Идиля Дедусенко - В «игру» вступает дублер Страница 32

– Ты только осторожнее, не попадись.

– Не бойся, не поймают. Не бабочка, не стрекоза какая.

Со стороны каморки раздался условный стук.

– Николай, – благодушно протянул Петрович. – Видать, выспался. И то сказать, чуть не десять часов проспал. Выпусти его, а я сяду к окошку, присмотрю, не наведался бы кто. Бережёного бог бережёт.

Через минуту Николай и Зигфрид уже обнимались.

– Ну, как добрался? Сложно пройти?

– А я везучий, – засмеялся Чернов. – Письмо читал уже?

– Петрович томит, никак не даёт.

– Успеешь ещё, – проворчал Петрович, доставая письмо матери Гуку. – Быстрота нужна при ловле блох, а тут дело серьёзное. Да-а, раньше сроду бы чужого письма не прочитал.

– Что делать, отец, такая у нас работа. Обязаны знать текст.

Зигфрид сел к лампе и начал читать вслух: «Дорогой мой сыночек Витя! Вчера я видела ужасный сон. Будто ты, сыночек, совсем маленький, бежишь, бежишь по двору и прыгаешь в колодец. Помнишь тот колодец, что был у бабушки во дворе? Ты ещё уронил в него мячик. Вот туда ты и прыгнул. На тебе был матросский костюмчик, тот самый, который я купила тебе к первомайскому празднику. В посёлок привезли всего два таких, и я так радовалась, что один сумела взять для тебя.

И вот ты прыгнул в колодец. Не пожалел ни нового костюмчика, ни себя, ни маму. Я закричала, подбежала к колодцу, смотрю, а он пустой. Ни тебя, сыночек, ни воды, только одна чернота.

Может, это потому мне приснилось, Витенька, что до вчерашнего дня не спала я четыре ночи. Мне такое известие о тебе принесли, что пострашнее пустого колодца будет. Я думала, не переживу, с ума сойду. Верить не хотела, да такие люди сказали, что не верить нельзя. Они же, эти люди, сказали, что могу передать тебе весточку, если хочу. А как не хотеть? Месяц назад пришла похоронка на отца твоего. Нет у тебя больше папы, а у меня мужа, верного, дорогого. И бабушка твоя ещё в июле умерла. Осталась я одна. Только тем и жила: вот-вот ты объявишься, пришлёшь письмо. Мало ли бывает, что человек без вести пропал, а потом объявляется.

И вот ты нашёлся, наконец, сыночек. Нашёлся, а я не знаю, что мне делать: то ли руки на себя наложить со стыда и горя, то ли уж сидеть да ждать смерти, которая, видать, не за горами. Да спасибо, сыночек, люди эти надоумили написать: может, ещё спасём тебя, и вернёшься ты ко мне, мой единственный.

Если ты наказания боишься, то я тебе скажу: за всякую вину отвечать надо. А уж у тебя такая, что не знаю, чем её и искупить. Ты возвращайся, сыночек, будем искупать твою вину вместе. Я ведь тоже виновата, что родила и воспитала тебя таким. Но я тебя, Витенька, всё равно люблю больше жизни, потому что ты – плоть моя, мука моя, боль сердечная. А иначе мне только и остаётся, что головой в колодец, где одна чернота. Твоя мама».

– Хорошая, видать, женщина, – сказал Петрович, когда Зигфрид умолк. – Да не чурбан же он, чтобы на такие слова не отозваться!

– Посмотрим, посмотрим, – задумчиво сказал Зигфрид. – Коля, ты когда обратно?

– Завтра же. Надо торопиться, теперь мы от вас далековато. Когда передашь письмо?

– Думаю, завтра-послезавтра. Как удастся.

Зигфрид рассказал о слежке, сообщил о несколько странном поведении Шкловского, которое можно расценивать как вербовку, просил совета центра. Чернов, в свою очередь, сказал ему о распоряжении центра готовиться вместе с Анной к работе в новых условиях, передал просьбу Панова в связи с этим проявлять крайнюю осторожность. Зигфрид пообещал. Он подумал: судьба сама связала его с Анной и делом и, кажется, чувством.

– Если пойти на дальнейшее сближение со Шкловским, то не знаю, как быть с Анной, – размышлял вслух Зигфрид, – ведь он её знает и из поля зрения не упустит. Оказаться вместе со мной на другой территории она просто так не может.

– А ты женись! – весело посоветовал Николай. – Куда твой Шкловский тогда денется!

– Гениальная идея! – так же весело подхватил Зигфрид. – Но, увы, у меня нет приличного костюма для свадьбы. И чем может прельстить девушку ничем не выдающийся помощник художника театра, который, кажется, вот-вот останется без работы?

– С чего это ты останешься безработным?

– Ну как же, сам говоришь, что наша армия начала наступление и довольно быстро продвигается на запад. В такой ситуации даже Кох вряд ли сумеет удержать труппу, вот и придётся мне искать работу.

