Мартина Моно - Нормандия - Неман Страница 33

— Вы оптимист, господин капитан, — произнес он безразличным тоном. — Чтобы закончить войну, необходим второй фронт.

Бенуа столкнулся лицом к лицу с проблемой формы и содержания. Либо чемодан — либо вещи. Либо полная невозможность запихать вещи, либо одно из двух: отказаться от некоторых §ещей или же сесть на чемодан в надежде на чудо. Он остановился на последнем и всеми своими восемьюдесятью килограммами (одни мускулы и кости!) обрушился на крышку чемодана, которая скачала протестовала, пыталась сопротивляться, но затем со все более жалобным скрипом начала уступать.

— Ты говоришь о высадке в Европе?

— Да, — ответил Леметр.

— Когда рак свистнет! — отозвался Бенуа.

— Нужен второй фронт, — терпеливо повторил Леметр. — Из этой войны не вылезешь, если фрицев не возьмут в тиски.

— Когда рак свистнет! — произнес Вильмон. И грациозно добавил: — Как правильно выразился наш друг Бенуа…

Леметр пожал плечами.

— Подумайте, чего вы ждете от рака! Но победа, во всяком случае, возможна лишь при этом условии.

Бенуа видел, что Казаль и Вильмон его поддерживают. И все трое хором повторили:

— Когда рак свистнет!

Леметр не мог не засмеяться. Но Лирон даже не улыбнулся. Он рассматривал узоры на коже чемодана, словно это были какие-то своеобразные иероглифы, заключающие в своем рисунке трагические тайны, которые мог постигнуть только он.

Вдруг Казаль, стоявший ближе всех к окну, восхищенно вздохнул.

— Господа, — сказал он тоном, высокопарность которого плохо скрывала его волнение, — я имею честь сообщить вам о прибытии автобуса.

Все бросились к окну. Автобус был большой, сероголубого цвета, совершенно заурядный. Леметр пробо. р-мотал:

— Мы видели столько танков, виллисов, самолетов, что забыли, как прекрасен автобус!

Все молчали.

— Ну, — скомандовал Бенуа, — поторапливайтесь!

Только в этот момент они заметили, что Шардон до сих пор не двинулся с места. Он продолжал сидеть на кровати, не собирая никаких вещей, даже не притронувшись к чемодану, все еще в летном комбинезоне. Он проявлял полное безразличие к окружающему, — можно было подумать, что он не слышал ни слова из того, о чем здесь говорилось. Леметр тихо положил руку ему на плечо.

— Шардон, ты опоздаешь.

Шардон поднял отсутствующий взгляд,

— Куда опоздаю?

Леметр хотел ответить, но у Бенуа иссяк и без того очень небольшой запас терпения.)

— Эй, опоздаешь в Москву!

— Я не еду, — ответил Шардон.

— Нет, ты поедешь! — почти крикнул Бенуа. — Ты поедешь, слышишь? И если ты будешь выкидывать всякие штуки, тебя возьмут за шиворот и сунут в багажный ящик. — Он яростно заорал — Нам надоело! Ты начинаешь хныкать, едва услышав гармошку. Ты падаешь в обморок, как только какой-нибудь парень хорошо запоет. Ты теряешь сознание, когда кто-нибудь тебе скажет, что его жену зовут Татьяной. У тебя каждый вечер начинается приступ оттого, что ты не мог днем сломать себе шею… Это просто невозможно! Прежде всего, если бы ты подох раньше, чем через три месяца, это было бы подло! Потому что ты проиграл в покер свою зарплату за три месяца вперед. И потому, что проиграл ты, а выиграл я!.. И потому, что я требую, чтобы ты жил, черт побери!

Шардон, опустив голову и узкие плечи, сидел совершенно подавленный.

— Я забочусь о своих деньгах, понимаешь? — безжалостно заключил Бенуа.

Вильмон вытащил из-под кровати чемодан Шардона и начал проворно перекидывать в него вещи из тумбочки.

— Вот! Найдешь кого-нибудь, кто выгладит твои рубашки… Вот голубой носок, вот зеленый — это будет пара… Я заворачиваю пасту в шарф, чтобы она не протекла… Кстати, не беспокойся о носках, они оба темные, разница почти незаметна… Тебе обязательно нужно два черных ботинка!.. Ну вот, боже мой! Здесь же нет маньяков, коллекционирующих ботинки с левой ноги! Да еще сорок второго размера!..

— Ты забыл про Тарзана, — заметил Казаль.

«Гав! Гав!» — резвясь, пролаял Тарзан, бросив ботинок к ногам Шардона.

— Спасибо, малыш, — сказал Вильмон. — Так! Продолжим. Фуфайка дырявая, черт с нею… Та, что будет гладить, она я*е и починит. Рубахи грязные, ничего! Она постирает!.. Галстуки?.. Хм!.. Я тебе один подберу. «Галстук — это мужчина», — говорил Брюм-мель. Сколько у тебя плавок?

