Виктор Кондратенко - Без объявления войны Страница 34

— Сейчас... Сейчас... — Она склоняется над бойцом. — Да он убит. Вы мертвого принесли.

— Как мертвого?

— Ничем помочь нельзя, осколки прошли насквозь...

А минометный огонь опять нарастает, и нам приходится нырять в окоп. Земля в нем сырая и по цвету напоминает оцинкованный патронный ящик. Кому-то же пришло в голову окопаться в низине, вблизи болота. Только часа через два прекращается минометный обстрел, и мы, несмотря на жаркий августовский день, сильно продрогнув, покинули холодный, как погреб, окоп.

Вот он — злополучный поворот на Канев. Как бы снова не попасть под обстрел. Ускоряем шаг и видим: под горой стоит редакционная полуторка. Хозе, заметив нас, бросается навстречу, машет рукой:

— Сюда!

— Живы наши?

— Беда, Александр Трифонович, Гончарук ранен. Справа в первом дворе санбат. Он там.

Гончарук стоял у плетня под желтыми шапками подсолнухов, как журавль, на одной ноге. Правая забинтована, держал он ее на весу. Владимир Шамша заботливо поил его из фляги водой, сворачивал для товарища самокрутку.

— Как самочувствие, Аким? — спросил Твардовский.

— Маленько полихорадило, а сейчас вроде теплей стало. Хирург осколок вынул, впрыснул противостолбнячную сыворотку, а вот из санбата отпускать не хочет. Признаться, здесь мне не по душе.

— Погоди, я сейчас... — Твардовский решительно откинул полог палатки. Минут через пять он вышел оттуда вместе с дежурным хирургом.

— С недельку ваш товарищ должен быть под наблюдением. Беру с вас, товарищи корреспонденты, слово, что каждый день лейтенант будет посещать медпункт и делать перевязку. Только так. Помните об этом.

Поблагодарив врача, мы посадили Акима в кабину полуторки, и она пошла на паромную переправу. Владимир Шамша тотчас же отправился разыскивать конников. А наша неразлучная троица стала подниматься по крутой тропе на холм, где, казалось, должен был находиться политотдел 97-й стрелковой дивизии.

С каждым шагом открывался утопающий в зелени садов Канев. Над белыми хатами нависали ветки старых яворов и тополей. Плетни были лиловыми, а желтоватые соломенные крыши сливались с песчаным днепровским берегом. Снова из-за Тарасовой горы послышался гул самолетов. Как и в прошлый раз, «юнкерсы» развернулись, вытянулись над рекой в длинную цепь. Тридцать шесть пикировщиков устремились к железнодорожному мосту.

С вершин каневских гор, с кораблей зенитные орудия повели огонь. Ничего нового в воздушном нападении не было. Гитлеровские летчики действовали по шаблону. Точно так же они атаковали черкасский мост. Вот флагман «клюнул» носом и с воем вошел в пике. За ним последовали другие. Пытались бомбить не только мост, но и корабли. Монитор и две канонерские лодки вначале прижались к левому берегу, потом отошли от него, усилили зенитный огонь и, умело маневрируя, уклонялись от атак пикировщиков.

Над песчаными берегами поднялись гигантские столбы пыли и дыма. Глядя на них, Твардовский проронил:

— Переправа, переправа! Берег левый, берег правый...

Наступило затишье. Но это было предгрозье. «Юнкерсы», описав полукруг, набрали высоту над лесистыми холмами и с пике принялись сбрасывать бомбы на позиции зенитных батарей. Самолеты приближались к нашему холму. Хотя на нем и не стояли зенитки, мы все же почувствовали опасность и вслед за моряком, который только что подавал разноцветными флажками какие-то сигналы кораблям, по длинной деревянной лестнице спустились в яму.

Наше убежище по своей форме напоминало колокол. Земля здесь звенела. На дне глубокой ямы, из которой многие годы жители города для своих домашних нужд брали песок, мы с особой чуткостью улавливали колебания каневских гор. Нас охватило неприятное ощущение. Казалось, вот-вот над головой сомкнется узкое голубоватое отверстие, и мы навсегда останемся внутри этого песчаного колокола. Порой дым застилал узкое голубоватое отверстие, и тогда мы крепко сжимали друг другу руки, собирая всю волю, чтобы подавить желание броситься к лестнице и преждевременно покинуть безусловно надежное, но слишком чуткое к бомбовым ударам убежище.

Земля перестала звенеть и вздрагивать. Лаз над головой заголубел. И мы, поднявшись по лестнице, со вздохом облегчения покинули яму. «Юнкерсы» ушли, но в воздухе еще стояли тучи пыли и дыма. Вершины холмов окутывала коричневая мгла. Ветер с Днепра рассеивал ее. Корабли приблизились к левому берегу и стали там, где над Дпепром нависли густые лозы. Под горой, из-за поворота, показался бронепоезд. Он шел медленно, задним ходом, и был весь в зеленых ветках. Недолго постоял возле моста. Очевидно, взял там боеприпасы и на тихом ходу двинулся к линии фронта. Мы решили все-таки разыскать политотдел 97-й стрелковой дивизии. Справились у зенитчиков, получили ответ:

— Ищите его где-то на северной окраине Канева.

