Анатолий Кудравец - Сочинение на вольную тему Страница 32

С болотины волк свернул в ельник и, сделав полукилометровую дугу по чащобе, снова вывел в редколесье. Игнат покачал головой: зверь выбирает путь, как пожелает, а человек, будто невольник, вынужден петлять вслед за ним.

Крови на снегу больше не было, и скорее глупое упрямство, чем разумная сила, вело Игната вслед за волком: куда ж ты, падла, завернешь? Неужто не покажешь логовище?

Занятый этими мыслями, Игнат не сразу заметил глубокие, присыпанные недавним снегом ямки, что размеренной цепочкой тянулись параллельно волчьему следу. Обратил внимание, лишь когда раза три споткнулся о них.

Это были человечьи следы, и шел человек по глубокому снегу давно, еще до гололедицы. Подумал: «Откуда они тут? Кого и зачем занесло в эту глушь? По дрова? Сушняка и бурелома тут до черта, но попробуй возьми его отсюда, вытащи на дорогу. Да и чего лезть сюда, когда ближе полно дров. Сено? Тоже не видать, чтобы где-либо стоял стожок или копна…»

Следы подсказывали: шел высокий, грузный человек. Кого-то ведь загнало сюда. А может, как и он, вслед за зверем шел кто-нибудь? Конечно, за зверем, другой причины не могло быть. Тогда кто же? Шамаль? Только он мог забраться сюда. Но почему не заглянул к нему, к Игнату? Почему не объявился в Липнице?

Павел Шамаль жил в Селище. Если взять отсюда напрямик, то будет километров пять, не меньше, а по дороге — и все семь. Толковый охотник, пожалуй, один такой на район. И зверя знает, и бить умеет. Уж если возьмет на мушку, пиши пропало. Хоть зайца, хоть лису. В этом он, пожалуй, и ему, Игнату, не уступит. Может, в чем-нибудь другом, а в этом… Игнат не переоценивал себя, однако был убежден, что лучшего охотника, чем сам он, в районе нет. Да и по области надо еще поглядеть. Но если уж называть двух охотников, то, конечно, он да Павел.

Мужчиной для Игната был тот, кто умел держать в руках ружье. Ружье должно быть у каждого. Как, допустим, топор или пила. Что за мужчина без ружья? Положим, как ты пойдешь на зайца или хотя бы на тетерева, когда боишься ружья или слабо привык к нему?

Встречались они с Павлом редко и никогда не заводили речь о том, кто из них какой охотник, но каждый хорошо знал силу другого и по-мужски молча и всерьез уважал ее. Всякий раз, когда охотничьи тропы заводили Игната куда-либо под Селище, он не ленился сделать крюк, чтобы зайти к Павлу. Посидеть, покурить, потолковать. И Павел тоже не обходил его хату.

«Значит, Павел? Не-а… Слишком большие следы. Большие… И вроде как бы с раскатом. Как будто человек шел все время скользя. Скользя… А ведь он, вопщетки, был не один. Их было несколько. И двигались они, стараясь попадать след в след…»

Под невысокой, придавленной снегом елочкой чернела какая-то точка! Игнат свернул в сторону, копнул бахилой снег. Горелая корка от картофелины. От картофелины, испеченной на углях.

«Кто это, выбираясь из дому, загодя печет бульбу на углях? На углях бульбу пекут в лесу. А кто же, собираясь в лес, берет с собой сырую бульбу? Или у Павла не было краюхи хлеба — себе и суке?»

Теперь уже Игнат и сам шел, стараясь попадать в чужие следы, будто примерял к ним свой шаг, и это ему не стоило труда, из чего он сделал вывод, что прошли здесь высокого роста мужчины. Почему-то у него и мысли не возникло, что это могли быть женщины.

Шагов через тридцать под бахилой снова зачернело: еще одна пригарка…

На этом месте волк круто взял вправо. Там, за кустами ивняка, было Гущево дворище. Некогда Игнат помогал Гуще переезжать в село. Теперь от былого подворья остались лишь две яблони. Волк не захотел идти по болотцу, полез на голое поле. Почему? Что-то почуял? Что-то… А может, кого-то?..

Теперь Игнату кое-что становилось понятно. Быть может, не до конца понятно, но он подумал, что и тут охотничий нюх не подвел его. Вывел на след…

Он прошел еще немного за волком, будто присматриваясь к следу, остановился, достал кисет. Набивал трубку, а сам цепким взглядом окидывал место, куда его занесло. Болотце здесь кончалось, вернее, оно начиналось отсюда — с криницы, которая выбивалась из-под корней старой наклоненной ели. Круглый год криница вздымала фонтанчиком белый песок и сгоняла в одно место, кружила сор — кусочки коры, травинки. Игнат не однажды бывал здесь и всякий раз не мог не напиться холодной, так что зубы ломит, прозрачной воды. До криницы оставалось шагов тридцать, но сегодня он не пойдет к ней.

