Рахим Эсенов - Предрассветные призраки пустыни Страница 35

Южная ночь быстротечно сменяет вечерние сумерки. Вдали подслеповатыми светлячками замигал Конгур. Но вскоре он погрузился в темень. Где-то лениво брехали волкодавы, истошно взревел ишак, и все замерло. Затихло до рассвета.

Над берегом Алтыяба бесшумно мелькнули две тени. Ханские сыновья, оставив коней в зарослях, пересекли реку, добрались до ближнего от карагача оврага и затаились. Ждать им пришлось недолго. Сверху раздался осторожный шорох шагов, посыпались комья сухой глины – прямо на них спускался человек. Эшши поднялся ему навстречу, а Эймир, лежа неподалеку, держал пришельца на прицеле маузера.

– Уж не кишмиров ли, этих насекомых, ослепляющих змей, вы ищете в такой час? – произнес Эшши-бай пароль.

– Они вывелись, а мир заполонили дьяволы, – отозвался связной.

Им оказался Мурди Чепе. Незадачливый секретарь «байской партячейки» почтительно поздоровался с Эшши-баем двумя руками.

– Где Атда-бай? – Эшши-бай пытался в темноте разглядеть лицо связного.

– В ауле, у себя дома…

– Веди меня к нему!

– Что вы?! – взмолился Мурди Чепе. – Опасно в аул идти… Там эти, ну, самоохрана. Да и за домом Атда-бая, сдается мне, следят.

– А как же ты сам выбрался из аула? Пойдем! Кто встретится, скажешь, я твой гость из Ашхабада… Документы у меня надежные. Дом Атда-бая минуем.

Настойчивость Эшши-бая возымела действие. Мурди Чепе нерешительно повел ночного гостя по оврагу, не заметив затаившегося тут же Эймир-бая. Они долго шли крадучись – связной впереди, а Эшши-бай позади, на расстоянии видимости, пока не добрались до кепбе, черневшей на окраине села.

В мазанку сразу не вошли. Залегли. Мурди Чепе чуть дотронулся пальцами до плеча Эшши-бая:

– Я пойду за Атда-баем… Ждите меня здесь. Кто вы? Что ему о вас сказать? – зашептал он.

– Иди… Хватит ему и пароля.

Связной бесшумно растворился в ночной тьме.

Долго ждал Эшши-бай возвращения Мурди Чепе. Когда уже иссякло терпение, раздался тихий говор, захлопала дверь дома, послышалось приглушенное всхлипыванье детей. Перед Эшши-баем возникла колченогая фигура Атда-бая, опиравшегося на клюшку. Он, пытаясь разглядеть ночного гостя, молча поздоровался с ним за руку. Ханский сын ухмыльнулся и погладил пальцами лицо, будто пытаясь остаться пока неузнанным.

В просторной комнате, освещенной семилинейной керосиновой лампой, пахло кислой овчиной и затхлостью. На кошмах – одеяла, подушки, хранившие еще тепло только что спавших здесь взрослых и детей. Это их голоса слышал Эшши-бай, ради встречи с которым Мурди Чепе по приказу Атда-бая освободил на ночь дом какого-то байского прислужника.

Вид у Атда-бая был заспанный, но, увидев ханского отпрыска Эшши, хозяин засветился угодливой улыбкой.

– Вот радость-то какая! Отец ваш беспокоится, присылал человека… Благодарение Аллаху, что вы живы! А как братец ваш? Где он?

– Жив тоже, слава Аллаху. Он тут недалеко с джигитами, – приврал Эшши-бай на всякий случай.

– Ваш отец мужественный человек, – льстил Атда-бай, – что посылает сыновей-красавцев в опасные рейды. Истинный мусульманин!..

«Действительно, почему отец отправил нас вдвоем, – подумал Эшши-бай. – Мог бы кого-то оставить… Вдруг нас обоих убьют?! Неужели ему ни о чем не напоминает голова Таили Сердара, увезенная Мовлямом…»

– Ваш отец приказал мне разыскать Хачли…

– Хачли?! А где… – Эшши-бай осекся и недоверчиво взглянул на стоявшего у дверей Мурди Чепе.

– Мурди, выйди посторожи снаружи, – Атда-бай пытался исправить допущенную оплошность. – Если что, дай знать! Смотри не усни!

– Что с Хачли? Где он? – Эшши-бай решительно шагнул к двери, резко толкнул ее от себя: не подслушивает ли за ней Мурди Чепе. За дверью никого не было. – Надо быть поосмотрительнее. Лишние уши – лишний шанс угодить чекистам в петлю.

– Он в Ашхабаде, в самом ОГПУ работает, – смущенно ответил Атда-бай. – Просит, дайте, мол, срок выслужиться перед новым начальством… Парень что надо. Я навел о нем и его отце справки. Отец его, не то турок, не то грек, торговал, родился от русской матери, в детстве его крестили, а под тридцать лет в Стамбуле он сам добровольно сделал обрезание, обратился в нашу веру… Русское имя его Андрей, мусульман он просил называть себя Батыром. Все твердил, что смысл этих имен един – мужественный, храбрый. Вот такой был отец у Хачли. А сыночек?… У сыночка бог один – золото… Играет по-крупному…

– Я что-то еще не встречал человека, который бы золотом брезговал, – перебил Эшши-бай не в меру разболтавшегося собеседника. – Все мы одинаковы. Хорошее и плохое в нас от Аллаха. Что еще сказал Хачли?

