Аарон Аппельфельд - Цветы тьмы Страница 34

– Что с тобой стряслось, снежок? – вопросила Марьяна громким голосом, задрав голову. Вид ее поднятой головы вызвал у Хуго мысль о животном, брошенном хозяином.

– Теперь все дороги открыты, и русские смогут продвигаться, как их душе угодно. До сих пор снега и метели защищали нас, а теперь все укрепления рухнули, и танки устремятся прямо на нас, но ты защитишь Марьяну, ты скажешь им, что Марьяна берегла тебя и любила тебя. Ведь я не вру?

– Ты правду говоришь.

– Скажи это чуть погромче, а?

Услышав такую просьбу, Хуго повысил голос и закричал:

– Марьяна говорит правду, пусть все знают, что нет никого лучше Марьяны, она красивая, добрая и верная!

После этого другой дух обуял ее, и она заговорила об иной жизни, ожидающей их в горах.

– Люди в горах спокойные, трудятся себе в полях и на огородах. Мы тоже станем работать на грядках, а после полудня сидеть под развесистым деревом, есть мамалыгу с сыром и со сметаной и запивать душистым кофе. Будет тепло и приятно, и мы чуток вздремнем. Подремлем – и снова на грядку. Работа на земле хороша для тела и для души, мы поработаем до заката солнца, а вечером вернемся в хату, и никто нам слова дурного не скажет.

А пока что они снова собрали хворосту и разожгли костер. Марьяна приготовила чай и собралась уже погрузиться в свои мечтания, но тут на их горе появился, будто из-под земли возник, крестьянин. Он окинул их взглядом и сказал:

– Что ты здесь делаешь?

– Ничего, – ответила она испуганно.

– Проваливай отсюда.

– Что дурного я сделала?

– Ты еще спрашиваешь?

Похоже было, что он собирается подойти и ее ударить. Марьяна вскочила на ноги и закричала:

– Я смерти не боюсь. Бог правду знает и рассудит меня по справедливости. Бог не терпит лицемеров и ханжей.

– Убирайся отсюда, я тебе говорю.

– Господь на небесах знает в точности, кто праведник и кто злодей.

– Это ты-то о Боге толкуешь? – сказал он и плюнул в ее сторону.

– За этот плевок ты еще заплатишь. Господь всякую несправедливость помнит. Ты свое получишь и на этом свете, и на том тоже. Его счетная книга открыта, и Он туда все записывает.

– Шлюха! – прошипел он и пошел восвояси.

Марьяна снова села, кипя от ярости. Хуго знал, что сейчас ее лучше не трогать. Когда Марьяна в гневе, она умолкает и кусает себе губы, а сразу после этого долго ругается, попивает из бутылки и не переставая бормочет. Хуго нравится слушать ее бормотание, похожее на журчание воды.

Внезапно, будто очнувшись, она сказала:

– Марьяна чересчур занята собой и забывает, что у нее есть чудный паренек. Нам нужно научиться видеть хорошее. Моя бабушка говаривала: „Мир полон добра, и жалко, что глаза его не видят“. А ты свою бабушку помнишь? – в который раз удивила она его.

– Дедушка с бабушкой живут в Карпатах, у них там небольшое хозяйство, и мы к ним приезжаем в летние месяцы. Жизнь в Карпатах так отличается от городской. Там часы по-другому тикают, и стрелки у них другие. Утром выходишь погулять, а возвращаешься вечером. И так каждый день.

– Дедушка и бабушка религиозные?

– Дедушка молится каждое утро. Он закутывается в талит так, что его лица не видно. А когда бабушка молится, она прикрывает себе лицо обеими руками.

– Я рада, что ты с ними виделся.

– Там все так красиво, очень тихо и покрыто тайной.

– Есть вещи, которые мы видим и не понимаем, но со временем они проясняются. Я рада, что ты видел, как твои дедушка и бабушка молятся. Когда человек молится, он близок к Богу. В детстве я умела молиться. С той поры много воды утекло.

Они поднялись на ноги и тронулись дальше. Из пригородных селений вдоль главной дороги слышался рев танков и приветственные возгласы жителей. Они отошли подальше и пробирались по талому снегу. Его ботинки промокли, и Хуго пожалел, что оставил вторую пару в чулане.

Снова ему представился чулан, Марьянина комната и зал, где собирались молодые женщины. Долгие проведенные там дни теперь виделись ему как бы принадлежащими его внутреннему потаенному миру, который как-нибудь в будущем проявится ему во всех деталях – а пока что заперт за семью замками.

– О чем ты задумался?

– О чулане и о твоей комнате, – не стал таиться от нее он.

– Лучше бы позабыть о них. Для меня это был тюремный карцер. И люди, и стены там только омрачали мою жизнь. Спасибо Богу, что вызволил меня из этой темницы и дал мне тебя.

