Рувим Фраерман - Избранное Страница 34

Предложение было серьезное. Лутуза, поколебавшись немного, ответил:

— Шанго[13].

Боженков попросил время подумать. Но до самого вечера ни о чем не думал.

А когда Васька снова пришел, Боженков вопросительно посмотрел на Лутузу, потер ноги, пожаловался на ревматизм и согласился.

Васька после этого, уже в сумерки, когда зажгли огни, пошел в китайскую слободку к парикмахеру и снял свою косу. Он сделал это с тревогой, даже со страхом, так как прощался с прошлым и не знал, что скажут гиляки.

Орон выбежал из города весело, предчувствуя возвращение домой. Нартовый след был прям, широк, собаки не ссорились, и Васька ни разу не поднял на них хорея. Дорога обещала быть хорошей. Только Лутуза немного мерз в своем ватном халате и тулупчике, потертом на спине.

В низовых деревнях, куда приходилось заезжать, советы были уже выбраны и рыбаки митинговали. Лутуза неохотно заходил на сходки, зато Боженков не пропускал ни одной, да и Васька задерживался иногда часа на два, забывая про собак, оставленных без корма.

— В пургу все деревья шумят одинаково, — говорил он Боженкову.

Люди спорили и думали о том же, о чем и он. Рыбаки требовали все заездки уничтожить, запретить крупные рыбалки, снасть, посуду передать артелям и разделить по справедливости.

— Чем плохо артелями рыбу ловить? — говорили они. — Вон власские спокон веку всей деревней ловят, — и не хуже, чем у других, дай бог всякому. В запрошлом году шхуну какую купили!

— Что верно, то верно, — говорили другие. — Артель для рыбака — не новость.

Но многие ругались и буйно спорили.

— Я то что: про тебя добро копил? «В артель!» А ты, что ль, мне больше дашь, чтоб я свое добро в артель вложил?

— Больше? А этого самого не хочешь?

Причем нередко над головами мелькали кулаки.

Иногда все это кончалось только разговорами или криком, но изредка доходило и до голосования — хлопотать ли за артель. И тогда Васька, Боженков и Лутуза, словно невзначай, поднимали руки. Но обычно противники их замечали и как чужих гнали вон.

Веселая была дорога, и постепенно таяли страх и тревоги Васьки.

Домой он приехал стриженый, с полной нартой собак, с гостями, пахнувшими, как и он, псиной и ветром.

Жена молча встретила его, молча показала гостям их место на нарах. Не обрадовали ее ни табак, ни мука, ни кусок сахару, почерневшего у Васьки за пазухой, потому что Васька потерял образ человека: нет гиляка без косы. Она бы заплакала, если б не надо было готовить тесто для лепешек, кормить собак, гостей, хозяина и рассказывать при этом все, что случилось дома.

Новости были невеселые. Тамха все-таки вышла за Митьку и унесла к нему серебро и одежду. Щенки были проданы, одна собака подавилась иголкой, у Митьки пришлось занять пять туесков муки. Но самое страшное жена рассказала в конце.

Напрасными показались Ваське все его жертвы: и обмороженные щеки, и выстрелы на Амуре, и красная лента на собачьей шапке. Митька Галян, как самый богатый гиляк, был выбран председателем Чомского совета.

12

В воскресенье пришел в гости и сам Митька с женой. Он как будто постарел за эти месяцы, — коса казалась совсем седой, жидкой, и особенно старили его синие очки с сеткой, какие носят гиляки для защиты от сверкающего снега.

Зато Тамха выглядела прекрасно. Со своим покойным мужем она прожила не больше года, и теперь ей было восемнадцать лет.

Лутуза с удовольствием оглядел ее коренастую фигуру, умеренно скуластое лицо, узкие глаза с блеском и черные, лоснящиеся от рыбьего жира косы, свитые на кончике в одно кольцо. Ее медные браслеты, серьги, бисерный тунгусский узор на торбасах — все это говорило о том, что и после замужества Тамха не перестала франтить. Она улыбнулась Лутузе, слегка раздвинув свои плотные красные губы.

Митька снял очки. Он с достоинством, как начальство, но ласково, как родственник, поздоровался сначала с Васькой, потом с его гостями и заговорил по-русски, чтобы все могли его понять:

— Ушел ты за лисой, Васька, а привел собак и гостей. Под каким деревом нашел ты это богатство?

Судя по тону Митьки, по его жестам, очень значительным, Васька не ждал от разговора ничего приятного. Он решил быть дерзким.

— Под деревом, которое кормит каждого охотника, — ответил он. — Оно называется «удачей» и растет повсюду, где человек мудр и смел.

Это было обычное хвастовство Васьки.

— Не под ним ли ты оставил свою косу и перестал быть гиляком?

