Сергей Поляков - Партизанская искра Страница 33

— Не печалься, Соня, вернутся девушки из неволи, непременно вернутся. Наши придут туда и освободят их.

— Я тоже верю в это, но тяжело, Маруся, ох, как тяжело оставлять родную землю, родной дом, дорогих, близких людей! Словами этого не передашь.

— И мне, Соня, сейчас нелегко, да и всей молодежи, которая осталась Тут. Только в наших хлопцах и девчатах такая жизнь не грусть и слезы вызывает, а злость.

— А ты думаешь, у меня нет? Это я только сейчас разнюнилась. А злости у меня хоть отбавляй. Я сегодня чуть не ударила по морде конвоира, который схватил меня за руку. И ударила бы, честное слово, скажи он мне что-нибудь грубое или еще тронь.

Некоторое время девушки молчат. Домашние спят. В хате тихо. Только слышно, как на стене хрипло тикают невидимые ходики.

— Ты, конечно, школу помнишь? — спросила Маруся.

— Помню. И классы, и школьный двор помню, и сад, большой такой, хороший, и ульи с пчелами, все помню. — Соня немного подумала и оживленно продолжала: — Даже, знаешь, некоторых девчат и хлопцев помню… по именам. И тебя тоже помню, Маруся, — улыбнулась Соня, — ты с Полей Попик дружила во втором классе, вот теперь, кажется, никого не узнала бы, даже Полю. Восемь лет прошло, шутка ли? Мы тогда совсем маленькими были, — устало улыбнулась Соня далекому, милому воспоминанию.

— Вспомнишь, как увидишь, поговоришь, обязательно вспомнишь.

— Может быть. Ведь вот, где бабушка живет, тоже забыла, а показать, так наверное вспомню.

— Бабушка твоя живет на краю села, ближе к Петровке Я тебя завтра отведу к ней. А потом поживешь немного, осмотришься, мы в Крымку сходим с тобой, с хлопцами и девчатами подружишься. — Маруся наклонилась над ухом Сони и топотом спросила: — Ты комсомолка?

Застигнутая врасплох вопросом, Соня широко открытыми глазами посмотрела в глаза подруге. „Можно ли сейчас тебе об этом сказать?“ — говорил ее взгляд.

Маруся поняла замешательство Сони.

— Не бойся, Соня, я тоже… — Маруся сунула руку под матрац и достала маленькую книжечку. Соня нащупала знакомую шероховатую обложку комсомольского билета и обняла Марусю.

— А мне пришлось спрятать свой. Не знала я, что так случится, взяла бы с собой.

— А спрятала хорошо?

— Надежно. — Соня приложила марусину руку к своему сердцу. — Вот здесь он, мой комсомольский билет.

Маруся поняла смысл этого жеста подруги и промолвила:

— Тогда он будет цел.

Снова несколько минут молчали, как бы обдумывая, что еще важное в их разговоре упущено. А важно было все, чего ни касались эти две Комсомолки, случайно встретившиеся.

— Ну, как тут люди, хорошие?

— Хорошие. Все ненавидят оккупантов, все верят, что наши вернутся. Но есть и подлецы. Их также ненавидят и остерегаются. Тебе сраз» у выходить нельзя. Сначала посидишь взаперти, хорошенько обдумаешь все. Ты ведь в Катеринку-то как с неба свалилась. И ясно, интересоваться будут, кто такая, да откуда, да зачем?

— Придется себе новую биографию сочинить. Старая им не подойдет, я уверена.

— Тут сейчас все за деньги покупается и продается. У румынских жандармов и местных полицаев за деньги или за самогон не только их совесть, но и душу купишь, если бы их поганые души чего-нибудь стоили. Счастье твое, что ты на мой огонек залетела. Попала бы на другой, как раз вот тут, недалеко, сгорела бы, как бабочка.

— Мне, видно, счастье на хороших людей, — прошептала Соня и голова ее мягко упала на подушку.

В хате смолкло. Невидимый маятник, прихрамывая и спотыкаясь, тащил на себе, как тяжелую ношу, длинную зимнюю ночь.

Глава 5

БУРЛЯТ ПОТОКИ

После создания «Партизанской искры» между Крымкой и Савранью установилась прочная и постоянная связь. Теперь на улицах Крымки часто появлялся маленький нищий, жалобным голосом просивший подаяние.

И всякий раз маленький странник заходил к Гречаным и там задерживался. Гостеприимные хозяева угощали сиротку чем могли. И Парфентий неизменно выходил провожать мальчика. И никто не знал, о чем шептались они, забившись куда-нибудь в уголок коморы.

В конце февраля Парфентий получил от Моргуненко указание еще более расширить организацию, вовлечь в нее и комсомольцев соседних сел, которые учились в крымской школе, бывшей единственной в округе десятилеткой.

Всех, кто учился в Крымке, Парфентий знал хорошо. Но тут предстояло выбирать самых лучших и надежных.

Он перебирал в голове всех комсомольцев, с которыми учился, вспоминал их поведение, отдельные поступки.

