Антон Кротков - Мертвая петля для штрафбата Страница 32

Правда, после этого разговора лётчика на некоторое время оставили в покое. Хотя вряд ли это можно было так назвать. Пытка ожиданием не менее страшна, чем побои на допросах. Первые недели Константин ни на минуту не забывал о зависшем над его головой топоре. Так прошёл месяц, второй, третий. За ежедневными служебными заботами душевная тревога постепенно рассеивалась. А тут случилось несколько радостных событий. Во-первых, за успешное участие в крупных манёврах полк был отмечен благодарностью главкома ВВС, а командир особенно отличившейся эскадрильи старший лейтенант Рублёв представлен к повышению в звании.

Но этой же ночью Константина арестовали. На допросе выяснилось: его обвиняют в намерении перелететь на боевом самолёте в американскую зону оккупации.

— Чушь какая-то! — было первой реакцией Рублёва.

Но в уголовном деле имелись показания Кривошеина, который состряпал донос, утверждая, что Рублёв через знакомых ему немцев достаёт западногерманские и американские газеты и журналы и тайно их читает. При обыске в комнате Рублёва оперативники действительно обнаружили толстую пачку иностранной прессы за книжным шкафом. Была также найдена авиационная карта с проложенным маршрутом до ближайшей американской авиабазы. Кто-то предварительно подбросил эти улики в комнату комэска.

Также следователь ознакомил обвиняемого с показаниями авиатехника Василия Шорохова, который утверждал, что видел, как поздно вечером, когда полётов не было, Рублёв тайно слушал по самолётной радиостанции американцев. Константин знал, что этот Шорохов когда-то обслуживал самолёт Кривошеина и с тех пор является дружком бывшего майора. Какой именно интерес связывает этих типов, Константин точно не знал. Правда, до него доходили слухи, что будто бы у Шорохова имеется тайная немецкая любовница — жена местного коммунистического «партайгеноссе». И через эту свою симпатию механик будто бы снабжает заместителя командира части свежими деревенскими продуктами, качественной европейской одеждой, предметами обихода с местного чёрного рынка.

Рублёв назвал следователю однажды услышанную им фамилию той самой немки. В ответ чекист грубо наорал на лётчика, запретив ему клеветать на честных людей. Тогда Константин попытался опровергнуть показания авиамеханика, резонно поинтересовавшись у следователя: каким образом Шорохов мог слышать, что именно слушает лётчик через надетые наушники. Но чекист не стремился к объективности. Ему важно было как можно скорее отрапортовать руководству о предотвращённом угоне самолёта к американцам. Константин в этом довольно быстро убедился. Разбирательство продолжалось меньше месяца. Военный трибунал лишил Рублёва офицерского звания и орденов. Он был приговорён к четверти века каторжных лагерей.

Помотавшись по пересыльным тюрьмам, Константин насмотрелся до тошноты на «благородство» так называемых «честных воров». Лихие, основательно тёртые жизнью, они чем-то напоминали товарищей Рублёва по штрафной эскадрилье. Но это было обманчивое впечатление. Худшей мрази Рублёву встречать не приходилось. Уголовники были даже омерзительней тех солдатиков на вышках, что устраивали между собой соревнование: кто первый подстрелит неосторожно приблизившегося к колючке зэка и получит в награду от командования дополнительную порцию сливочного масла на ужин, а если повезёт, то и месячный оклад в виде премиальных или даже внеочередной отпуск! Причём стреляли часовые запрещёнными женевской конвенцией разрывными пулями… Но часовые могли неделями караулить свой шанс, и в повседневной жизни об их существовании на вышках как-то забывалось.

Урки же всегда находились рядом. От их наглых цепких взглядов ничто не могло ускользнуть. Как только появлялась малейшая возможность чем-то поживиться, блатари по-хозяйски отбирали пайку у едва держащихся на ногах от систематического недоедания доходяг. И нельзя было даже намеком выдать своё несогласие с таким грабежом средь бела дня. Каждый «политический» знал: достаточно взглядом выразить немой протест — и стальное жало немедленно вонзится тебе в печень.

В суровый северный мороз эти люди-крысы под угрозой ножа раздевали в ледяных бараках немощных стариков-интеллигентов, обрекая их на мучительную смерть, проигрывали «фраеров» в карты, ломами выкорчевывали золотые зубы у «врагов народа», насиловали попавших к ним в руки женщин, «опускали» мужчин.