Если отсюда повернуть налево в гору, то вскоре выйдешь к лисьим норам. Дальше будут партизанские землянки. Их здесь пять или шесть. Видать по всему, человечьи следы вели туда, к землянкам. Игнат еще раз повел глазами вокруг себя. Лес стоял сумрачный, настороженный. Недвижный, он словно спал, согревшись в снежном одеянии. Казалось, застыл навсегда, навеки, и ничто никогда не нарушит это глухое, нескончаемое безмолвие. От такого ощущения неуютно становилось на душе.

Неожиданно где-то вверху на одной из ближних елок зачалось какое-то неприметное движение — будто кто-то осторожно вздохнул, но этого было достаточно, чтобы вся навалившаяся на дерево толща снега ухнула вниз и взорвалась легкой пылью. Елка вздрогнула, тяжелые лапки торопливо заходили из стороны в сторону, и потребовалось довольно продолжительное время, чтобы все вновь улеглось, успокоилось в прежней сосредоточенной окаменелости. Но теперь было понятно, что под снежным кожухом затаилась жизнь, ей надоело пребывать в этом холодном оцепенении, и она только ждала своего момента, чтобы заявить о себе…

Игнат чувствовал: надо уходить отсюда, и чем скорее он сделает это, тем лучше. Но не мог же он побежать, как тот волк. Не мог и не желал.

И он подставил спину старому ельнику, чиркнул спичкой и принялся раскуривать трубку.

И тут раздался выстрел. Стреляли из боевой винтовки, и выстрел был такой оглушительный, что с елки и кустов посыпался снежный пух. Игнат дернулся вверх, выгнулся спиной и замер, точно в ожидании чего-то. Спичка полетела в снег.

Сперва Игнат подумал, что его убили. Вроде даже почувствовал и пулю между лопаток. Потом показалось, будто его ранили и оттого он стоит и не падает. Наконец понял, что его и не убили, и не ранили, что он живой, ведь точно слышал, как пуля прошла где-то сбоку и выше головы.

И тогда вместе с радостью, что он жив и невредим, пришла злость: над ним пошутили. Хотели попугать. Застичь на чем-то гадком. Может, даже поймать на трусости. Игнат таких шуток не любил. Хочешь потолковать — выходи в открытую. А не так, из-за пня… Он чиркнул второй спичкой, припалил махорку, пустил дым и только тогда, словно решив что-то важное для себя, двинулся вслед за волком.

За Гущевым дворищем волк, сделав изрядный крюк, снова вошел в лес, но теперь Игнат не полез за ним, а направился на дорогу в Селище.

XII

Павел был дома, колол дрова. Обрадовался, увидев Игната, пошел навстречу.

— Такая пороша, а ты щепки щепаешь? — заметил Игнат, пожимая его горячую от топорища руку.

— Н-не м-много, к-как видно, и ты выходил.

— Вопщетки, выходил. Правда, мог больше, но и того достаточно. Потому и завернул к тебе. Запрягай коня да поедем. Волка надо забрать.

— Да ну? — не поверил Павел.

— Правда.

— И г-где ты его?..

— А во там, у старого дворища Витковских.

— Г-гляди ты… Д-да что-то же не в настроении ты. И где собака?

— На волка променял, — криво усмехнулся Игнат.

— Не обманывай.

— Правду говорю.

— Т-такую с-собаку…

— Вопщетки, собака была добрая… Да ничего не поделаешь. Не мы смерть выбираем, а смерть выбирает нас — во какое право.

Павел вторкнул топор в колоду.

— Раз так, то я з-зараз.

Через пару минут Павел вышел из хаты в кожушке, подпоясанном ремнем, с бескурковкой в руке. Прошли на конюшню, заложили в сани сивого шустрого конька, устроились сами на соломе, поехали. Коник легко бежал по дороге, а Игнат вел рассказ про свой сегодняшний день, про то, как Галус не хотел идти за лисой, и он побил его, как догнал старого волка, как шел по следу молодого.

— Так к-куда, говоришь, м-молодой п-потянул? — переспросил Павел.

— В Штыль… Знаешь Гущево дворище? Так оно останется справа, а это левее, за криницу.

— Г-где лисьи н-норы?

— Ага… Прихожу, а там кто-то побывал уже, правда, раньше, до этой гололедицы. Я подумал, может, это ты? — Игнат говорил спокойно, даже безразличным тоном, а сам внимательно следил за Павлом: что тот скажет?

Павел ответил тотчас и прямо:

— Нет, я н-никуда не в-вылазил весь м-месяц. А там… М-может, кто с-сушняку хотел п-приглядеть.

Игнат пошел напрямую. Рассказал про ночных гостей, про выстрел в дебре.

Павел долго молчал, затем со злостью спросил:

— Ч-чего тебя п-поперло т-туда, в Штыль? Н-надоело г-голову носить на п-плечах?

— Вопщетки, не надоело. Только я рассуждал так: раз они считай что в открытую пришли ко мне, то чего-то ж хотели. Хлеба, луку — это одно… А другое… Вот я и решил пошукать их и сказать, чтоб выходили. Что они там высидят? Сдаваться надо. А не сдадутся — перестреляют. Как тетеревов.