Александр Чуксин - Однополчане Страница 34

— Пуи, пуи, пуи!

Домна Мария, так звали хозяйку, жила с матерью и братом Юлиу Санатеску. Муж ее погиб на войне. Вся семья была с Колосковым любезна и приветлива.

Отойдя от окна, Яков включил приемник, настроил его на Москву. Послышался ровный, спокойный голос диктора. Неотрывно глядя в огненный глазок приемника, Яков чувствовал, как вплотную подступила к нему тоска по Родине. Вот если бы Таня была с ним!

Год тому назад, когда Яков был в Харькове, они с Таней поженились. Но в Румынию она с ним не поехала, не могла оставить разбитую параличом мать. Вот и живет Колосков один. Тоскливо…

Мимо окна промелькнул белый китель, и вскоре в комнату вошел Василий. Он молча сел на диван.

— Командир дал взыскание, можешь радоваться, — сердито заговорил он. — Летчику требуется ежедневная тренировка, а я после войны только и повторяю: взлет, посадка, бомбометание. Где же полеты в сложных условиях? Зачем мне с азов начинать?

— Говорят: повторение — мать учения.

— Да при чем тут учеба! — воскликнул Пылаев. Он быстро встал и прошелся по комнате. — Холодное пиво есть? Жарко что-то.

— Возьми в тумбочке.

Василий налил стакан пива, залпом выпил и уселся возле открытого окна.

— В войну летчика ценили за мужество, и я бы мог быстро искупить свою вину. А сейчас, в мирное время, и мужество негде проявить.

— Да брось ты, Василий, раскисать от первой неудачи. И в другом ты неправ. Не только в бою героизм проявляется. Когда рядовой шахтер выполняет шесть норм, алтайский колхозник собирает с гектара более трехсот пудов пшеницы, когда создаются самолеты, летающие быстрее звука, — разве это не героизм! И в мирной жизни всегда найдется место подвигу.

— Я летчик, знаю и люблю свою профессию, в полку не на последнем счету, можно было на первый случай и простить вынужденную посадку.

— Нет, нельзя. Ты не выполнил приказ командира. Этим все сказано.

Василий медленно протянул руку к бутылке и налил себе еще стакан.

— У тебя, кажется, покрепче есть, угости.

— По-моему, пить-то как раз тебе сейчас и не следует.

— Нотации читать все вы мастера. Ладно, пойду.

— Постой, Василий, не горячись, выслушай. Ты немного зазнаешься, хотя в учебе не блещешь. А награды — их надо и в мирное время оправдывать…

— А я что, не оправдываю? В моем звене большинство офицеров имеют отличные оценки. А учиться отлично или хорошо — это мое личное дело.

— Чтобы иметь не только формальное, но и моральное право требовать с других, надо прежде всего самому быть примером.

— Ладно. Ты всегда во всем прав… А я… — Василий махнул рукой и быстро вышел.

— Василий! Да постой! Куда же ты? — крикнул Яков.

Пылаев, не оборачиваясь, вышел из комнаты. Колосков вздохнул. Трудно с Василием, никак не может он понять, что не в укрывательстве дружба истинная. Разговора по душам не получилось. Надо что-то придумать, как-то помочь Василию.

Колосков вышел в сад. Из ярко освещенной беседки навстречу ему поднялся брат хозяйки Юлиу Санатеску. В противоположность сестре, он был худощав, высок. На загорелом лице резко выделяются совиный нос и маленькие аккуратно подстриженные усики. Колоскову казалось, что где-то он этого человека уже встречал, но где — не мог вспомнить.

— Скучаете, — вкрадчиво заговорил Санатеску. — Сходите в театр. Сегодня из Бухареста приехала известная певица, гастролировала в Америке.

— В следующий раз, а за совет спасибо.

Яков достал портсигар, но Санатеску опередил его, предложив свои сигареты:

— Курите, лучший греческий табак, сегодня друг подарил несколько пачек. У нас табаку не стало. Второй год засуха. Скоро и хлеба не будет.

— Все будет, напрасно беспокоитесь. Не для того народ взял власть в свои руки, чтобы с голоду умирать.

И наше государство поможет, если что, — проговорил Яков.

— Прекрасно! Мы будем вечно благодарны вам.

Юлиу был чрезвычайно любезен со всеми советскими офицерами. Но что-то в его поведении говорило Якову, что этот человек неискренен.

Юлиу также был летчиком. По его рассказам, в первые дни войны его заставили служить в немецкой части, действующей на юге России. Возил почту, посылки. А когда за линией фронта его сбил советский истребитель, Санатеску уехал к себе в Румынию и занялся торговлей. Сейчас он нигде не работал, но деньги у него водились. Соседи поговаривали, что он привез из России много золота. Нет, не внушал доверия этот человек.

