Герберт Крафт - Фронтовой дневник эсэсовца. «Мертвая голова» в бою Страница 34

Спустя много недель в Горшковичах я вновь повстре­чался с Миком.

— А ты знаешь, Шрёдель умер! — была первая фра­за, которую я от него услышал.

Гауптштурмфюрер Шрёдель уже написал в свою роту, что вскоре снова вернется на фронт, но жребий выпал иначе. Во время тренировки по бегу рана в легком от­крылась, и он умер от внутреннего кровоизлияния. В лице этого молодого офицера мы потеряли товарища, под командованием которого мы никогда не чувствова­ли себя «перегретыми», который никогда не заказывал себе жаркое, когда его солдаты давились пустой пер­ловкой, и который при всей авторитарной строгости ни­когда не допускал придирок.

Жертвы роты, вытащившей его, раненого, с позиций противника, оказались тоже напрасными.

Тяжелая артиллерия противника причиняла тяжелые потери. Несмотря на то что проходившая через Горшко­вичи дорога противником не просматривалась, в мо­мент проезда по ней колонн снабжения по ним откры­вался точный огонь. Было ясно, что в окрестностях де­ревни надо искать русского корректировщика, но найти его никак не удавалось. Наконец, подразделение радио­разведки довольно быстро и точно установило место расположения радиопередатчика противника. Он ока­зался в саду, поблизости от нашего командного пункта. В неприметной землянке, одной из тех, что население устраивало себе для собственного укрытия, сидел се­дой, всегда приветливый старый русский, у которого и был радиопередатчик. Антенна была продета в один из засохших стеблей кукурузы, росшей поблизости от его укрытия. Здесь искать корректировщика вообще никто бы не додумался. Поскольку захваченный русский был в гражданской одежде, за это он заплатил жизнью. Вообще-то, по моему мнению, он заслужил не веревки, а пули. Но меня потрясло то, что население пришло смотреть на повешение своего односельчанина, словно на ярмарочное представление.

Мы получили приказ создать на окраине Горшкови-чей круговую оборону, чтобы в случае прорыва русских удержать расположенный на важной высоте населен­ный пункт. Вместе с товарищем из Баварии на огороде мы выкопали землянку и попытались ее получше при­способить к русской зиме. Сейчас можно говорить об опасном пробеле в нашей подготовке в том, что касает­ся простой дощатой двери, открытом очаге и тонком слое земли поверх простого наката из бревен. Но тогда еще была осень.

Со своей машиной я находился в постоянной готов­ности к выезду по вызову из штаба батальона. То мне приходилось везти в тыл раненого, то подвозить бое­припасы. Потихоньку я сделал собственный «нелегаль­ный» склад боеприпасов, не учтенный полевым писа­рем. То же самое в своем хозяйстве устроил и повар, то же самое делали в ротах, батальонах и полковых шта­бах, потому что в кризисные моменты всегда запасы превышали то, что проходило по документам.

Наш обоз, чтобы укрыться от бомбардировок против­ника с воздуха, разместился на местности, покрытой ку­старником. Все думали, что их машины хорошо укрыты с воздуха, однако среди редких крон берез и ольхи они хо­рошо просматривались. Когда меня туда откомандиро­вали, я там сидел как истребитель «в полной готовно­сти». Если подлетало звено двухмоторных бомбарди­ровщиков, то уже на большом удалении я рассчитывал направление их полета. Если они направлялись к нам, то я вскоре мог видеть, как открываются бомболюки. Это был самый последний сигнал тревоги. Я включал пере­дачу и на полной скорости отъезжал в направлении, пер­пендикулярном линии атаки бомбардировщиков. Так мне до сих пор удавалось предохранить мою машину от воздействия бомб противника. Для этого требовалось, естественно, правильно парковать машину. Но при ата­ках Ил-2 такие маневры не удавались. Они прилетали настолько внезапно, что каждое движение опаздывало.

Над моей стрелковой ячейкой я построил низкую остроконечную крышу из березовых стволов и обложил ее битым кирпичом и землей. От осколков она давала на: дежную защиту. А от прямых попаданий мне требовалось три-четыре наката, чего делать мне было невыгодно, так как меня сюда откомандировали на короткий срок.

На мое несчастье, рядом с моей ячейкой оборудова­ли уборную в соответствии с планом лагеря, разрабо­танного одним из кандидатов в офицеры (штурман-ном).

Штурманном был наш Франц Винер, у него была не только такая фамилия, но и на самом деле его так звали (Винер — (нем.) венец). На гражданке он был успешным экспедитором. Что может быть лучше, чем этому испы­тайному резервисту поручить обустройство автомо­бильного парка, для начала хотя бы штабной роты бата­льона, с ближайшей целью сделать его в дальнейшем батальонным техником. Когда он для этого внезапно сделал большой шаг от штурманна до унтершарфюре-ра, то это произошло вполне по его понятиям. Но от это­го он окончательно свихнулся.

