Балис Сруога - Лес богов Страница 33

Меня он весьма ценил за то, что как ему казалось, был характерным продуктом нордической расы.

Был здесь и санитар — лейтенант Ницше, субъект с темным прошлым, бывший архитектор. Участник войны, он был ранен в бедро и остался калекой. Ницше хвастал, что в лагерь попал за интимные отношения с польками: в Каунасе, где он находился в госпитале. Однако привели его в Штутгоф не столько польки, сколько кокаин. Так по крайней мере было написано в обвинительном заключении по его делу.

Ницше проповедовал забавную теорию — теорию о непобедимости Германии. Не беда, мол что немцы потерпят крах на полях сражений. Не беда, что русские оккупируют всю Германию, и она, как и вся Европа станет коммунистической. Германия, уверял он, все равно будет центром Европы, поскольку она, Германия располагает чрезвычайно способной и многочисленной интеллигенцией. Благодаря ей немцы будут иметь большое влияние на Москву и фактически останутся хозяевами европейского континента. Подобных взглядов придерживался не один Ницше. Его теория была довольно популярна среди немцев.

Политическим заключенным был и лейтенант Реслер — оставшийся в живых адъютант генерала Шлейхера, один из самых интеллигентных немцев лагеря. Он промучился в разных лагерях больше десяти лет, но до сих пор чурался своих соотечественников и всегда держался от них в стороне. Реслер вел ожесточенную борьбу против группы немцев-уголовников. Но так как лагерная власть их поддерживала; его усилия были бесплодны. Реслер занимал особенно ответственный пост. Он был капо рабочего бюро. Фактически оно, полностью находилось в его руках. Трудоустройство узника было вопросом жизни или смерти, и от Реслера зависело решение многих важных проблем. Он придерживался весьма, гуманных взглядов, знал наизусть и свободно цитировал Шиллера, но как ни странно — написал никчемный безнадежно глупый, верноподданнический гимн, заключенных Штутгофа. После поверки узники частенько должны были распевать, произведение гуманного адъютанта.

Политических каторжан-немцев в Штутгофе было мало, а среди них интересных людей — еще меньше.

Основную массу политических заключенных составляли поляки и русские самые многочисленные колонии в лагере. Да и заключенные других национальностей, за исключением евреев к цыган, были в основном политические. Причины их ареста были весьма различны: принадлежность к тайным организациям, сопротивление оккупационным властям, участие в партизанской войне, связь с борющимися против фашистского режима, распространение прокламаций, слушание заграничных радиопередач и т. д.

В обвинительных заключениях фигурировали и другие преступления, как: «Staatsbetrachtliche» или «Staatsfeindliche Ausserungen» — предосудительные антигосударственные высказывания, попадавшиеся чаще всего в частных письмах.

Или: «politisch nicht ainwandfrei» — политическая неблагонадежность. Иногда только по подозрению в политической неблагонадежности имярек расплачивался долгими годами пребывания в лагере, что фактически было равносильно смертной казни.

Или: «unerlaubtes Musizieren» — недозволенные занятия музыкой. Черт знает, где и как он там музицировал, но попал в Штутгоф, превратился в доходягу и скончался под забором. Вот тебе и музыка!

Или: «unerlaubtes Aufenthart auf dem Bahnhof» — нахождение на железнодорожной станции без разрешения. Легкомысленный зевака: любитель поглазеть на отъезжающих тоже умирал в лагере!

Поляков сажали, в лагерь и за то, что они отказывались стать немцами. В документах так и записывали: «Volksliste abgelehnt» — отверг предложение онемечиться. За такое оскорбление фактически тоже полагалась смертная казнь.

Было здесь и немало жертв расовой политики, причем не только поляки и русские, но и немцы.

Немцы попадали в лагерь за сношения с польками или русскими, а поляки и русские — за связь с немками. Мужчины и женщины разных национальностей наказывались на общих основаниях. Иногда случались довольно головоломные истории.

В Штутгофе отбывал наказание немец, вернее онемеченный поляк. Монтер. На свободе у него была невеста-полька. За связь с ней он попал в лагерь. Отсидев два года, он вдруг получил сообщение из гестапо. Тебе, мол дарована свобода, поезжай к невесте и женись: она тоже онемечилась, теперь сношения с ней не возбраняются.

Получив такое уведомление, монтер стал ругаться, так что стены закачались. Какого черта он два года проторчал в лагере, на кой ляд сдалась ему старая невеста, если в лагере он успел завести себе новую кралю моложе и красивей. Несчастный жених метал громы и молнии. Расставаясь со Штутгофом, он так ругался, что хоть уши затыкай.