Но эта окраина гориста, там немало разбросанных по откосам хат и сплошная зелень густых сливовых садов.

Зашли в батальон 12-й танковой дивизии. Нам дали связного. Он привел на КП 97-й стрелковой дивизии. Здесь мы познакомились с ее командиром — полковником Мальцевым. Несмотря на занятость, он принял нас. Мы узнали, что на каневский железнодорожный мост наступает 94-я немецкая пехотная дивизия. Стояла она во Франции и на восточный фронт прибыла из Нанта. В боях на Украине понесла значительные потери. Дважды пополнялась, и важно было отметить — в ее составе под Каневом появились довольно пожилые, призванные из резерва солдаты. Командует дивизией опытный генерал-майор Пфейфер. Он окончил академию генштаба и написал несколько книг по тактике. Его более высокий начальник — командующий группой армий «Юг» генерал-фельдмаршал Карл-Рудольф фон Рундштедт особенно гордится своими предками. Все они на протяжении восьми столетий не расставались с огнем и мечом. Рундштедт, по показаниям пленных, пользуется особым доверием и благосклонностью фюрера.

Беспрерывные зуммеры полевых телефонов заставили комдива прервать беседу. Он пожелал нам успеха в работе, и связной повел нас в политотдел.

Медведев — кадровый политработник, безусловно, принадлежал к тем комиссарам, которые еще во время гражданской войны в любой обстановке всегда проявляли большую выдержку. По своему характеру он напоминал Ильина из девяносто девятой дивизии. Та же тактичность и доброжелательное отношение к людям.

— Давайте о делах не говорить, пока не пообедаем, — Медведев пригласил нас к накрытому на скорую руку столу.

Но именно за обедом завязался деловой разговор. Узнав, что Твардовский с Голованивским собираются с рассветом посетить корабли, он запротестовал:

— Днем, на корабли?! Ни в коем случае. Только ночью.

— Нам уже говорил об этом в Келеберде батальонный комиссар Яблоков. Но мы хотим побывать, на кораблях днем, — возразил Твардовский.

— Корабли... Вас тянет романтика. Знаете, она связана с большим риском для жизни. У нас на земле немало героических дел. — Медведев встал из-за стола. — Вот сейчас убедитесь. Пошли!

Мы поднялись по тропке в гору и вскоре вошли в дворик, где с полсотни пленных немецких солдат приводили свои пыльные мундиры и сапоги в порядок. За колодезным срубом под охраной часового на старой телеге сидели два обер-лейтенанта.

Твардовский обратил внимание на лысого, морщинистого солдата, у которого на подбородке и щеках седая щетина. В руках он держал сапоги с широкими, словно ведра, голенищами, но надеть их не мог — на пятках горели кровавые волдыри. Он шагнул вперед, бросил сапоги на траву и пробормотал:

— Война пльохо, это не есть гут.

Этот пятидесятилетний резервист оказался бухгалтером из Веймара, недавно призванным в армию.

— У большинства пленных солдат настроение подавленное, — доложил переводчик начподиву. — Говорят: это не Франция. Хотя они и подошли к Днепру, радости мало. Их роты понесли значительные потери. Старшие начальники твердят: солдаты, Днепр форсируем — все изменится.

— А что офицеры?

— До сих пор не могут прийти в себя. Все не поймут, как это они очутились в плену?

— И только?

— Нет, не только. По их мнению, война Германией выиграна. Победа — лишь вопрос времени. Ее принесут люфтваффе и танковые клинья.

— Федор Гаврилович, — обратился начподив к лейтенанту Белкину, — расскажите писателям, как взяли фашистов в плен.

— А чего же... Рассказать можно. Значит, так: послали меня делегатом связи в наш левофланговый полк. Вместе со мной пошел политрук Сергеев. Вручили командиру полка приказ о наступлении. С рассветом к нам на помощь подошли три танка, и полк стал наступать. Гитлеровцы ответили контратакой. Завязался тяжелый встречный бой. Мы решили с Сергеевым возвратиться в штаб дивизии и доложить о создавшейся обстановке. Выходя из-под обстрела, стали встречать одиночных бойцов. К нам присоединилось девять человек. Вижу — в лощинку спускаются немецкие минометчики и занимают позицию. Мы в хлебах, они не видят нас. Приказал бойцам незаметно подобраться к ним. Подползли ребята и с криком «ура» бросились в штыки. Четырнадцать немцев подняли руки вверх. Один офицер что-то закричал и застрелил двух своих солдат. Я сразил его короткой очередью. Второй рыжий офицер, вон тот, что сидит на телеге, понял: деваться некуда — и бросил оружие. Пошли мы дальше уже с пленными. Тут к нам присоединилось еще девять красноармейцев. Стали выходить из хлебов, видим — немцы. Подобрались к ним и снова с криком «ура» ударили в штыковую. Семерых закололи, а тридцать шесть солдат во главе с офицером сдались в плен. — Лейтенант Белкин усмехнулся. — Вот они фрицы, все налицо.