Владимир Орленко - Операция без выстрела Страница 34

— Послушай-ка, друже, — твердо сказал Ильчишин. — Напомню тебе одну старую, как мир, истину: кто не рискует, тот ничего не получает. А ты рано или поздно попадешь за границу. Так позаботился бы о своей судьбе еще здесь, на Украине. Эх, друже, — добавил он с досадой, — пренебрегаешь распоряжениями организации так, будто не знаешь последних указаний.

— Каких? — переспросил Песня.

— Я имею в виду приказ ликвидировать всех ненадежных.

— А если конкретно?

Ильчишин отвел Песню в сторону и объяснил шепотом:

— Ну, хотя бы тех, кто здесь скрывается. Ты им всем доверяешь?

— Это все равно, если бы я спросил у тебя: веришь тому, кто прибыл с тобой? Так как, веришь Ореху?

— Видишь, люди проверяются в сложных условиях. Для радиста наступили тяжелые времена, и настроение у него, кажется, переменилось. Для большей верности я переселил его к себе. Пока что Орех мне нужен.

— Я тоже не могу обойтись без моих людей. За границей вам легко было давать указания о ликвидации ненадежных. И к чему это привело? Не доверяя друг другу и спасая собственную жизнь, каждый член УПА старался расправиться с возможным своим убийцей. Вот тебе и чистка! Понимаешь, подполье перебило, перевешало много своих людей. Остались мы с тобой без войска. Горько, но факт: мы уже не способны оказывать сопротивление Советской власти.

— Даже когда нет войска, сопротивляться необходимо. Надо менять тактику и готовить надежные кадры. Главное, чтобы эхо от каждой диверсии доходило до Запада. Добиться успеха мы сможем только тогда, когда ликвидируем всех ненадежных. Самых преданных националистов переправим за границу. Для этого мне дали чистые бланки нужных документов для Польши, Чехословакии, Венгрии, разные чернила, печати. Кого ты предлагаешь из своих людей?

— Я им всем доверяю. А кто здесь, на Украине, будет вести борьбу? Если бы разрешил, то каждый из них и без бланков ушел бы. Что им наши документы? Кому они их будут предъявлять? Ночь и лес их укрывают много лет, а там, где опасно, спасут автомат и ноги.

— Ты, друже, не горячись. Я хочу, как лучше, — начал сглаживать разговор Ильчишин. — Давай уточним, ты их не ликвидируешь потому, что они тебе нужны, или потому, что веришь, как самому себе?

— И то и другое. И оставь меня в покое. У тебя какая-то болезненная подозрительность. Обвинял меня в трусости, а сам всего боишься. Лучше бы сидел в Мюнхене.

— Я хотел с тобой посоветоваться, а ты… — насупился эмиссар и оборвал разговор, чтобы не доводить его до ссоры.

— Прости, друже, если сказал что не так, но скоро ты будешь иметь лучших советчиков, чем я, — сказал Песня. — Думаю, поддержат в краевом проводе идеи зарубежных руководителей. Да и задания американцев будут выполнять.

— А если этот провод, как и все остальные, прекратил существование?

— Поживем — увидим. В самое ближайшее время пошлю Мамчура на связь. Можешь сообщить в Мюнхен, что в следующем месяце перейдем на новую базу.

С наступлением весны жильцы трех сырых и холодных бункеров повылезали на свет божий. Не могли надышаться свежим воздухом. Бледные, заросшие щетиной, они долго проветривали свои мрачные жилища, просушивали на солнце матрацы и одежду, покрывшиеся плесенью.

Природа творила чудеса. Где только не было первых весенних цветов: и в сочной траве, и на схронах, и вокруг них, и на берегу ручья, который весело журчал меж зеленых берегов и бежал в древний еловый бор.

Поддавшись весеннему настроению, Мамчур едва удерживался, чтобы не поделиться своей радостью с Бегунцом, которого, чем дальше, тем больше угнетали тяжкие раздумья.

А радость Миколы и вправду была велика. Вчера под дикой грушей, куда через несколько месяцев наведался снова, он нашел отцово письмо и записку от Тарасюка.

«Спасибо, товарищ полковник, — написал в ответ Микола. — Впервые вижу батьков почерк. Писать ему не часто доводилось. Прошу вас: сохраните, если можно, это письмо. Для меня оно реликвия. Надеюсь, что встречусь с родными после операции, если доживу до этого дня.

Что-то мы долгонько тут засиделись. Правда, «П» намекнул о путешествии. Думаю, снова двинусь под Зеленое. Об этом дам знать дополнительно, в следующем сообщении».

Но время шло, а Песня не торопился посылать Мамчура на пункт связи. С помощью своего боевика Серого он сделал несколько попыток установить контакты с бандой, которая весной должна была появиться на Львовщине.