Сидел в лагере немец, барон из Восточной Пруссии, обросший одичавший выродок лет шестидесяти. Попался он за любовную связь с прислугой-полькой.

— Что ж вы, барон — поддразнивал я его, — на старости лет так согрешили?

— Какая тут, к черту старость. Я еще в самом соку, а жена моя два года болеет. Что мне оставалось делать?

— Понятно, понятно, — процедил я. — Госпожа баронесса сама виновата вздумалось ей не вовремя хворать.

Одичавший барон вздохнул и переменил тему разговора.

— Как там у вас в Литве поживают немцы-колонисты? Он, видите ли, после освобождения из лагеря собирался осесть в Литве.

— О — ответил я, — неплохо. Средне. Некоторым из них пеньковый галстук давно надели, а для остальных веревки покрепче подыскивают… Что касается тебя, то ты и березового сука не стоишь. Так и быть, вздернем тебя на воротах.

С того дня барон перестал со мной здороваться, тем более что вскоре его за кражу упрятали на три дня в бункер и свое пленение он приписал моим интригам.

В порче немецкой расы обвинялись преимущественно рабочие-иностранцы. Правда, нацистские законы применялись не ко всем народам одинаково. За любовные сношения с немками на лагерные муки обрекались только русские и поляки, другие национальности наказанию не подвергались. Даже столь ненавистные нацистам евреи трактовались по-разному. В то время, как евреи Восточной Европы за связь с немками расплачивались головой, их братья из Германии отделывались ссылкой в лагерь. А голландских и французских евреев за это даже в лагерь не отправляли.

Путь русских и польских рабочих в Штутгоф по обвинению в порче расы начинался с немецкой деревни. Их вывозили в немецкие деревни на сельскохозяйственные работы. Так как немцы-мужчины были взяты на войну, местные дамы легко поддавались чарам дьявола и охотно общались с приезжими. Надо отдать немкам должное: они хранили верность своим сожителям и не забывали их даже тогда когда те попадали в лагерь. Рискуя очутиться там же, упрямые грешницы посылали им посылки.

Русских в Штутгоф доставляли также из лагерей для военнопленных, где они отказывались считаться с нацистскими законами, вели коммунистическую пропаганду. В наш лагерь их присылали в наказание…

В Штутгофе пребывала и одна парочка — молодожены из Гданьска по фамилии Бреве. Немцы.

Жена, пятидесятилетняя особа, довольно потрепанная, попала за то что имела любвеобильное сердце и постоянно впутывалась в интимные истории с поляками. Муж отдувался за слабохарактерность: он никак не мог совладать со своей темпераментной половиной.

В лагере упрягали и немца-ксендза, крестившего еврейского мальчика. Вообще за укрывательство евреев в лагерь попали очень многие. Одна русская женщина, инженер попала за то, что не умела доить коров. Частенько немецкие крестьяне, не желая платить батракам жалованье или кормить зимой, придирались, к какому-нибудь пустяку и доносили в полицию. Такой батрак прямо с поля отправлялся в лагерь как политический заключенный.

Попал в лагерь и вице-консул фашистской Италии в Гданьске. В 1943 году отправляясь на лето в отпуск, он сдал в наем свою виллу одному гестаповцу. По возвращении вице-консул, естественно изъявил желание поселиться на прежнем месте. Но гестаповец не пустил его. Законный владелец виллы подал на гестаповца в суд. Дело он выиграл, но сам отправился в концентрационный лагерь. Гестаповец же остался жить в роскошной вилле.

Отступая из оккупированных районов России, немцы угоняли с собой гражданское население. Мирные жители наводнили концентрационные лагеря. Такой массовый вывоз в документах назывался эвакуацией.

В лагерь попадали женщины с малыми и даже грудными детьми. Ребенок тоже человеко-единица. Ему причитались и номер и треугольник в придачу. Как же иначе? Но какой треугольник придумать для него? Он ведь не вор, не сектант. Гадали, гадали и порешили: дать несмышленому красный треугольник — присвоить звание политического заключенного. То же самое проделывали с гражданами которые появлялись на свет в лагере.

Беременных в лагерь обычно не принимали. Майер постоянно ворчал: «Сколько раз я говорил начальнику гестапо — не присылайте мне беременных. У меня лагерь, а не детский сад!» — и возвращал женщин обратно в гестапо. Но одна-другая все же попадали. Кроме того, случалось, что будущее поколение зарождалось и в самом лагере. Гражданин, появившийся на свет в Штутгофе, получал сразу красный треугольник. Со дня рождения его причисляли к политическим преступникам, злейшим врагам Третьей империи.