Александр Шашков - Гроза зреет в тишине Страница 32

Его раздражало все: озабоченный голос ординарца, печальный шум тростника и даже веселое мерцание крупных ярких звезд. И только очутившись в лодке и увидев вокруг себя темно-синюю, почти черную, гладь озера, немного успокоился. Постепенно унялась боль в голове, и он стал не спеша анализировать события, которые так внезапно обрушились на него.

Да, Алену действительно надо забрать из Лозового. Там она погибнет. Если не убьют фашисты, то зимой умрет от голода и холода. Завтра же надо сходить туда с Бондаренко и перевезти ее на остров. А еще лучше попросить Скакуна, чтобы он забрал Алену в бригаду. В бригаде есть доктор, и там ее вылечат.

«Так, и только так, — повторил про себя Кремнев. — А теперь — в Заборье, к Вале Ольховской. Может статься, что она узнает, где сейчас Павел Филипович. Я должен его найти!

— Вот что, Бондаренко, — сказал он, когда лодка причалила к берегу. — Я передумал. Нечего тебе всю ночь торчать на этом берегу среди багульника. Гони лодку назад, а меня встречай на этом же месте ровно в шесть утра.

VIII

Уже больше недели, как ни один связной не переступал порога дома, где жила Валя Ольховская, и девушка растерялась. Ей вдруг показалось, что в бригаде о ней просто забыли и что она уже никому не нужна. Что же ей делать? Домогания горбуна стали нестерпимы. В последнее время, особенно после того, как тетка Даша перебралась к брату в Заречье, Ползунович-Вальковский появлялся в хате почти каждый вечер, приходил пьяный, и Валя старалась не ночевать дома, хоть это ей и было категорически запрещено. Спала она в пуне, на сене. Оставив на припечке зажженную коптилку, чтобы полицейский патруль мог видеть, что хозяйка находится дома, Валя каждый вечер снимала с вешалки длинный теткин тулуп и пробиралась на гумно, где она чувствовала себя более или менее спокойно.

...В этот вечер Валя вернулась из комендатуры поздно. Для отправки в Германию готовили большую группу людей, и девушка, по приказу коменданта, оформляла документы. Сколько знакомых фамилий переписала она своей рукой! Сколько составила списков! Списков завтрашних рабов!..

Валя ковыряла вилкой холодную котлету, а в тарелку капали слезы. «Не могу! Брошу все и убегу! Пускай лучше расстреляют свои, чем видеть такое!..»

Она бросила вилку, сняла с вешалки тулуп и — замерла. В ставню кто-то трижды постучал. Прошла секунда, может, две, и стук повторился, но уже в дверь.

Валя стояла неподвижно. Сердце ее билось так сильно, что казалось, этот стук слышен был даже там, на улице, ибо тот, кто подавал сигнал, вдруг затих.

«Наши... Неужели наши?» — прошептала Валя и тихонько вышла в сени. В этот момент стук повторился, и она, не раздумывая, откинула щеколду...

...Валя забыла закрыть дверь, что вела в хату, и свет от коптилки вырвался на улицу и осветил лицо ночного гостя: тронутые сединой виски, глубокий след от раны над левой бровью, глаза — знакомые Вале синие глаза. Ей сразу вспомнился тот жаркий, пропахший коноплей, дымом и человеческой кровью день 1941 года... Сколько раз прикасалась она своими руками к этому лбу, к этим волосам! Сколько раз потом снился ей этот человек, его ласковые, добрые глаза!

Прижав руки к груди, Валя какое-то время стояла неподвижно, не зная, что ей делать, потом обвила горячими руками шею Кремнева и стала неистово целовать его...

* * *

...Они расставались на рассвете. Выло холодно. Дул резкий северный ветер, но небо было чистое. На старой яблоне, доверчиво склонившей на зеленую обомшелую крышу свои ветви, шелестели сухие листья. В высоком небе потухали звезды, и небо меняло свой цвет: синело на востоке и чернело на севере, как будто ночная тьма, отступавшая перед приближением солнца, переливалась туда.

Закутавшись в тулуп, Валя стояла, прильнув к Василю, и молчала.

— Я понимаю, Вася. — Валя подняла голову, улыбнулась, но в глазах ее была тоска. — Я понимаю, — повторила она. — И сделаю все возможное. Узнаю, где сейчас Павел Филипович. Еще неделю назад он был в Каменецком гарнизоне, но оттуда его перевели. Куда — не знаю.

— Можно, я приду к тебе через три дня, в то же время, как и вчера?

Валя кивнула головой и, обняв Василия, горячо прошептала :

— Ждала тебя, во сне видела, думала о тебе. И всегда буду ждать и думать. Всегда. А теперь — иди.

Она легонько оттолкнула его от себя и быстро пошла в хату...

IX

— Ну, вот и мы! — бросив под ноги тяжелую катушку с намотанным на нее трофейным телефонным кабелем, сказал Скакун. — Никто тебя тут не напугал?