При встрече Владимир Степанович посоветовал ему начать с поселка Петровки.

— В Петровке есть замечательный парень Николай Демиденко, — сказал учитель, — это, как ты знаешь, старый комсомолец, выходец из нашей школы, честный и преданный. Я рекомендую его и уверен, что он будет тебе хорошим и надежным помощником.

Гречаный с готовностью согласился. Он хорошо знал Николая Демиденко, не знал лишь, что тот сейчас в Петровке.

Парфентий обрадовался, что этот чудесный огромный парняга будет с ним вместе.

Не мешкая, Парфентий собрался и побежал в Петровку. Прямо через лед речки он перемахнул на тот берег и пошел лесом. Комсомольцы усвоили правило — избегать лишний раз появляться на улицах села.

Было ясное зимнее утро. Затвердевший снег ослепительно искрился. На его белизне лежали нежные кружевные тени от голых ветвей. Парфентий легко шагал по хрустящему насту, думая о предстоящей встрече с Николаем.

Небольшой поселок Петровка живописно раскинут вдоль правого берега Кодымы и, вплотную примыкая к селу Катеринка, является как бы его продолжением.

Хата Демиденко стояла несколько на отлете, на дальнем краю поселка, у самого подножья возвышенности, по которой проходила железная дорога. И сама хата, и небольшой, но довольно густой садик помещались в котлованчике, а невысокая глинобитная ограда еще более подчеркивала эту глубину.

«Вот где хорошо подпольными делами заниматься. Ни одна собака не подкопается. Не то что у меня, на виду у всех», — думал Парфентий, подходя к калитке, и от души позавидовал Николаю, что тот живет в такой благодатной глуши.

Где-то за хатой раздался сипловатый лай.

— У Николая сторож, — вслух заметил Парфентий, подходя к калитке. Лай усилился. По голосу Парфентий определил, что собака не маленькая, и на несколько секунд задержался у калитки. «Бес его знает, еще порвет, а в руках ничего нет. Лучше, конечно, если бы пес выскочил сюда, тут бы и познакомились».

Но собака не появлялась. Убедившись, что она привязана, Парфентий вошел и постучал в дверь.

Через некоторое время щеколда изнутри тихонько клацнула и дверь чуть приотворилась.

— О-о-о-ооо! Вот, оказывается, кто ко мне в гости пришел! — радушно воскликнул Николай. — А я тебя в окошко не узнал. — И шире распахнув дверь, он протянул через порог огромную ручищу.

— Волчок, перестань! — мягко приказал он. Крупный белый, с рыжими пятнами, лохматый пес тихо взвизгнул и молча уставился на пришельца.

— Ты, брат, под надежной охраной живешь, — засмеялся Парфентий.

— Приходится. Да вот, держим на цепи, чтобы эти гады жандармы или полицаи не пристрелили, — пояснил Николай, сжимая руку Парфентию своей могучей медвежьей лапой, — давненько, брат, не видались.

— Да, пожалуй, года два, — ответил Парфентий.

Николай задвинул щеколду.

— Заходи в хату.

Дома кроме Николая никого не было. Хозяин заставил окошки камышовыми щитками В хате стало полутемно.

— Так лучше, солнце не будет в глаза бить, — улыбнулся Николай, подмигнув Парфентию — Чем же тебя угощать?

— Только что позавтракал.

— Молока хочешь за компанию? Горячее, прямо из печки.

— С удовольствием выпью. Молоко я люблю и никогда от него не отказываюсь, — согласился Парфентий.

От горячего молока у обоих по телу разлилась теплота.

— Давно в Петровке? — спросил Парфентий.

— Недавно, всего недели две.

— Где пропадал это время?

— В Доманевке. С самой осени прошлого года. Там у меня бабушка. До войны я там не бывал, и меня никто не знает. Вот и укрывался. Сюда показываться боялся. Кто его знает, люди ведь разные, могли предать. Знают же меня по райкому комсомола.

— Как же теперь? Освоился?

— Еще не совсем. Прежде чем выйти, оглядываюсь во все стороны, как вор. А сейчас, вроде, налаживается. Днями у нас был начальник полиции. Батько его встретил, как положено, на почетное место усадил. Самогон, закуска и все прочее. Батько у меня хитрый, разговор затеял, мол, слава богу, что теперь колхозов не будет и так далее. Я в сарае в это время был. Слышу, батько кличет меня. Захожу, здороваюсь, а батько продолжает наливать, и мне подмигивает: «поддержи, мол». Вот, говорит, Николай из Красной Армии дезертировал, не хочет воевать за них. Ну, чокнулся я с ним, полицаем, а у самого так все и кипит внутри. Эх, думаю, взял бы сейчас топор, да и размозжил бы твою стервячью голову. Часа два он у нас просидел. Самогоном накачался до чёртиков. Потом батько моргнул мне: «выйди». Я вышел. Они там еще с полчаса сидели, ну и договорились. Мой дипломат полкабана ему обещал к Пасхе. А тот обещал подтвердить в жандармерии, что я был в Красной Армии, а теперь дезертировал.