Сергей Щербаков - Щенки и псы Войны Страница 33

— Макс, фамилия у тебя какая-то странная. Из евреев, что ли? Или немцев? — ни с того, ни сего, вдруг Пашка обратился к молчаливому соседу.

— Сам ты, еврей! Не видишь у него нос курносый, где ты хоть одного еврея с такой физиономией видел? — рассмеялся Димка, откладывая в сторону потрепанный журнал.

— Успокойся, из русских. Может, кто-то из древних предков и был немцем. Не знаю. Переводится — «журавлиное поле», — нехотя ответил Максим, вновь отворачиваясь к стене.

— Красиво! — отозвался Пашка и, опустив руку под кровать, бросил огрызок яблока в «утку». — Не то, что у меня рабоче-крестьянская, Голов. Потому что, голый, голытьба. Замечательные у тебя предки, Макс. Я это сразу почувствовал, как только их увидел. А у меня матушка умерла, когда мне восемь лет было. Отец запил. Потом окончательно спился. Алкаш, хренов! Даже на проводы в армию не пришел. Я все время с бабушкой жил, единственная добрая душа кому я на белом свете еще нужен. Она у меня бывшая учительница, пасла меня, будь здоров. Все в разные кружки записывала, в секции меня водила. Ни на шаг от себя не отпускала. Боялась, что спутаюсь с дворовой шпаной и покачусь по кривой или по папашкиным стопам пойду. Горьким забулдыгой стану. Только просчиталась моя дорогая бабуля, Антонина Матвевна, насмотрелся я на батины выкрутасы во как, выше крыши. На его пьяные скандалы. К спиртному отвращение теперь на всю жизнь.

— А я, пропустил бы соточку, другую, — тихо отозвался Михалыч.

— Михалыч, не грусти, старина! Вот завтра побрею тебя утречком и смотаюсь к Тане, глядишь чего-нибудь надыблю.

— Да, Сашенька сегодня уже больше не даст.

— Не греши дружок, отдай два года Родине должок! — пропел Пашка, громко зевая. Подняв культю, он подтянулся на руках и вновь плюхнулся в коляску. Лихо развернулся на месте и покатил по палатам.

Свята вырвало. Буквально вывернуло наизнанку, когда он увидел первого убитого. У забора крайнего разрушенного дома в грязи, разбросав в стороны руки словно Икар, покоился сильно потрепанный осколками боевик с залитым кровью лицом. Где-то впереди слышались: рычание «бэтээра», мат и короткие автоматные очереди — это двигавшиеся впереди десантники и СОБР добивали «чехов». Вдоль улицы клочьями стелился удушливый едкий дым.

Неожиданно перед группой десантников, что находились у забора, разорвался оглушительно «вог». Одновременно через улицу из-за саманного амбара застучал ПКМ, остервенело кроша длинными очередями все вокруг, не давая высунуться. Укрылись за кирпичным домом с большой открытой верандой. Их было шестеро: два десантника, сержант Елагин, лейтенант Трофимов из СОБРа, Свят и Приданцев с собакой. Свята и Елагу колотил мандраж. Будто неожиданно из ведра ледяной водой окатили. Десантники оба были серьезно ранены, Один в ногу, другой, косая сажень в плечах, нервный светлорыжий парень — в лицо, осколком в щеку. Он, то метался от угла к углу, то, ссутулившись, мыча, сплевывал кровь и разбитые зубы. Виталька Приданцев с трудом сдерживал рвущегося с поводка Карая. Пес весь ощетинился, в злобе морщил нос и щерил желтые клыки. Кудахтали и метались по двору испуганные куры.

— Пускай кобеля! — прохрипел прапорщик-десатник, поворачивая к ним изрытое пороховыми оспинами окровавленное лицо. У него из бедра, пониже паха хлестала темная кровь, от которой шел пар.

— Рана серьезная, не иначе как артерию зацепило, — подумал Свят и ощутил неприятный холодок в области живота.

Огонь внезапно прекратился: боевик менял магазин.

— Давай! — крикнул Трофимов, больно толкая в бок Витальку. Тот отцепил поводок. Карай с места рванул через улицу, в мгновение покрыв расстояние до укрывшегося врага. «Чех», который в это время пристегивал «короб», от неожиданности опешил. Когда бойцы подоспели, перед глазами открылась следующая картина. На земле с выпученными от ужаса глазами извивался ужом и визжал изодранный собакой молодой боевик, пытаясь одной рукой отбиться от озверевшего пса, другая — раздробленная челюстями Карая обвисла словно надломленная ветка. «Чех» обмяк, когда Трофимов, сходу не раздумывая, влепил в него короткую очередь. Виталька оттащил собаку и прижал ее голову к бедру, успокаивая свирепого кобеля. Это был «второй» на счету Карая. Первого он задрал, когда под Шуани их отделение прижал к разбитой дороге огнем чеченский пулеметчик, не давая им двинуться с места, не то что головы поднять. Положение было аховое. Лежали, вжавшись в мерзлую землю, никто не хотел умирать. Тогда, только благодаря, специально обученному Караю подавили огневую точку.

— Ах, ты, паскуда! Басаевская морда! — вдруг заорал Трофимов, что есть силы пиная мертвого боевика в бок. — Гляди, что я у падлы нашел! Нож Карасика!

Свят и Елага мгновенно обернулись. Да, это был он, нож капитана Карасика. Один из тех, которые Путин вручал офицерам на Новый год в Гудермесе.