— А кого мне бояться? — передернула плечиками Таня. — Ты сказал спать — я и спала.

Скакун улыбнулся и, обратившись к партизанам, сидевшим в лодке, приказал:

— Выгружайся, братва! До двух часов ночи будем отдыхать.

Четыре молодых парня осторожно вынесли на берег тяжелый ящик и поставили его под куст. Скакун снял с плеч вещевой мешок, развязал его и достал котелок, завернутый в трофейную плащ-палатку.

— На вот, поужинай, — протянул он котелок девушке. — Каша. С салом. И еще горячая. — Немного подумав, спросил: — Ты выспалась?

— Говорю же тебе, спала весь день! — ответила Таня, с аппетитом уплетая кашу. — Вон под той елью.

— Ну, тогда ешь и становись на вахту. Честно говоря, мы едва держимся на ногах.

Скакун перекинул плащ-палатку на руку и поплелся к ели, которую ему только что показала Таня. Парни пошли за ним.

Поужинав, Таня вымыла котелок, повесила его на сук, а сама, взяв автомат, села под лозовым кустом, откуда хорошо просматривалась река и ее берега.

...Как ни странно, но юная партизанка не чувствовала никакой тревоги. Нельзя сказать, что она не боялась. Нет. Просто она плохо представляла себе ту опасность, с какой связано было ее сегодняшнее боевое задание. В свое время Скакун приказал ей заминировать шоссе. Она заминировала. На минах взорвались две автомашины. И все получилось так просто, что она даже не удивилась, будто иначе и быть не могло.

Сейчас Скакун хочет, чтобы она заминировала мост. Ну что ж, сделает и это. Ничего в этом сложного нет, — перерезать ножницами сетку, а потом привязать к опоре моста ящик с толом.

Быстро темнело. Небо заволакивали тучи. Набегал порывистый ветер, и голая, свинцово-серая спина реки зябко вздрагивала, покрывалась серой рябью. Речные водоросли, обожженные недавними морозами, обвяли и осели на дно. И только почерневшая водяная лилия, как большой поплавок, качалась на потревоженной ветром воде. Она то пропадала в темной глубине, то снова несмело показывала на свет ослизлый резной венчик.

И вдруг Таня почувствовала себя такой одинокой, такой несчастной и обездоленной, что у нее заныло сердце, а глаза заволокло туманом. Быстро встав, она пошла в кусты, где спали партизаны, но и тут, в тихой глухомани, ощущение одиночества не оставляло ее. Ей до боли захотелось домой, к матери, прижаться к ней и поплакать, тихо и долго, пока вместе со слезами не выльется из сердца эта гнетущая тревога, тоска...

Таня остановилась, осмотрелась и медленно вернулась к реке. Близко родной дом, да нет к нему прямой дороги! Нельзя ей, Тане, переступить свой порог...

Сгорбившись, девушка села на прежнее место и, чтобы не видеть хмурое небо, холодной воды и одинокой лилии, закрыла глаза...

...Разбудил ее чей-то надрывный стон. Она схватила автомат и порывисто вскочила на ноги.

Стояла ночь, черная и ветреная. В небе вспыхивали и гасли крупные звезды. Они стремительно летели куда-то на юг, будто спасались от какой-то беды, что, прячась в тучах, гналась следом за ними. Качались гибкие стебли орешника, тревожно шелестел над водой сухой тростник. А среди этого шума и тьмы кружил, замирая, все тот же стон, полный безнадежной тоски и отчаяния.

— Боже, кто же это так страшно кричал? — прошептала Таня, когда вновь стало тихо.

— Филин. Слышала про такого? — отозвался из темноты Скакун и добавил: — Хорош часовой! Спит на посту!..

Он медленно вышел из-под ели, опустился к реке и, ополоснув лицо водой, приказал:

— Подъем!

Партизаны быстро разобрали вещи. Двое взвалили на плечи плоты и жерди к ним. Двое подцепили на жердь черный ящик с толом. Скакун взял катушку с кабелем. Таня — два коротеньких весла.

Двинулись в путь. Никто не спешил. Наблюдая за мостом, Скакун определил, что ночью немцы там не стоят. Это дело они поручают полицаям. Сами же идут на более ответственные посты: укрываются за железобетонными стенами дотов. Полицаи патрулируют всю ночь, и потому Скакун решил, что к мосту лучше всего подойти глубокой ночью, когда часовые устанут и их начнет одолевать сон.

Идти было трудно. Мешал груз, который цеплялся за сухие ветки орешника и лозняка, да и берега старицы были крутыми и скользкими. И все же успели вовремя. Было ровно три часа ночи, когда партизаны залегли за лозовым кустом, на том самом месте, откуда вчера ночью отправлялся в разведку кот Васька.

Плоты опустили на воду, связали их веревкой. На задний поставили ящик с толом, на передний, с ножницами в руках, легла Таня.