Блатные любили с озорной ухмылкой пырнуть ножом в живот первого встречного, если он не принадлежал к их касте. Просто так, без всякого повода: заради развлечения любой из этих выродков мог походя раскроить лихим взмахом арматурного прута череп какому-нибудь чудаковатому профессору и ещё цинично пошутить по поводу предсмертных судорог несчастного.

Впрочем, в основном они убивали ради выгоды, например, для того, чтобы пересидеть зиму в тёплом следственном изоляторе или перевестись подальше от прессующего блатных лагерного кума.

Но при этом урки обожали разговоры о справедливых законах своего воровского ордена. Они любили сентиментальные песни и атрибутику. Косте приходилось видеть на волосатом предплечье одного двуногого зверя, задушившего сокамерника ради ещё крепких ботинок, татуировку «Помню материнские ласки».

Откормленные, мускулистые, сбившиеся в крысиные стаи, уголовники чувствовали себя полными хозяевами внутри охраняемого часовыми на вышках периметра зоны. Даже лагерные администрации долгое время боялись эту тёмную злобную силу, заигрывая с ней, называя откровенных бандитов «социально близким элементом», натравливая их на «врагов народа».

Но наступил момент, когда руководство ГУЛАГа решило покончить с сильными конкурентами в борьбе за контроль над лагерным миром.

На Колыме Рублёв попал в особую зону, куда из пересыльных лагерей согнали много бывших военных. В одних бараках вдруг оказались те, кто брал Берлин и пускал немецкие эшелоны под откос, а также служил по ту сторону линии фронта — в немецкой полиции и у генерала Власова. Очень много было молодых хлопцев-бандеровцев, воевавших и против Гитлера, и против Сталина за «вильну Украину». Общий враг в лице блатных быстро примирил недавних военных противников и заставил объединиться.

Против чинящих беспредел урок выступили и их недавние кореша — так называемые «ссученные воры».

Для любого блатного служба государству — западло. В первые годы войны в лагеря стали наезжать вербовщики. Больше миллиона советских солдат уже находились в немецком плену, сотни тысяч пропали без вести в котлах многочисленных окружений, блуждали по лесам за линией фронта. В огромной стране вдруг обнаружилась нехватка мужского населения призывного возраста. В этой ситуации власть вспомнила об огромной криминальной армии, зазря жующей хлеб в далёком тылу. Вербовщики с пафосом призывали социально близких рабоче-крестьянской власти заключённых, отбывающих сроки по уголовным статьям, добровольно вступать в Красную армию. В ответ урки передразнивали ораторов: «Ваше дело правое, а наше левое — стыбзить у кого что плохо лежит».

Тем не менее некоторое количество осуждённых профессиональных преступников всё же прошли фронт. После войны между ворами-фронтовиками, или как их ещё стали называть — «польскими ворами» («до Польши дошли»), и теми, кто сохранил верность традиции — ни в какой форме не сотрудничать с государством, — произошёл раскол. В 40-50-е годы прошли знаменитые воровские сходки в Ростове, Одессе, Новочеркасске, где решался вопрос — считать ли ворами тех, кто участвовал в войне, или нет. В итоге «правильные» уголовные авторитеты объявили войну отошедшим от традиции «польским» или «ссученным» ворам.

В лагере, где сидел Рублёв, у местного «польского вора» по кличке Черкес не хватало собственных людей для того, чтобы схватиться с бывшими дружками-подельниками, и он объявил себя союзником «вояк». Администрация тоже увидела в сплотившихся вокруг Рублёва и Черкеса боевиках мощную опору против вконец обнаглевших блатарей и стала оказывать «мятежникам» поддержку. Правда, в основном содействие лагерной власти сводилось к соблюдению нейтралитета. Когда кого-нибудь из убеждённых противников лагерного режима находили зарезанным, то следствие проводилось лишь для проформы и убийц не выявляло. Хотя через своих «сук»-информаторов оперуполномоченные, конечно, прекрасно знали, кто и когда выполнил ту или иную акцию.

Закрывая глаза на очевидные преступления, начальство давало понять своим союзникам: можете действовать совершенно спокойно, не боясь наказания. Вскоре началась жуткая рубиловка. Несколько раз в день между блатными и вояками вспыхивали ожесточённые схватки, после которых в лагерном морге прибавлялось трупов, а лазарете — людей с тяжелыми увечьями. Убийства стали нормой. И вскоре урки утратили прежнюю уверенность, ведь им приходилось иметь дело с людьми, обладающими большим опытом снятия часовых, рукопашных, «добывания» языков за линией фронта. Блатные же привыкли иметь дело с покорной массой мирных обывателей, осуждённых по политической 58-й статье.