— Сволочь! Сволочь! — выкрикивал Конфуций, не помня себя. — Падла!

«Собровец»» в неистовстве дошел до ручки, на губах выступила пена, он задыхался и в слепой ярости продолжал топтать врага.

Через полчаса уже ничего нельзя было разобрать. Отовсюду раздавался мат-перемат, постоянно заглушаемый бешеной стрельбой и взрывами ручных гранат. В этом аду невозможно было определить, где чужие, где свои, каждый двор превратился в западню; каждое окно, каждый подвал таили смерть, огрызались огнем… Солдаты били наугад по оконным амбразурам домов и сараев, чтобы успеть убить хоть кого-нибудь, прежде чем вражеская пуля настигнет их самих.

— Чего заховались, обормоты! Все отходим! — заорал на них, невесть откуда появившийся с пулеметчиком Пашкой Никоновым, запыхавшийся раскрасневшийся старший лейтенант Тимохин. — Пацаны, раненого тащите до мечети, там за углом «бэшка» стоит, а мы подмогнуть Исаевым, прикроем вас.

Подхватив десантника и озираясь по сторонам, Свят с Елагиным и Виталькой Приданцевым мигом доволокли его до «бэхи», которая за облупленной мечетью в ожидании их ревела и вся дрожала, рыгая вонючим дымом. На броне уже лепились несколько закопченных бойцов…

Потом они вытаскивали из-под огня на соседнюю улицу, где были свои, тяжелораненого Трофимова. Он, как и остальные, что двигались под прикрытием «бэшки», попал под разрыв выстрела РПГ. Пробирались за тлеющими развалинами домов, развороченными курятниками и сараями, спотыкаясь на битом кирпиче, цепляясь за разодраную сетку из «рабицы», лавируя между трупами, кучами дымящегося хлама и торчащими ветками обугленных яблонь и слив. «Конфуций» потерял много крови — был серый как воск. Его прокушенные от боли губы, ярким красным цветком выделялись на неподвижном лице. Он между стонами неустанно твердил, обращаясь к Чахе:

— Я должен выкарабкаться… Ты слышишь, Славик? Я должен…

Через несколько домов от них шла яростная перестрелка, изредка перекрываемая взрывами вогов и выстрелами «бэтээра…»

Свят очнулся от неприятного звука, от какого-то странного скрежета. Сел на койке, свесив ногу. В углу, закинув руки за голову, громко сопел и мычал во сне Пашка Голов. В темноте тихо всхлипывал Макс, накрывшись с головой одеялом. Странный скрип доносился от окна, где лежал загипсованный Вишняков.

«Черт! Как же он не догадался. Ведь это Михалыч зубами скрипит».

Свят, опустив голову, уставился на свою ампутированную выше колена ногу. «И почему, он тогда наступил на эту, будь она проклята, сплющенную ржавую консервную банку? Какая сука успела подгадить!»

Взрывом оглушило, разметало, отбросило в колючий кустарник. Вместо ступни — страшное месиво, кровавые лохмотья и адская боль. Секирину и Чахе повезло, почти не зацепило, а вот Трофимову нет: осколки пришлись тому в спину. Если б он носил «броник», наверняка, остался бы жив. Но он всегда говорил, пусть лучше пуля его продырявит навылет, чем в «бронике» переломает все кости.

Свят не помнит, как матерился, перетягивая ему ногу, Володька Кныш; как настойчиво хлопал его по щекам легко раненый Чаха, чтобы он не ушел в «отключку». Единственное, что он запомнил, как по двору носились, кудахча, обезумевшие куры…»

Нащупав в изголовье койки костыли, Свят встал и, оперевшись на них, вышел в длинный темный коридор. Медленно доковылял до стола дежурной сестры. Эллипс света от настольной лампы выхватывал из темноты склоненную над книгой светлую аккуратненькую головку медсестры Сашеньки.

— А ты, почему не спишь? Болит? — обеспокоенно спросила она, поднимая свое милое лицо с пухленькими щечками.

— Не спится, Сашенька. Болит. Пойду посмолю. Потом кольнешь, хорошо?

Выйдя на лестничную площадку, устроился на сложенных костылях. Закурил. Вроде полегчало.

«В институт не прошел, засыпался на экзаменах. Болел ангиной, «лакунарная» называется, не дай бог кому-нибудь, такой прелестью переболеть. Даже глотать было больно, не то, что извилины напрягать. Завалил математику. Расстроился. Тут еще повестка в армию. Хорошо, что у Маринкиных предков знакомая «шишка» в военкомате. Свят им как родной, как никак с двенадцати лет с их дочкой вместе танцует. Старшего сына-то они потеряли три года назад. Братишка Маринкин, Аркаша, на Кавказе погиб на горной реке. Увлекался водным туризмом. На байдарке перевернулся с напарником на порогах в ущелье Волчьи ворота. Нашли их через пару дней искалеченных до неузнаваемости в нескольких километрах вниз по течению. Так, что Свят им как сын родной. А у него и друзей-то настоящих нет, все время с Мариной. То соревнования, то тренировки, то сборы. Даже ночует иногда у них, чтобы через весь город по темени не тащиться домой. Мать все обижается, ворчит. Говорит, сынок, может совсем туда переберешься? Сама, конечно, рада, что все у него хорошо сложилось. Есть серьезное увлечение танцами, неоднократный призер, есть любимая девчонка. Что не попал в дурную компанию как его закадычный друг детства Алик Матвеев, который угодил в тюрьму за грабеж и наркотики.