Получив галуны, он стал подсиживать своих товари­щей, прослуживших гораздо больше его, карабкаться наверх и топтать тех, кто внизу, чтобы поскорее сделать еще один шаг вперед по карьерной лестнице. Так как по прошествии некоторого времени он в себя не пришел, мы перешли к делу.

У Винера была одна слабость: он брезговал сидеть с другими в сортире. Поэтому он обычно справлял нужду на рассвете. Что может быть проще, чем по обычаю Первой мировой войны подпилить лаги под полом сор­тира? Прошло немного времени, как появился наш на­дутый суперпруссак в полном обмундировании в мягком блеске своих новых галунов у «жертвенной ямы». Спу­стил штаны, нежно присел на белое бревно, и как раз в момент, когда он уже хотел начать извергать вчерашнее, выпучив глаза и довольно урча, беспомощно выбросил вверх руки и исчез с поверхности.

Однако изменить нам его не удалось. Он еще отпу­стил себе усики, чтобы и под носом походить на своего Верховного главнокомандующего. У нас появился при­лежный техник, но мы потеряли хорошего товарища.

Через пару дней как из ведра полил дождь. Все, что было на колесах, оказалось привязанным к дорогам с покрытием. Через заболоченный лес к нашим позициям не было ни шоссе, ни гати. Боеприпасы и продоволь­ствие, убитых и раненых приходилось тащить по без­донному болоту. Этим болотом отвратительно воняло

повсюду, и оно постоянно засасывало в себя все ему чу­жеродное: танки и машины, которые могли заехать в него, но выбраться уже были неспособны, разорванные тела солдат и трупы лошадей. Запах падали смешивал­ся с сырым запахом леса, пороховых газов, снарядной начинки, всепроникающей гари соломенных крыш — та­ким был сентябрь 1941 г. в Северной России.

Поскольку при такой погоде с моим «Адлером» я остался совершенно без работы, командование назна­чило меня старшим команды носильщиков. Во главе со мной колонна ковыляла по лесу. Хотя мы давно прото­рили тропинку, нам все время приходилось проявлять осторожность, чтобы не сойти с нее и не оказаться у хо­рошо замаскированных позиций противника. Так мы и прыгали с одного корня дерева на другой, по возмож­ности стараясь не наступать на обманчивый ковер мха в заболоченном лесу. Местами едва различимая тропа терялась в стоячей воде. Это были те места, куда ста­линские оргбны швырнули свой грозный груз.

У «мертвого русского», оставшегося непогребенным погибшего солдата, мы всегда останавливались, чтобы передохнуть. Это было как раз на полдороги. Труп ивана давно уже был ориентиром в бесконечном лесу и совер­шенно нам не мешал. Три раза мы пытались заложить его мхом, так как запах его разлагающегося тела в непо­средственной близости от тропы стал совершенно не­выносимым. И три раза артиллерийские орудия Крас­ной Армии снова выбрасывали его из грязи. Время ли­чинок и червей прошло, и безжизненное тело целыми днями лежало, медленно разлагаясь, на тропе. Тысячи раз через него переступали сапоги, прежде чем оно окончательно не разложилось на солнце и не провали­лось само в себя.

Сегодня мы опять в старом составе, а вчера среди нас был батальонный врач, гауптштурмфюрер. От гаупт­штурмфюрера Кнёхляйна я получил приказ доставить его на командный пункт для вручения Железного креста 1-го класса. Врач прихорошился, для торжественного случая надел лучшую форму и начищенные сапоги, при­готовившись идти с нами. Хочу сказать наперед, что мы заранее договорились так протащить его через болото, чтобы полностью испортить ему праздник награждения. Мы без предупреждения заставляли его прыгать на об­манчивые кочки, плававшие в бурой болотной жиже над старыми воронками от бомб и снарядов. Он погружался в них до глубины орденских планок, а мы с ухмылкой смотрели, как он при каждом завывании снаряда плю­хался в болотную жижу. Нам этот человек не нравился. Со своим швабским диалектом, вечно бледным испи­тым лицом, он действовал на нас как чуждый элемент. Было общеизвестно, что в критической обстановке на его помощь можно было не рассчитывать, особенно тог­да, когда он думал, что его жизнь находится в опасно­сти. За него должны были подставляться другие, чтобы за их решительность и храбрость он символично полу­чил награду за храбрость. Настроение солдат соответ­ствовало этим обстоятельствам. Наши люди после не­выносимых мучений и демонстрации неслыханной и ставшей уже само собой разумеющейся храбрости от­правлялись безо всяких Железных крестов в могилу, а этот хлыщ через пару дней в блеске своей награды бу­дет фланировать по Курфюрстендамм.