Владимир Богомолов - Момент истины (В августе сорок четвертого...) Страница 33

В закрытом тентом кузове машины, когда туда грузили ярку, он видел на сене несколько связанных овец и годовалого большого кабана, там же у самой кабины стоял еще десяток точно таких бочонков, какой сбросили ему, а под скамейками вдоль бортов лежало несколько мешков, что в них было, не знает, не разглядывал.

Офицеры торопились и, забрав ярку, сразу уехали. Номер машины он не помнил, просто не обратил внимания.

Я спросил: такого рода обмен эти офицеры произвели только с ним или с кем-нибудь еще? Он помялся и назвал двух соседей-хуторян – Колчицкого и Тарасевича.

Без наводящих вопросов он сам мне сообщил, что Николаев и Сенцов позавчера оставили у него в погребе на холоду плотно набитый вещмешок, в котором был, как они сказали, копченый окорок, очевидно разрезанный на части. Чтобы ветчину не попортили крысы, они положили вещмешок в пустую кадушку и придавили сверху крышку тяжелым камнем. Все это проделал собственноручно младший из офицеров, он же сегодня утром достал оттуда вещмешок – Окулич и в руках его не держал.

Я спустился в погреб и внимательно осмотрел эту кадушку, но никаких следов нахождения там вещмешка с окороком, как и следовало ожидать, не обнаружил и запаха ветчины при всем старании не уловил. По моей просьбе в погреб спустили кошку; она обошла кадушку, втягивая ноздрями воздух, потом прыгнула внутрь и принялась обнюхивать дно и боковые клепки. И я подумал, что в вещмешке, очевидно, действительно был окорок или что-нибудь съестное.

В углу стодолы лежал немецкий металлический бочонок емкостью в пятьдесят литров. Свинтив пробку, я опустил в отверстие палку, вынув, обнюхал ее и по запаху убедился, что это керосин, причем немецкий синтетический. Возле стодолы на земле виднелись свежие следы протектора «студебеккера», а перед воротцами – вмятина от ребра бочонка на том месте, где его сбросили из кузова.

Рассказ Окулича подтверждался фактами и представлялся мне правдоподобным. Теперь стал понятен и его страх, и почему он попытался скрыть от меня свои отношения с Николаевым и Сенцовым.

Он сознавал незаконность совершенного обмена и не без оснований страшился ответственности. Рассуждал он, наверно, так: овцу увезли, и теперь, если узнают, и керосин отберут, и самого его посадят за участие в расхищении государственного армейского имущества – по законам военного времени это пахло трибуналом. И потому во избежание неприятностей сделку с Николаевым и Сенцовым, по его разумению, безусловно, следовало утаивать.

Он не сообразил, не учел только того обстоятельства, что керосин был трофейный. В последние полтора месяца немцы при отступлении бросали сотни складов и эшелонов с различным военным имуществом и горючим. Все это полагалось приходовать, однако на использование некоторого количества трофеев для нужд личного состава частей Действующей армии смотрели сквозь пальцы.

Жизнь на хуторах вынуждала людей всячески приспосабливаться, и Окулич не представлял собою исключения, просто он был трусливее и осторожнее многих других.

Немцев отогнали за Вислу, но он продолжал хранить оккупационные марки и аусвайс – а вдруг они еще вернутся?.. Было несомненным фактом, что около месяца, рискуя жизнью, он укрывал у себя комиссара бригады, однако делал он это, думается, опять же из инстинкта самосохранения: немцы могли и не пронюхать, а если бы не захотел, не стал укрывать, ему бы не поздоровилось от партизан. И я был убежден, что как это ни парадоксально, но спас он комиссара в основном из страха, заботясь прежде всего о своей шкуре.

Относительно Окулича для меня все вроде бы прояснилось, и, уходя с ним от хутора к машине, я сказал его жене:

– Он вернется до вечера. Не беспокойтесь, и никаких разговоров с соседями. Поняли?

Она утвердительно кивнула головой.

В Шиловичах старик и старуха Божовские подтвердили, что действительно сегодня утром приезжала большая крытая машина и Окулич помог погрузить в нее ярку из числа тех семи его овец, что содержатся у них. Они в деталях повторили то, что он мне говорил, и довольно точно обрисовали внешность Николаева и Сенцова.

Выехав за деревню, я отпустил Окулича, строго предупредив, чтобы о нашем разговоре не сболтнул ни слова. Когда спустя минуту я обернулся, он быстро шел, почти бежал к своей хате.