— Капитан у вас сегодня будет? — спросил Санатеску.

— Нет. А что?

— Он просил купить в Бухаресте автоматическую двухкнопочную ручку. Я сегодня привез. Вы ему передадите?

— Нет. Лучше отдайте сами…

Юлиу зевнул, потянулся.

— Что-то спать хочется. Пойду… Желаю счастливо провести вечер.

Около общежития Колоскова окликнул Дружинин:

— Яшка, приехала Нина, пробудет здесь несколько дней. Заглянешь завтра к нам?

— А как же! Конечно, приду. Они вместе вошли в общежитие.

— А где же Пылаев? Не знаешь? — спросил Дружинин. — Я сейчас консультацию проводил по марксизму-ленинизму. У Василия с этим предметом не очень-то ладится, но не пришел, хотя я его несколько раз предупреждал.

— Мне Костелу сказал, что Василий переоделся и ушел куда-то, — проговорил Колосков, — и не в первый раз уже так. Придешь вечером, а его нет. Где он бывает? Спросишь — или промолчит, или вспыхнет, грубостей наговорит.

— Да, неважно с Василием обстоят дела. Неужели опять сорвется? Ведь в партию готовится вступить.

— Ты понимаешь, Григорий, в общем-то он хороший парень, но — трудный. Я очень хочу помочь ему. За сегодняшнюю вынужденную посадку командир полка объявил ему взыскание. Пылаев опять в бутылку полез… И в прямом и в переносном смысле, — невесело усмехнулся Колосков.

— Я тебе давно хотел сказать… — Дружинин замялся, — что-то ты к Лиде зачастил.

— А если я влюблен, товарищ секретарь, — шутливо проговорил Колосков.

— Ты не смейся, — сердито ответил Дружинин. — Пылаев Лиду давно любит, сам знаешь…

— Да ты что, всерьез! Ведь ты знаешь, почему я у Лиды так часто бываю. И Василий знает. Елене Александровне Банниковой я жизнью обязан… Никогда не забуду, как она приютила меня в сорок втором и помогла переправиться через Дон. Жаль, не дожила до радостных дней, погибла… Валюша один остался. Болен он тогда был. Лида лечила его, а потом взяла к себе. Мать ему заменила. Разве могу я не помогать, чем могу, Лиде и Валюте, не бывать у них? Ты знаешь, Григорий, я все уговариваю Лиду отдать нам Валюшку. А Лида и слышать не хочет о том, чтобы расстаться с мальчиком.

— Она права, Яша. Мальчик ее любит. И ты не настаивай.

— Лида молода. Замуж выйдет. Еще неизвестно, как муж ее будет относиться к ребенку.

— И все же Валюшу Лида тебе не отдаст.

Пылаева Яков дома не застал. Забежал к себе, взял сверток с подарком Валюше и пошел к Лиде.

Колосков встретил Лиду в саду санитарной части. — Заходи в дежурную комнату, — сказала девушка. — Я сейчас, только к больным забегу и приду.

— Василий здесь?

— Нет, не был. Я его жду.

Лида пришла через несколько минут, сняла белый халат и подошла к столу. На девушке было черное бархатное платье, которое очень ей шло.

«Хороша! — подумал Яков. — Если бы наладилось у них с Василием…»

— Вот, Лида, купил я матросский костюм Валюше, — он показал на сверток. — А тебе письмо от Тани и матери… И еще вопрос: когда ты ответишь на предложение Василия?

— Ну вот, ты всегда так, в лоб… Сложно это, Яша, — вздохнула Лида. — Очень я Николая любила. Первую любовь не так просто из сердца вырвать.

— Вырывать не надо. Но жизнь есть жизнь, Лида…

— Все это так, Яков. Но ты пойми… Я очень хорошо отношусь к Василию. Очень. Он настоящий человек, и любит меня, и к Валюше, как к родному, относится. А у меня к нему… благодарность, жалость или любовь — сама не знаю.

Она смотрела на Якова, и взгляд этот словно говорил: «Если бы ты мог помочь мне… нам».

— Ты посиди, я сейчас приду.

Когда Лида вошла в комнату, в ее руках была большая ваза с виноградом. Она поставила ее на стол.

— Костелу привез. Вчера в горах был у деда. Специально рвал для меня и Валюши, — девушка взяла кисть спелого винограда и подала летчику: — Угощайся.

Лида села на стул и задумалась: «Яков, пожалуй, прав. Действительно Василию надо что-то ответить».

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Подойдя к бадеге «Семь чертей», Пылаев остановился, посмотрел нерешительно на большую вывеску, где были изображены семь чертей с поднятыми бокалами, и, махнув рукой, вошел в зал. За прилавком суетился хозяин. Узнав летчика, он приветливо кивнул ему головой. Василий сел за круглый столик возле открытого окна и заказал пиво.