Михаил Одинцов - Испытание огнем. Лучший роман о летчиках-штурмовиках Страница 35

И чтобы окончательно освободиться от прошлого, от позволенного себе отдыха, потер лицо руками, «смыл» с него воспоминания и вошел в штаб.

Дежурный по штабу доложил и сразу сказал, что его ждут.

Действительно, в нескольких шагах за дежурным стоял какой-то незнакомый летчик. Он, не дожидаясь приглашения, подошел:

— Товарищ комиссар! Старший лейтенант Маслов прибыл в полк для прохождения службы.

Высокая коренастая фигура, на груди два ордена, лицо широкоскулое, глаза вприщур, разговор неторопливый.

— Здравствуйте!

Подал руку.

— Как это прибыли? Кто вас прислал?

— Майор Наконечный вчера меня увидел в штабе запа, когда я становился на довольствие. Поговорил со мной, а потом спросил: «Пойдешь к нам в полк?» Я говорю: «Ну, пойду». А сегодня уж и предписание получил.

— Раз так, то все в порядке. Пойдемте в кабинет. Он у нас один на всех начальников. Правда, сейчас в нем никого нет, там и поговорим.

В кабинете Мельник быстро сбросил с себя меховую одежду, одну гроздь калины положил себе на стол, вторую передал новому знакомому, а потом устроился на своем привычном месте. Маслов тоже сел, пригладил рукой темно-русые негустые волосы, в которых на висках начало проглядывать серебро, и молча рассматривал кабинет и сидящего против него начальника. Отщипнул ягодку, положил ее в рот, а затем языком убрал за щеку.

Мельник улыбнулся, такая неторопливость ему явно нравилась.

— Что ж, так и будем молчать?

— Товарищ комиссар! Я ведь не знаю, что вас интересует из моей жизни и службы. Вот мои документы; партбилет, удостоверение личности и предписание, а летная книжка у командира полка.

— А вы коротко обо всем расскажите. — Мельник стал изучать документы.

— Хорошо. Родился в пятнадцатом году, помор я из-под Архангельска. В Красной Армии с тридцать пятого, окончил Борисоглебскую летную школу. В ВКП(б) с тридцать восьмого. Служил в разных местах, был на Халхин-Голе, летал в финскую. А эту войну начал в Белоруссии на «иле».

— Ага! Теперь понятно, почему вы Наконечному понравились. На штурмовку-то много пришлось летать?

— Да нет. Война началась, а мы еще не успели освоить новую машину. Часть людей была на заводе. Но машина хорошая, если правильно воевать, то можно чудеса делать.

— Как в запе оказались?

— Подбили меня над целью зенитчики, а потом еще истребители добавили, ну и не дошел до дому, упал в лес и помялся маленько, отлеживался в госпитале почти четыре месяца. Сейчас все нормально. Если бы падал на любом другом самолете, то был бы конец. А тут кругом летчика сталь. Крепкая такая скорлупка. Спасла.

— Вот об этом — как вы воевали и что это за машина — «ил» — в бою, надо будет летчикам рассказать. А как дела семейные?

Задал вопрос и сразу почувствовал неладное, так как Маслов поугрюмел, отвел потяжелевший взгляд вниз и в сторону, на скулах обозначились желваки от крепко стиснутых зубов.

Молчание затянулось… Мельник не торопил, давая возможность собеседнику собраться с мыслями и чувствами…

Маслов оперся локтями на широко расставленные ноги, сцепил пальцы в замок.

— Нет у меня семьи. В первый день немцы бомбили по жилому городку… Многих теперь нет…

— Извини, Михаил Иванович.

Посидели молча, думая каждый о своем. Потом поговорили уже о второстепенных делах, и Маслов ушел устраиваться.

Мельник хотел написать письмо в Ростов, но только положил перед собою лист бумаги, как в дверь постучали.

— Товарищ комиссар! Младший лейтенант Осипов, разрешите по личному вопросу.

— Проходите, садитесь… Слушаю.

— Фрол Сергеевич! Я так понимаю, что дело теперь у нас пошло на лад. И скоро снова на фронт.

— Вероятно.

— Вот по этому поводу я и пришел. Фактически в одном полку я уже больше года. Все время у вас на виду. А в комсомоле три года.

Мельник начал догадываться о сути разговора.

— Ну и что?

— Вот я все это взвесил и хочу спросить у вас совета. В партию хочу вступать. А как вы считаете? Дошел я до нужной зрелости?

Мельник помолчал немного, а потом широко улыбнулся:

— Созрел, созрел, Матвей. Если решил, что как раз самое время, да и другим командирам-комсомольцам подскажем. Например, Шубову и Пошиванову.

— Спасибо. А совет постараюсь выполнить.