— Я им остался, — недовольно ответил Васька и оглянулся на Боженкова: ему было неприятно, что Митька у него дома и при его гостях говорит с ним, словно с мальчиком.

Лутуза пришел Ваське на помощь.

— Еще ни одна коса не сделала китайца гиляком, а то бы я ее снова отрастил, — сказал он, с любопытством поглядывая на Тамху: она, казалось, не слушала, занятая лепешками.

— Без косы голове легче и вшей меньше. Вши заботу прибавляют, — басом вставил Боженков, покашливая от крепкого табаку и тяжелого запаха гиляцкой избы.

— Так, верно, русский. — Митька усмехнулся. — Васька хорошо сделал. Но еще лучше, что Кузину и Семке амба, и Васька Орона взял, а денег не платил.

— Я сделал так, как ты говорил. — Васька строго взглянул на Митьку.

— Это хорошо, — поспешно согласился Митька. — Плохо, что ты косу снял, шаман Най сердиться будет. Ты подари ему черную сучку Пахту.

— Я шамана не боюсь, а собаки нам самим нужны. Артелью будем работать, рыбу ловить.

Митька насторожился: «Так вот зачем гости приехали!» Но с виду оставался спокойным.

— Цо, цо! — насмешливо чмокнул он. — Я забыл, ты — крещеный, я — крещеный, шаманить нельзя. На шамана можно исправнику пожаловаться. Однако исправников сейчас нет, и я — староста, председатель; мне жалобу подай, разберу по совести.

Васька не ответил. Митька тоже помолчал, теребя свою реденькую бородку.

— Кому же вы будете рыбу сдавать? — спросил он, наконец, равнодушно.

Но Васька видел по беспокойному взгляду его тронутых трахомой глаз, что ни шаман, ни отрезанная коса не интересовали его так, как именно этот вопрос. Васька еще вчера думал было пригласить Митьку в артель: он богат, хитер и у власти. Это бы много помогло делу. Но сейчас — именно поэтому — он решил его не звать.

— Куда все артели сдают, — в город, — тоже равнодушно ответил Васька. — Нам дают в долг на тысячу рублей бочек, невода, соли, обещали шампонку…

Он соврал. Обещали дать рублей на шестьсот, и то если в артели народу будет побольше. Но так хотелось позлить хитрого Митьку Галяна. Пусть и он хоть раз позавидует бедному гиляку!

Митька оставался равнодушным, презрительно шевелил губами и спокойно отхлебывал из кружки чай.

Боженков давно уже следил за спором. Раздражение на этого самодовольного Митьку поднималось к горлу. Он чувствовал приступы гнева, хорошо знакомые ему, когда он без видимой причины начинал драться и кричать.

Митька кончил пить чай, вытер обратной стороной ладони губы и поднялся с нар.

— Ничего не выйдет, — сказал он. — Три оленя не стадо, три собаки не нарта. А гиляки в артель не пойдут.

— Выходит, значит, я — собака? — неожиданно крикнул Боженков.

Его огромная фигура, казалось, заполнила всю избу. Он отстранил Ваську и, мягко, по-таежному ступая, подошел к Митьке.

— Собака я, говори?..

Лутуза схватил его за рукав.

Митька удивленно поднял руку, отступил к двери и надел очки, чтобы больше ничего не видеть.

— Я тоже красный, — ответил он сдержанно, — и знаю, где золото добывается. Ты, русский, ищи его в тайге, а у гиляков нету.

Медленно и аккуратно надел он свою беличью шапку с ушами и позвал Тамху домой. Она все же осталась допивать чай и грызть сахар. Митька ушел один.

— Худо есть! — Васька, мрачный, недовольный, беспокойно топал по земляному полу своей фанзы. — Худо есть! — повторял он через каждую минуту, но больше ничего не говорил.

— А кто его, пса такого, в совет посадил? — ворчал Боженков, чувствуя, что сделал неладное. — Этакую падаль в совет выбирать! В Амур бы его — рыбу кормить! Я у тебя спрашиваю, — приставал он к Ваське, — большевик ты иль нет? Дрался ты с белыми иль нет? Так что ж его бояться! Вот тебе, ей-богу, пойду сейчас к нему — и бахну из берданы. Весь совет разнесу.

Он угрожающе шевелился на нарах, хлопая ладонями по доскам, и свирепо ерошил бороду.

Лутуза, всегда крикливый, отчаянный, теперь сидел тихо и молча набивал Тамхе уже третью трубку. Она беспрерывно курила и спокойно, даже с удовольствием, казалось Лутузе, слушала, как ругают ее мужа.

— Митька богат, и гиляки его слушают, — сказал с сокрушением Васька, останавливаясь перед Боженковым. — Худо есть! — Но потом плюнул с досадой и добавил уже весело: — Однако ничего! Лодка с грузом лучше на воде держится.