В невеселом раздумье я возвращался в Лиду. Хижняк, успевший обнаружить в одной из рессор лопнувший лист, тоже был молчалив и мрачен.

В поведении Николаева и Сенцова было немало весьма подозрительного и для нас пока совершенно необъяснимого, не говоря уже о целлофановых обертках для стограммовых порций сала – специальной расфасовке, предназначенной у немцев для десантников и агентов-парашютистов.

Но после разговора с Окуличем, со стариками Божовскими и хуторянином Колчицким (Тарасевича не оказалось дома) у меня появились серьезные сомнения относительно версии с Николаевым и Сенцовым.

Я не мог утверждать что-либо определенно, но почувствовал, выражаясь словами Таманцева, – пустышку тянем…

44. Таманцев

Фомченко разбудил меня, как я приказал, точненько, минута в минуту, и старательно доложил свои наблюдения – ничего существенного.

Исполнительные они оба, особенно Фомченко. Старше меня по званию, а скажешь слово – и бросается, как мальчик, на полусогнутых.

Хорошие они ребята, только ведь это не профессия. А толку от них в случае чего будет на грош – это уж как пить дать! Умения у них нет, да и возраст… После тридцати мышцы уже теряют быстроту и реакция не та…

Юлия уже на моих глазах трижды ходила к лесу и притаскивала оттуда валежник, очевидно про запас, на зиму. Каждый раз, чтобы не терять ее из виду, я перебирался к другому чердачному окну и наблюдал оттуда. Но у леса она не задерживалась, в чащу ни разу не углублялась, она торопилась назад, к малышке, и цель ее ходок, несомненно, была одна – топливо.

Волокла здоровенные валежины и толстые сучья – еле-еле перла, – их бы надо пилить, а она принялась затем тюкать ржавым колуном.

У Свирида наверняка имелись топор с пилой, была у него и лошадь, и дров навалом – две большущие поленницы березового швырка, – и не хворый бы по-родственному подбросить ей хоть воз.

Юлия возилась на виду около хаты, а я тем временем подзанялся с Фомченко и Лужновым.

Все эти оперативники из частей для поимки агентов-парашютистов практически непригодны. Тут нужны розыскники-профессионалы, поимистые, с мертвой хваткой. А эти, объектовые, что они умеют, чем занимаются?.. В авиации – противодиверсионным обеспечением техники и аэродрома, ну и еще предотвращением возможного перелета. И я сразу сказал себе: коль их прислали, ничего не поделаешь, но надейся только на себя.

Однако я хорошо знал, что от такого вот геморройного занятия, от долгого безрезультатного сидения скисают и более опытные и крепкие мужики. А неизвестно, сколько нам еще придется здесь проторчать.

Сколько бы ни пришлось, мы должны – как пружина в капкане – каждое мгновение быть готовы к действию. И потому моя обязанность поддерживать этих двух морально и физически плюс поднатаскать их, сообщить им хоть какие-то азы, и прежде всего применительно к нашему заданию.

Все это я обдумал еще ночью и решил, чтобы не терять время попусту, ежедневно два-три часа заниматься с ними.

Начал я от Адама и Евы: рассказал о своей первой встрече с агентами-парашютистами; я ее помнил так, будто это было не три с лишним года назад, а вчера или даже сегодня.

Вижу как сейчас: шоссе под Оршей – вторая неделя войны. Беженцы, подводы с барахлишком, инвалидами и стариками, обозы с ранеными. Воронки от бомб, трупы на обочинах. Гонят скот, вывозят машины, станки, и бредут, бредут навьюченные даже дети, тащатся из последних сил – только бы уйти от немца. Плач, рев, растерянность, неразбериха, самые невероятные слухи, десанты и диверсанты. А немецкие самолеты ходят по головам, что хотят, то и делают.

В задачи и обязанности нашего погранполка, державшего в тот момент контрольно-пропускной и заградительный режимы на отходах от Орши, только официально – по приказу – входило:

наведение и поддержание в тылах фронта должного порядка;

проверка документов, а в случае необходимости – при возникновении подозрений – и личных вещей как у гражданских, так и у военнослужащих независимо от занимаемых должностей и званий; проверка всего проходящего гужевого и автотранспорта;

охрана важнейших объектов и обеспечение бесперебойной работы связи;

задержание и доставка на сборные пункты самовольно уходящих в тыл красноармейцев, командиров; вылавливание и арест дезертиров;

регулирование движения на дорогах и эвакуации; предельная загрузка всего транспорта, двигающегося на восток; очищение в случае необходимости дорог от беженцев;