Виталий Мелентьев - Разведка уходит в сумерки Страница 33

Впрочем, и шофер легковой без своего начальника тоже не сделал бы этого. Эта догадка сразу повернула мысли сержанта.

Он скатал снежок и бросил его на дорогу. Потом послал второй ком чуть поближе к мосту и наконец, тщательно прицеливаясь, уложил третий снежок так, что образовался треугольник. За треугольником был мост.

Легковая машина осторожно выехала из села, пощупала поворот узким пучком света и смело покатилась вниз, к мосту.

— Ну держись, Сашок, — скомандовал Дробот. — Я буду действовать справа, а ты слева. И прикрывай. Главное, поменьше шума: село близко.

Машина приближалась. Перед мостом она опять блеснула фарами. Заскрежетали тормоза, и машина, проехав мимо разведчиков на несколько шагов, остановилась, Дробот кивнул головой и вышел из кустарников. Сашка последовал за ним, а когда догнал командира возле багажника, Дробот уже успел заглянуть в заднее окно. Он показал два пальца — в машине двое — и жестом приказал Сиренко зайти на левую сторону машины, чтобы расправиться с шофером, а сам двинулся вправо.

Тут случилось непредвиденное. Едва Сашка выглянул из-за кузова, дверца машины открылась — и на дорогу вышел шофер. Как все шоферы мира, он, прежде чем идти вперед, оглянулся назад, посмотрел на задние скаты — ведь шоферы всегда ставят назад самую ненадежную резину. Так сделал и немец: присел и посмотрел под машину. Он не мог не видеть Сашку и не мог не заметить ног Дробота.

Сашка оцепенел. Вот когда требовалось самостоятельное решение, вот когда нужно было действовать мгновенно, не раздумывая. А он колебался и не знал, что делать, — стрелять? Но это значило поднять шум, которого так боялся Дробот. Навалиться на шофера и подмять его под себя? Но Дробот еще не вышел к дверце.

И все-таки Сашка решил навалиться — черт с ним, если второй немец заметит его бросок и даже выстрелит ему в спину, — Дробот успеет открыть дверцу и разделаться с фашистом: ведь его внимание будет отвлечено Сашкой.

Сиренко уже отодвинул автомат, когда шофер выпрямился и жестом — вытянутой вперед рукой — попросил не волноваться. Он был совершенно спокоен, как будто ждал появления разведчиков. Сашка мог поклясться, что на его лице была даже улыбка. Немец повторил свой жест, круто повернулся и пошел к мосту.

Дробот только теперь заметил немца и тоже остановился, не зная, что предпримет Сиренко, не понимая, как тот мог упустить «своего» фрица. А Сашка в эти секунды стоял и смотрел в сутулую знакомую спину и неожиданно для себя поверил этому длинному немцу и понял, что убить этого, почти знакомого человека ему не под силу. Того человека, который валялся на капоте машины и с неприязнью относился к своему начальнику.

Длинный немец нагнулся, поковырял пальцем дорогу, осмотрел снежную кляксу, вернулся к машине и, опять сделав успокаивающий жест, коротко доложил своему начальнику;

— Минен.

Махнув рукой, словно приглашая Сашку подойти поближе, немец сел в машину, оставив дверцу открытой.

Сам не понимая почему, Сиренко шагнул вперед, и Дробот, стоявший по другую сторону машины, увидел его голову. Обходя открытую дверцу, Сашка опять взял автомат на изготовку.

В это время Дробот рывком открыл дверцу и коротко приказал:

— Хенде хох!

Сашка отозвался эхом:

— Руки вверх!

Длинный шофер мгновенно поднял руки.

Сосед шофера, офицер в шинели с волчьим воротником, рванул навстречу Дроботу руку из-за отворота теплой шинели, но, услышав Сашкин оклик, на какую-то долю секунды растерялся. Эта растерянность могла бы погубить его: Дробот уже выхватил из-за пояса нож и занес его для удара. Требовалось мгновение, и офицер не успел бы выстрелить.

Тут опять случилось непредвиденное. С заднего сиденья метнулась стремительная, молчаливая тень и сильно ударила Дробота в плечо. Он ощутил пронзительную боль в левом плече, услышал, как внутри него что-то заскрежетало. И, уже не думая, инстинктивно, как мгновение назад сделал это офицер, он посмотрел на левое плечо — на нем висела рыжая собака. В темноте ее выпуклые глаза горели мрачным, багровым огнем.

И в это же мгновение офицер оправился от растерянности и поднял пистолет. Выстрелить он не успел. Сашка, не думая, перевалился туловищем через шофера, схватил офицера за горло и сжал пальцы. Не то пьянея, не то проваливаясь в пустоту, Сашка, скрипя зубами и суча от напряжения оторвавшимися от дороги ногами, жал и жал это дергающееся клокочущее горло, заодно вырывая пушинки из шикарного волчьего воротника.