– Ну и что? – прервал находчивый Николай. – Пойдёшь в эти, как их, коммивояжёры! Будешь ходить по домам, предлагать услуги какой-нибудь фирмы. У них это запросто.

– Тебе бы, Коля, в большом кабинете сидеть, а не таскать сведения через линию фронта, – пошутил Зигфрид.

– Не-ет, кабинет – это не по мне, – отмахнулся Николай.

Зигфрид решил отнести письмо Гуку на квартиру. Лучше всего рано утром, когда люди ещё только просыпаются и начинают собираться на службу или по другим делам, – меньше вероятности засветиться. Действительно, в подъезде и на лестничной площадке было пустынно. Гук, открыв дверь, удивлённо прищурился. Зигфрид знаком показал, чтобы он его впустил. Гук нехотя посторонился и сказал:

– Вы что, с ума сошли? Вас могли увидеть.

– Риск – благородное дело, – отшутился Зигфрид. – А у нас оно, к тому же, срочное.

– Я сказал всё, что знал! – резко заявил Гук.

– Возможно…Вы, я вижу, собираетесь завтракать. Так не дадите ли чашечку кофе?

Гук, всё ещё недовольно поглядывая на Ларского, налил ему кофе, придвинул бутерброды, фрукты.

– О-о-о, свежие яблоки среди зимы, – отметил Зигфрид. – Опять икра…Я думал, вы это только по торжественным случаям употребляете.

– Я привык к удовольствиям и в будни, не только в праздники, – небрежно кинул Гук, усаживаясь за стол напротив.

– Вы так говорите об удовольствиях, словно кроме них в жизни больше ничего и нет.

– А это у кого как! – с вызовом сказал Гук. – Для меня лично жизнь только тогда представляет интерес, когда она состоит из сплошных удовольствий. А вы притворяетесь, что вам нужна другая! Просто не умеете себе устроить то, что умею я.

– Ну, это старая песня…

Спокойствие Зигфрида раздражало Гука, но он сообразил: ранний визит не случаен, а Ларский такой человек, что не угадаешь, чего от него ждать. Заметно нервничая, поторопил:

– Какого чёрта! Выкладывайте, зачем пришли!

Зигфрид старался говорить как можно спокойнее:

– Я проверил список, продиктованный вами. Вы не пожелали быть достаточно честным.

Гук выжидающе прищурил глаза, и Зигфрид понял, что попал в точку: называя в прошлый раз фамилии, Гук мог включить туда и вымышленные, и провокаторов, чтобы выиграть время и путём слежки выйти на патриотическое подполье. Он не так прост, этот бывший одноклассник.

– Позволю себе напомнить одну хорошую русскую пословицу: «Не руби сук, на котором сидишь», – посоветовал Зигфрид.

– Причём здесь сук? – озлился Гук.

– Вы что, не следите за событиями? Уже ни для кого не секрет, что немцы скоро побегут отсюда на запад. Собираетесь бежать с ними? Не думаю, что вы до такой степени наивны. Здесь, на чужой земле, вы им нужны, а там, на своей, они вас вышвырнут, как щенка! Даже и раньше.

– Не вам судить! – вспылил Гук.

– Судить будет Родина, – отчётливо произнёс Зигфрид. – Но у вас есть возможность заслужить снисхождение.

Гук молчал.

– Вы дадите мне официальные списки заключённых и подозреваемых, – потребовал Зигфрид, – поскольку на вашу память я не надеюсь. А потом сделаете всё возможное, чтобы кое-кого освободить.

– Ну, знаете, я не бог!

– Но вы участвуете в допросах, и оттого, как переведёте, как охарактеризуете человека, многое зависит. В ваших интересах проявить благоразумие. А теперь быстро, при мне, прочитайте это.

Зигфрид подал Гуку письмо. Едва развернув листок и увидев знакомый почерк, Виктор побледнел. Несколько секунд он сидел, не двигаясь, не в силах прочесть ни строчки, потом с ненавистью устремил взгляд на Зигфрида.

Выстрелы у театрального подъезда

Хроника. Весь декабрь войска Северной группы Красной Армии, контратакуя противника, с одной стороны, изматывали его, а с другой – сковывали, не давая возможности перебросить крупные силы на помощь немецкой армии под Сталинградом .

– Меня ещё не забыли в этом доме?

Зигфрид, улыбаясь, смотрел на Анну. Она, смущаясь, отступила и пропустила его в комнату. Из соседней послышался голос Вагнера:

– Кто там, Аня?

– Это Сергей Иванович (для отца он так и оставался Ларским).

– А-а-а, артист, – привычно встретил Вагнер входящего Зигфрида. – Чего долго не был? Или уже немецкий выучил лучше, чем русский?

– Так, знаете, побаливал.

– А-а-а, как та старуха из присказки: и помереть не померла, только время провела.