Пока они пробирались по снегу, Марьянино настроение переменилось, и она сказала:

– А ведь ты меня позабудешь. Вырастешь, у тебя будут другие интересы, бабы будут за тобой бегать. А меня будешь вспоминать как странную женщину, повстречавшуюся на твоем жизненном пути. Ты в жизни преуспеешь, в этом я не сомневаюсь. Твои большие успехи не оставят тебе даже минутки, чтобы спросить себя, что за Марьяна такая была со мной в заведении и в чистом поле.

– Марьяна, – осмелился прервать ее он, – я всегда буду с тобой.

– Так говорят для приличия.

– Я люблю тебя, – сказал он прерывистым голосом.

– Ну-ну.

– Я пойду с тобой, куда бы ты ни пошла, пусть в твоем сердце не останется ни тени сомнения.

Марьяна усмехнулась и сказала:

– Тут нет твоей вины, миленький, это такая уж мерзкая человечья натура. Человек состоит лишь из плоти и крови, он раб сегодняшнего дня с его нуждами. Когда у него нет дома, и нет у него еды, и нет у него живой души, он делает то, что и я делала. Я могла быть прачкой или прислугой в доме у богатеев, но только почему-то я пошла в эти, как их называют, заведения. В заведении ты уже не ты, а кусок плоти, который переворачивают, выворачивают, щиплют, а то просто кусают. К концу ночи ты измучен, изранен и хоронишь себя на дне колодца под названием сон. Теперь ты понимаешь, что я хочу тебе сказать?

– Я пытаюсь.

– Марьяна не любит слово „пытаюсь“. Либо тебя понимают, либо не понимают. „Пытаюсь“ – это слово избалованных, которые не умеют принимать решений. Слушай, что Марьяна тебе говорит: не говори „я пытаюсь“, а делай!

День, начавшийся с чистого яркого неба, внезапно стал облачным, и сильный ливень обрушился на них. В поисках дерева, под которым можно было бы укрыться, они обнаружили пустой крытый амбар, и Марьяна, пребывавшая в приподнятом настроении, немедленно провозгласила:

– Господь оберегает простаков. Господь знал, что нет у нас дома, и припас для нас крышу над головой.

Марьяна нечасто молится, зато частенько объявляет, что есть Бог на небесах, а раз есть – то нечего страшиться, и если настигнут тебя неприятности, припомни свои деяния и прими горести с любовью.

В Марьяниной вере нет последовательности, и не раз перед лицом лишений ее обуревает отчаяние. Раз он обнаружил ее бьющейся головой об стену и горько стенающей:

– Зачем я на свет появилась? Во имя чего я понадобилась на этом свете? Только чтобы служить подстилкой для солдат? Если для этого, лучше мне умереть.

Сейчас ее настроение было приподнятым, она распевала, шутила и называла евреев добрыми и нежными созданиями, чью жизнь перековеркали запутанные умствования.

– Даже Зигмунд, пристрастившийся к рюмке не хуже украинца, даже он не умел отряхнуться от самокопательских мыслей и сказать себе: „Сейчас я не размышляю, сейчас я повинуюсь зову сердца“. Не раз я умоляла его: „Зигмунд, скажи во весь голос, что есть Бог на небе, ты не представляешь, как хорошо тебе от этого станет“. А он на это только разражался хохотом, как будто услышав какую-то чушь. Ни разу не согласился признать, что есть Бог. А все повторял: „Откуда ты знаешь? Вот если представишь мне хоть одно маленькое доказательство, тогда начну веровать“. „А душа? – повторяла я. – Душа-то разве не говорит тебе, что есть Бог?“ И что же он на это отвечал? „Существование души тоже нуждается в доказательстве“. Вот я и говорю: евреи жить не могут без доказательств.

Но ты, миленький, уже знаешь, что в доказательствах нет нужды. Нужно только душу наладить в верную сторону. Вера – дело простое и правильное. Если будешь верить в Бога, увидишь много прекрасного. И еще одно – не употребляй слова „противоречие“. Зигмунд иногда говорил мне: „В твоих словах есть противоречие“. Я любила каждое слово, выходившее из его уст, но только не это. Все время я пыталась выбросить из его головы это странное слово, но он стоял на своем. Я надеялась, что, может, хоть под градусом он поймет и скажет, что есть Бог. Только напрасно старалась.

Эти обрывочные воспоминания не печалили их. Они занялись любовью, как будто лежали в широкой двуспальной кровати, а не в заброшенном амбаре. Хуго снова уверил ее, что всегда будет с ней, в радости и в горе, в любом месте.

– Скоро твоя мама придет и заберет тебя от меня.