— Что же дальше? Оценку я тебе дал, на вопрос ответил. У кого думаешь рекомендации брать?

— Товарищ комиссар, хочу у вас одну попросить, вторую у капитана Русанова, может быть, у воентехника первого ранга Груздева. Но только правильно ли, ведь он мне подчинен как техник звена.

— Ну, это уж не так страшно. Наоборот, рекомендация подчиненного, который старше тебя по возрасту, званию и службе, в моем понимании очень много значит.

— Я поговорил с секретарем комсомольского бюро. Он считает, что рекомендацию комсомольская организация даст.

— Ну что ж, Матвей Яковлевич, вообще-то комиссару рекомендацию, наверное, не надо было писать, чтобы должность не давила на собрание. Но я на сей раз обойду это правило. Считай, что моя рекомендация уже у тебя есть.

— Спасибо, Фрол Сергеевич, за доверие. Можете не беспокоиться. Не подведу.

— Ладно. Что еще?

— Всё.

…Зима начала сдавать свои позиции. Аэродром раскис, и летать стало нельзя. Наконечный усадил весь полк за книжки, чертежи и схемы — началось переучивание на новый самолет.

Новый старший лейтенант Маслов, назначенный заместителем к командиру эскадрильи Горохову, быстро полюбился летчикам и техническому составу. Два боевых ордена на груди, ровное и уважительное отношение к людям, знания и опыт утвердили его авторитет. Он проводил занятия по новому самолету, передавая новым своим товарищам по полку все, что знал и умел.

Летчики жили одной семьей. Но в эскадрильях, звеньях и экипажах кое-где создалась сложная обстановка в служебных взаимоотношениях, потому что сержанты и лейтенанты оказались в подчиненности, иногда не соответствующей воинским званиям. В рабочее время об этих сложностях думать было некогда. Все занимались своими делами. Но после команды «отбой», когда люди оставались наедине с темнотой и своими мыслями, можно было долго слышать вздохи, скрипы кроватей. Мысли роились, сплетались в разные формулы и, наконец, угасали под общим философским выводом: «Ничего. Все образуется. Пока не все понятно, но старшие знают, что делают». На этом и засыпали. Спали крепко, без сновидений. Обычно молодые и сильные люди, уставшие и честно поработавшие, снов не видят или их не помнят.

Об отношении с подчиненными думал и Осипов: подчиненные оказались у него лейтенанты и техники самолетов, старшие по возрасту, по званию и по срокам службы. Возникли они в предвоенном году, когда нарком обороны ввел для выпускников летных школ вместо лейтенантских сержантские звания. Сложности «вообще» понимаются обычно просто, если они не касаются конкретного человека или определенной группы людей, находящихся в одном подразделении и решающих одну задачу. В реальных же взаимоотношениях все это иногда непросто. Вот и теперь, сержант Пошиванов, сделавший почти полсотни боевых вылетов, стал старшиной и командиром звена, а к нему рядовым летчиком, в подчиненные, назначили лейтенанта Ловкачева.

Ловкачев повоевать-таки не «успел». И теперь у него не было морального права управлять и командовать Пошивановым и звеном, потому что как летчик он был во много раз слабее проверенного огнем и каленым железом старшины. Но Ловкачев был вхож к заместителю командира полка майору Митрохину, начальнику штаба Сергееву, и те очень настаивали на другом решении вопроса. Однако командир и комиссар полка были неумолимы и согласились зачислить Ловкачева в полк только рядовым летчиком.

Да и у командира полка подполковника Наконечного и комиссара — капитана Мельника тоже возникали свои сложности: у них в подчинении оказались командиры старше их и по возрасту, и по службе.

…Наконец были изучены все премудрости по новому самолету, мотору, оборудованию. Сданы экзамены.

Полк по железной дороге перебазировался на новый аэродром, где его уже ждали пахнущие свежей краской штурмовики.

Летчикам, впервые в своей практике, предстояло летать с бетонного аэродрома. Весенняя распутица теперь была не страшна. Лишь бы не подводила погода.

Еще два дня ушло на изучение «живого самолета». Встретившись с «илом» наяву, Осипов убедился, что по схемам и цифрам он не таким представлял себе самолет. Его надо было охватить взглядом, походить вокруг и пощупать рукой, посидеть в кабине, поговорить с самим собой. Пушки, пулеметы, бомбы и реактивные снаряды — всего необычно много на одного летчика. Дюраль, сталь и стекло. И сталь и стекло — броня. Броня привычная и новая, прозрачная, вызывающая восхищение и недоверие.

Впервые закрыв над собой сдвижной фонарь кабины, Матвей почувствовал себя вначале танкистом, а потом крылатым рыцарем, закованным в латы.