– Он ставит капкан на змею, уползшую из Кирпили…

– На Ашира?

– Да. И мои люди ему помогут.

– Как настроение дайхан? Сколько будет джигитов…

– Десятка два, – быстро отозвался Атда-бай.

– Да… – задумчиво протянул Эшши-бай. – Маловато… А что, если одним разом убить двух зайцев: Нуры, этого предателя, к нам вернуть и дайхан взбудоражить?

Эшши-бай изложил аульному баю свой хитроумный план, родившийся еще в полдень, на реке, когда он любовался купающейся Айгуль. Атда-бай, выслушав Эшши, не скрывал своего восхищения замыслом.

Начать операцию в Конгуре было решено с матери Ашира Таганова.

В ту ночь Огульгерек проснулась не от конского топота, ее разбудил осторожный, едва слышный стук в дверь. Не спросив, кто там, она отбросила щеколду, и в дом бесшумно вошли гости. Затем они, представившись друзьями Ашира, внесли тяжелую поклажу. Разговаривали полушепотом, сразу же привернули фитиль керосиновой лампы, стараясь держаться в полумраке мазанки. Когда старуха, пригласив их сесть на кошму, попыталась вглядеться в лица, один отвернулся, другой пригнул голову. Третий и не садился, столбом торчал в дверях, прислонившись к косяку. От чая отказались, к чуреку не прикоснулись. Сердце екнуло: берегись того, кто смотрит вниз, остерегайся того, кто отказывается вкусить твоей соли. Но вели себя они смирно, предупредительно, ушли с миром, оставив кучу добра.

Друзья Ашира – люди честные, думала Огульгерек, но почему держались как воры, будто от кого-то таились… Даже имен своих не назвали. От Ашира и раньше приезжали товарищи, передавали приветы, привозили гостинцы. То были общительные, шумливые ребята. Кое-кого она даже знала по имени… Обычно Ашир присылал из города конфеты, печенье, пачки зеленого чая, не забывал купить ее любимые белоснежные булочки, а сестре – леденцы в коробочках-сундучках, баранки… Этот же подарок не похож ни на какие другие. Разве только ханам такие дарят…

В темных, загрубевших от тамдырного дыма руках Огульгерек золотые десятирублевки царской чеканки еще ярче отливали холодным желтым блеском. Таких денег она не видела отродясь. Она достала из мешка расшитый золотом хивинский халат, хромовые сапоги, теплый шерстяной платок, отрез ярко-красного домотканого шелка и дубленую каракулевую шубу. Все с иголочки. А у стены еще тугой шерстяной чувал тедженской пшеницы, крупной и белой, как виноград. Вах-вах… На сухоньких ладонях взвешивала Огульгерек тяжелые монеты и, словно дитя, радовалась им, но тут же червь сомнения вползал в сердце, омрачая старушку. Будто к пиале душистого янтарного гок-чая примешивался вкус горчака.

В углу под одеялом завозилась дочь Бостан и, не поднимаясь с постели, полусонным голосом спросила:

– Что это за полуночники наведывались?

– Поди сюда, доченька!

Бостан, позевывая, подошла к матери и, увидев разложенные на полу вещи, присела на корточки.

– Откуда это, мама? Чье?

– Ашир прислал, доченька… Он стал большим начальником, советская власть платит ему золотом… Вот, смотри!

– Ашир сам приехал?

– Нет, доченька, говорю же – прислал. Ночью приходили трое… Ты спала. Впотьмах да и сослепу не разобрала, кто. Сказали – друзья Ашира из Ашхабада, проездом в Бахарден, торопились больно… Я вначале засомневалась… Да червонцы вот в платок Ашира завязаны. Это ж твой узор, Бостан?

– Да, мама, – раздумчиво произнесла девушка. – Как не узнать? Сама вышивала… Но с чего Ашир дорогих вещей накупил, когда у нас простых-то нету… На Ашира не похоже. Тут что-то не так, мама!

– Богатство нам и не снилось, – Огульгерек кротко улыбнулась и стала чем-то похожа на сына. Ее морщинистое лицо разгладилось, помолодело. – С таким добром и не уснешь… Вон почему баям-то не спится: за деньги, за отары, за ковры дрожат.

Собрав шелковую ткань, бусы, платья, Огульгерек запихала их в порожний мешок, запрятала туда же деньги и, вцепившись костлявыми пальцами в поклажу, отволокла ее в дальний угол мазанки, прикрыла старой кошмой. Приедет Ашир, пускай сам разбирается. Не прикоснулась она и к чувалу с зерном, хотя в доме не набралось бы и наперстка пшеничной муки. Дай, Аллах, здоровья Ашир-джану, не перевелся пока ячменный чурек, мать с дочерью с голоду не помрут.