Евгений Рябчиков - Поединок на границе Страница 34

И Александр Алексеевич показал фотографию, на которой «Всесоюзный староста» после вручения наград беседовал с летчиками — героями первых дней Великой Отечественной войны. Среди них со шпалой в петлице и двумя орденами на груди стоял Александр Артемов, простой парень, некогда слывший отважным следопытом.

Простым он остался и сейчас: удивительно душевным и разговорчивым, с тем же глубоким взглядом больших серых глаз. Только лицо пробороздили мелкие морщинки. Что ж, время, суровое тревожное время наложило свой отпечаток.

Жизнь разбросала по свету эту большую и отважную семью. Но ни время, ни тяжелые испытания не убавили значения ее благородного подвига.

Василий Никитин

СЕРДЦЕ В ОТСТАВКУ НЕ УХОДИТ

Отставка. Пенсия. Выбирай для поселения любой, самый уютный уголок страны. Ты заслужил это. Друзья советуют разное. Одни приписывают побольше сидеть у речки с удочкой, другие категорически рекомендуют забраться в богатые дичью края, третьи адресуют в Москву, Киев или в любой крупный город, намекая, что рыба ищет где глубже, а человек — где лучше.

Притаив лукавинку в серых, задумчивых, смотрящих куда-то вдаль глазах, Василий Терентьевич Хренов сначала пофилософствовал:

— Понятие «лучше» весьма растяжимое, как резина, всякий на свой аршин вытягивает ее, — затем он вынул из грудного кармана гимнастерки проездные документы и, потрясая ими в воздухе, радостно объявил:

— Еду в Казахстан, на родину.

— На родину, м-да-а, — вмешался в разговор офицер штаба, давнишний приятель Василия Терентьевича. — Ты, Василий, того, не хитри. Вырос ведь на Урале, а тянешься в южные края. Выкладывай-ка все как на духу.

— Никакой тут вовсе хитрости нет, друзья. Вырос я в настоящего человека там, на заставе. Много друзей пограничной молодости похоронил, вот и поселюсь рядом с этой заставой.

Нахлынули на Василия Терентьевича воспоминания, и рассказал он друзьям не одну историю из тех далеких уже, но незабываемых сражений с вражескими бандами.

Шел август 1932 года. Солнце нещадно палило, и вся зелень окрест давно выгорела. Лишь седые саксаульники маячили среди желтой степи бледно-зелеными макушками. Молодые топольки, посаженные во дворе заставы, свернули свои листья в трубочки и понуро опустили неокрепшие ветви. Василий Терентьевич, невысокого роста, коренастый юноша в новеньких, блестящих ремнях, с жадностью смотрел на деревца. Сколько труда вложили в них солдаты, привезли за тридевять земель, и вот они сгорают. А садили их и те ребята, что погибли в недавнем бою. Вон висит на топольке табличка с фамилией Смирнова, подальше — Кожахметова. Славные были бойцы. Рядом спали, вместе вели неравный бой и погибли, как герои.

И, словно угадав его мысли, невесть откуда появившийся сзади солдат сказал:

— Сушит, товарищ командир, ох и сушит, — Макар Федоров тяжело вздохнул и продолжил: — Жалко, погибают топольки-то, а как славно принялись. Воды бы надо привезти, разрешите?

— Надо, Макар, да некогда, опять банда объявилась. С минуты на минуту выезда ждем. Осенью в память о ребятах каждому по десятку топольков посадим.

Макар сдвинул на затылок выгоревшую зеленую фуражку, расправил складки выцветшей на жарком солнце гимнастерки и почти как клятву произнес:

— Вырастим их топольки, товарищ командир, вырастим. Пусть стоят здесь целый век, как живой памятник героям.

На крыльце глинобитной казармы, сооруженной еще казацкой сотней, появился дежурный по заставе и крикнул:

— Товарищ командир, вас начальник требует.

Василий Терентьевич поправил и без того туго облегавшие плечи кожаные ремни, одернул гимнастерку, как бы показывая солдату, что вот, мол, видишь, настало, наверное, время выезжать навстречу банде. Ничего не сказав, он поспешил в канцелярию.

Начальник заставы Николай Максимович Пемуров, усталый, с обветренным лицом, стройный и подтянутый офицер, оторвал глаза от карты и озабоченно сказал:

— Надо опять ехать, — в голосе Пемурова чувствовалось волнение. — Прут, проклятые, в стык между заставами. Вот здесь, — он раздвинул шторки оперативной карты и указал на небольшое озеро на самой границе, где обычно располагался пост пограничников, но в последние дни обстановка осложнилась на другом фланге, пришлось все силы сосредоточить туда, а у озера образовалась брешь, куда и решили ударить бандиты, чтобы проскочить в неглубокий тыл, захватить колхозный скот и угнать за кордон.