/

— Ты надоел мне, — сказал Шардон. — И что хуже всего, так это то, что ты даже не вызываешь во мне злости! Я не поеду.

— Ты поедешь! — сказал Бенуа. — И не скандаль.

Вдруг вдали послышался странный шум. Потом воцарилась напряженная, хрупкая тишина. Затем началось настоящее светопредставление. По всей линии фронта тысячи орудий, тяжелые позади, легкие впереди, вся советская артиллерия прорыва заговорила своим громовым голосом. Из тысячи жерл вырывался огонь, железо, смерть. Все вокруг перестало существовать, кроме этого потока чугуна и стали, этого непрерывного яростного грохота.

Французы застыли, словно пригвожденные к месту. Небо над их головами гудело от множества моторов. Самолеты, группами по пятнадцать машин, уходили к немецким позициям. Опытным ухом Бенуа слушал, моторы.

— «П-2», — отмечал он, — и «ла-5», сопровождающие, а вот и «яки».

Казаль глухо ругался.

— Все ясно…

— Да, сказал Бенуа. — Наступление!

Они вынуждены были почти кричать, чтобы слышать друг друга. Казалось, комната находится в центре огромного завода. Волна за волной, над ними непрерывно проходили самолеты. Бенуа побежал к двери.

— Вас это беспокоит, ребята, — бросил он, выходя. — Я иду за новостями!

В своем кабинете Флавье вцепился в телефон, пытаясь сквозь страшный гул разобрать слова, идущие с другого конца провода.

— Да! Понял… Повторите!.. Понял!..

Бенуа ворвался в кабинет в тот момент, когда Флавье положил трубку.

Он заговорил без церемоний:

— Генеральное наступление?

— Русские решили прорвать оборону на Немане, — сказал Флавье.

Во взгляде, который бросил на него Бенуа, было что-то очень похожее на ненависть.

— И вы нас не предупредили?

Флавье взорвался:

— Я ничего не знал!

Но Бенуа его не слушал. Нахмурившись, с презрительной улыбкой на губах, он продолжал свою мысль:

— И вы ничего не сказали! Смотрели, как мы возимся с чемоданами и садимся в автобус!

— Я ничего не знал, — повторил Флавье, четко произнося каждый слог. — Вы получили отпуск, и никто не может помешать вам уехать.

— В день наступления! — взорвался Бенуа. — Видели вы что-нибудь подобное?

— Я не вижу в этом ничего особенного, — сказал Флавье, — но вам никто не запрещает видеть.

Бенуа глубоко вздохнул.

— Хорошо! Нечего терять время на пустые разговоры. Лучше дайте мне указания.

С лица Флавье немного сошло напряжение.

— Полковник просит тройной патруль для прикрытия…

— Отлично! — оборвал Бенуа. — Куда я должен его вести?

— Поведу я, — ответил Флавье.

Они снова сошлись лицом к лицу. Между ними всегда клокотал гнев, подобный готовому к прыжку зверю. Он подстерегал их своими полузакрытыми глазами, ожидая слабости, которая бросила бы их в его пасть.

— Вы!:—сказал Бенуа тоном, заносчивость которого он сам не мог бы измерить.

Флавье не сделал ни одного движения.

— Я, — холодно сказал он. — Потому что я командир «Нормандии».

Несмотря на грохот артиллерии, он не повысил голоса. Бенуа должен был наклониться, чтобы расслы» шать его слова.

— Это будет трудно. Я не обязываю вас ни к чему. Но я предпочел бы взять лучших: Леметр, Вильмон, Казаль и вы, Бенуа.

Бенуа закрыл глаза. Но всего лишь на какую-то долю секунды.

Когда он вошел, летчики ни о чем его не спросили. Достаточно было посмотреть на него. Один Лирон, казалось, ничем не интересовался. Он неподвижно сидел на том же месте, не снимая руки с чемодана.

— Ну, — сказал Бенуа, — русские форсируют Неман.

Вильмон протяжно свистнул.

— Значит, это прорыв?

— Они наносят мощный удар. Мы сегодня — эскадрилья прикрытия. Флавье хочет, чтобы в нее вошли старички… А поведет он сам!

— Почему он? — спросил Казаль.

— Почему? — ухмыльнулся Бенуа. — Да чтобы показать нам, на что он способен.

Вильмон возразил:

— С тех пор как Флавье приехал, он сбил двух фрицев. Я не питаю к нему ни малейшей симпатии, но в бою, мне кажется, он стоящий парень.

— Да, — сказал Бенуа, — стоящий парень… Что ж, ты скоро посмеешься, мой старикашка… Потому что он попытается тебя в этом убедить. И он сломает себе шею.

— Почему ты решил, что будут бесполезные потери?

Это спросил Леметр.

— Я в этом так же уверен, как в том, что дважды два— четыре, — ответил Бенуа.

Стало тихо. Все летчики знали, что хотел сказать Бенуа. Сегодня вечером с доски будут стерты новые имена. Мое, твое — кто может угадать? Первым заговорил Вильмон.