— Как, что-нибудь есть? — спросил Микола Серого, когда тот вернулся с Сокальщины, где были оборудованы тайники для переписки.

— Нет ничего, — развел руками боевик, — но надеюсь, в следующий раз придем с вестью.

— Ты смотри, не вздумай на кого-нибудь напасть по дороге, — предупредил Мамчур Серого. — Это вызовет активность органов в районе и усложнит нашу работу.

— Да знаю я, знаю, — кивнул боевик, — но ты пойми, где Сокальщина, а где мы, — и спустился в бункер Песни.

Такое предостережение не было излишним. Серый мало ценил человеческую жизнь. Душу он имел черную. Властный, жестокий, настоящий мародер, которому бы только насиловать, убивать, издеваться, — он уже не думал, суждено ли ему принять кару или награду за свои поступки. Мог застрелить любого, повесить, зарубить по приказу зверхника, из мести или даже для того, чтобы покрасоваться перед остальными бандитами своим «молодчеством».

Напарник Серого, Бидак, был ниже ростом, щуплый, но тоже крепкий и жилистый. С его лица не сходило выражение тупой и глубокой тоски, сходной с той, которая охватывает в клетке зверя, вспоминающего свободу. Мамчуру не раз приходилось слышать о нечеловеческой жестокости бывшего эсэсмана Бидака, но, зная его чрезмерную болтливость, он при встречах требовал:

— А ну исповедайся, грешник. Небось снова что-нибудь натворил?

И тот охотно рассказывал про «подвиги» националистов всех рангов, в том числе и Песни. Но в присутствии проводников боевик держал язык за зубами.

В тот вечер никого не было рядом, и Бидак, посмаковав подробности нескольких кровавых оргий друзей-«сечевиков», назвал координаты известных ему пунктов тайной переписки на Сокальщине. Со слов Бидака выходило, что банда, о которой говорил Песня, должна была установить контакты с проводником Срибным, который скрывался где-то на Сокальщине и пользовался теми же тайниками.

Эти и другие сведения Микола передал полковнику Тарасюку. Назначил время и место будущей встречи.

В поход на Зеленое Мамчура и Бегунца напутствовал Ильчишин. Мрачный и сердитый, он гневался за каждую мелочь. Причина его плохого настроения была проста: он уже дважды выходил на связь с разведцентром, передал запасной пароль, и, хотя там убедились, что все идет без обмана, снова стали выговаривать за пассивность. Всякий раз этим кончался разговор. Ильчишин срывал свою злость большей частью на боевиках.

— Ты и вправду ведешь себя с ними паршиво, — при случае заметил Песня. — А от них многое будет зависеть в дороге. Потерпи, друже, недолго уже осталось. Еще недели две — да и двинемся с богом.

Слова проводника подействовали на эмиссара. Он стал мягче относиться к Серому, Бидаку, Шулике и Бегунцу. Обещал даже каждого из них отблагодарить за верную службу нашивкой командира УПА. Когда Мамчур рассказал об этом Песне, тот захохотал:

— Говоришь, испугался мюнхенский проводник? Хорошо, друже. Пускай знает наших!

Но и Ильчишин не пропускал случая поучить местного проводника. Несколько дней спустя зашел к нему в бункер и сказал, что у него деликатное дело, поэтому хочет побеседовать без свидетелей, с глазу на глаз. Когда Серый и Бидак оставили их одних, эмиссар начал раздраженно:

— Прости, но я вынужден предостеречь тебя. Если ты будешь таким беспечным, так не сегодня завтра нас всех перебьют.

Песня побледнел, остро глянул на Ильчишина:

— Не мотай душу, говори, что случилось.

— Вылазки Серого на хутор добром не кончатся. Может, ты думаешь, там все слепые и не видят, что твой боевик навещает Кузьму и выходит с его усадьбы со здоровенным узлом? Но это еще не все. Вчера Серый сказал мне, что Кузьма гонит самогонку. Соседи об этом знают и рано или поздно заявят в милицию. За ним начнут следить, и ниточка потянется к нам.

Проводник задумался:

— Твоя правда, друже. Кто знает, как может все обернуться. Предупрежу Кузьму, что мы порываем с ним и переходим на другую базу.

Ночью Песня подался на хутор, чтобы как следует поговорить с Кузьмой. Потом зашел в бункер и разбудил Ильчишина.

— Я сделал все, как условились, — прошептал он. — Если даже попадется, так не в его интересах рассказывать органам о связи с нами. И все же для верности Кузьму надо будет ликвидировать.

— А как же! — воскликнул Ильчишин. — С него и начнем чистку.

На следующий вечер эмиссар, заметив Серого и Бегунца, подошел к ним.