— Смотрите, задача не из легких, — предупредил Пемуров, когда сообщил о намерениях бандитов. — Камыши там густые и высокие, не попадите в засаду. Надо опередить банду и заманить ее в мешок. Расположитесь вот так. — Николай Максимович обвел незачиненным концом карандаша полукруг по берегу озера, постучал в том месте, где должно находиться ядро наряда, помолчал некоторое время, о чем-то напряженно думая, и подтвердил: — Да, только так. Иного пути у врагов нет. Здесь проходят старые контрабандистские тропы, по ним и полезут, сволочи.

Николай Максимович подошел к Василию, крепко пожал ему руку и, как будто извиняясь, сказал:

— Отдохнуть бы тебе следовало, измотался, а вот все некогда. — Он потряс его за плечи. — Ну ничего. Переловим всю эту проклятую свору головорезов и тогда поедешь в отпуск.

— Что вы, Николай Максимович, — изумился Василий, — какой там отпуск. Разве в такое время до отдыха.

— Кончать надо с бандитами, Василий Терентьевич. Кончать. Народ ждет этого, — Николай Максимович опять подошел к карте и объяснил план всей операции. — Ваша группа расправится с шайкой баев, а мы при поддержке маневренной группы ударим по главным силам бандитов на правом фланге.

Группе Василия Терентьевича предстояло проехать на лошадях два десятка километров и занять рубеж для боя до наступления темноты. В этом шанс на успех, потому что порядком битые басмачи днем и носа не показывают на границе, чинят набеги по ночам, пробираясь глухими тропами. Не теряя ни секунды, пограничники двинулись в путь. Через час езды переменным аллюром с холок лошадей начали падать хлопья мыльной пены, а у пограничников взмокли не только лбы, но и гимнастерки. Солнце, казалось, опустилось над землей ниже обычного и старалось сжечь все живое на ней. Только к вечеру, добравшись до поймы реки, поросшей с нашей стороны густыми тальниками, повеяло приятной прохладой. Солдаты, точно рыбы в затхлой воде, открыли рты и, переведя лошадей на спокойный шаг, жадно глотали, да что там, пили влажный воздух. Особенно тяжело переносил жару северянин Иван Зверев, потомственный медвежатник. Почти задыхался от зноя и его четвероногий друг Джульбарс, лежавший в седле хозяина. Он все время толкал свою морду с вываленным на бок языком под мышку Ивана.

— Ну и палит чертово светило, — негодовал Зверев, смахивая с мясистых щек ручьи пота. — То ли дело у нас в тайге. Кедрачи укрывают тебя от солнца и дождя, родники поят холодной водичкой, аж зубы ломит. Эх, фляжечку бы той водицы сейчас.

— Не горюй, Ваня, — подтрунивал над Зверевым Макар Федоров, неприхотливый ко всяким удобствам и, как его звали, двужильный человек. — Будет тебе ночью такая водица, что озноб прохватит. Свинцовая, с разрывными пулями.

Иван показал на свой огромный лоб и отшутился:

— У меня черепок что броня, выдержит, а вот у тебя мозговая часть прикрыта слабовато. Щелчком пробить можно.

«Вот она, натура русская, — думал Василий, — дунул ветерок, и вся тут усталость слетела. С такими ребятами батальон басмачей перебить можно».

На одну удаль солдат он, однако, не хотел полагаться и уже издали, всматриваясь в прибрежные холмы, выбирал место для засады, искал такие укрытия, которые обеспечат внезапное нападение на бандитов.

Обогнув небольшое озеро, указанное начальником заставы на карте, Василий Терентьевич приказал двум пограничникам выдвинуться к самой границе и патрулировать там с целью обнаружить банду и подать сигнал гранатами. Это ошеломит бандитов, а потом из-за высоты с двух сторон надо обрушиться на врага основными силами. Хотя эти основные силы исчисляются одним десятком пограничников, но никто не возразил командиру, никто не спросил даже о численном составе басмачей. Каждый понимал, что, сколько бы ни было бандитов, их надо бить, и чем внезапнее будет удар, тем вероятнее успех, тем меньше прольется крови товарищей.

И вот ночь. Светлая, полнолунная и тихая. Даже сухие камыши не шелохнутся, точно боятся навлечь на себя жестоких басмачей. Пограничники Федоров, Березкин, Малыгин и Зверев со своим Джульбарсом, замаскированные вместе с лошадьми в кустах ивняка, слились с этой тишиной и, припав к гривам коней, сверлят глазами синюю ночь.

Все замерло в долине и притаилось. Только бойкая речка воркует под ближними кустами да назойливо стрекочут кузнечики. Василий Терентьевич, вслушиваясь в их жужжание, отчетливо представил тот последний вечер перед уходом в армию.