Дробот, выронив нож, боролся с собакой. Она впилась в плечо, как клещи, слабо урчала. Ему удалось оторвать собаку и шмякнуть ее сытое, лоснящееся промытой и вычесанной шкурой тело о дорогу. Собака не пискнула. Секунду она полежала и, поднимаясь, опять сделала попытку броситься на сержанта. Он ударил ее ногой в пах, потом поднял и с маху впечатал в дорогу.

Все кончилось. Тихо, но не так, как было задумано.

Сашка словно нехотя отпустил офицера, и его тело мягко соскользнуло на бок.

Сползая с шоферских колен, Сашка услышал вопрос;

— Мне тоже капут? Или я могу быть полезен?

Вопрос был задан на русском языке, поэтому Сашка вначале не понял, кто его задал. А когда понял, растерялся: в самом деле, что делать с этим длинным немцем в тылу врага?

К нему подошел Дробот и, зажимая прокушенное плечо, прошептал:

— Нужно сматываться…

— А с ним что делать? — кивнул Сашка на все еще сидящего в машине шофера и, словно оправдывая немца, добавил: — Он по-русски говорит.

— Та-ак, — протянул сержант и спросил у шофера; — А ты сам-то как думаешь?

Тот пожал плечами и неожиданно улыбнулся:

— Я думаю, что пан партизан должен попасть домой. Зачем это делать ногами, если есть машина?

Разведчики тоже улыбнулись, но сейчас же посуровели; поедешь, а он завезет, куда ему будет нужно. Шофер словно понял их мысли;

— С мертвым начальником мне приезжать уже не куда.

Да, все было правильно. Немец решил свою судьбу раньше, чем о ней подумали разведчики, и это было так понятно, что всякие подозрения отпали. Своим бездействием шофер помог разведчикам, и теперь они как бы обязались помочь ему. А помощь могла быть единственной — протащить его в безопасное место. Таким местом мог быть либо партизанский отряд, либо советские войска. И Дробот напрямик сказал об этом.

— Хорошо, — ответил шофер. — Вы не партизаны. Мне больше нужны войска. Хорошо, через пять километров будет поворот дороги. Можно поехать назад, — немец заговорщически улыбнулся, — но я понимаю — вы разведчики. За вами охотились в лесу. Один из вас там и остался.

Отказываться не имело смысла.

— Хорошо. Я так и понял. Мой начальник не думал, что вы проберетесь в село. Он смеялся над своим товарищем обер-лейтенантом Шварцем. Говорил, что убитый русский был единственным экземпляром. Так думали и другие. Но Шварц очень умный. Он думал по-другому.

Дробот молчал, что-то соображая и прикидывая. Потом спросил:

— Твой начальник считал, что в лесу был только один разведчик?

— Да. Но он думал, что рядом бродят другие: вашу рацию пеленговали несколько раз.

— А больше… больше никаких следов разведчиков?.. Ну, трупов или раций не находили?

— О нет! Нет. Нашли только один труп. В лесу. И он очень смутил обер-лейтенанта Шварца. Мой начальник смеялся над Шварцем.

Дробот надолго замолк, затем решительно обогнул машину, кинул собачий труп на заднее сиденье и открыл дверцу.

— Садись, Сашок, поехали.

— А этого? — Сашка показал на офицера.

— Пусть проедется… последний раз, — усмехнулся Дробот и, как только машина двинулась, вынул карту и зажег верхний свет.

В машине было тепло. Зимняя укатанная дорога ложилась под колеса мягко, с успокаивающим шорохом.

Немецкий офицер на переднем сиденье казался уснувшим, и Сашку тоже потянуло в дрему. Каждый раз, когда он открывал глаза, перед ним маячила офицерская фуражка и он старался думать о человеке, которого лишил жизни.

Ничего не получалось: Сашка многого не помнил. Все произошло так просто и естественно, будто это была не боевая схватка, а случайная драка на переменке, когда не помнишь толком, почему она завязалась и с кем ты, собственно, дрался. Такие драки, если их не видел учитель, забываются через урок.

Сашка старался не забыть. Он надеялся найти в себе что-нибудь такое, что поразило бы его самого. И, к стыду своему, ничего не находил. Была удивительная путаница необыкновенно ярких картин, мгновенных снимков, уложить которые последовательно, строго он не мог. Яснее всего он помнил только ненависть и свои провалы в пустоту. Выходило, что убить можно только в том случае, если ты ненавидишь так, что забываешь обо всем. Даже о себе.

Сашка устало удивлялся самому себе, обстоятельствам, но мозг работал вяло, и он не старался его расшевелить.