Южный ожог - Александр Александрович Тамоников Страница 35

Глава седьмая

Весь остаток ночи в районе дороги шел бой. Немцев выдавили за опушку, гонялись по чаще за мелкими группами, и только в девять утра командир отряда отрапортовал: участок очищен от немцев, на дороге выставлены посты. Минометную батарею немцы бросили, остатки группировки были рассеяны по лесам. Ночь еще не закончилась, когда расчеты с пулеметами заняли окрестные скалы. В деревне разместился медсанбат, в поле за Гусянкой красноармейцы на скорую руку возводили палаточный городок. Боевые группы выдвинулись на восток вдоль левого берега, прочесали лес. Всю ночь по мосту шли военные – измученные, с трудом переставлявшие ноги. Переправлялись остатки боевой техники, санитарные машины. При помощи ручной тяги и крепкого слова на уступы взгромождали пушки-сорокапятки, возводили брустверы из камней. Арьергарды отступающей армии вели бой где-то далеко, там гремела канонада. На левый берег перешли не менее двенадцати тысяч человек, измотанных, но не потерявших боеспособности. Под утро в небе вспыхнул воздушный бой. Обозленное германское командование отправило бомбардировщики уничтожить переправу. С аэродрома в Чугуеве были подняты советские перехватчики. Вражеские бомбовозы сопровождала пара истребителей. Бой был отчаянный, красноармейцы на земле энергично болели за своих. Немцы потеряли истребитель «хейнкель» и тяжелый бомбардировщик «мессершмитт». Они упали далеко на юге, от крушения последнего, загруженного боеприпасами, вздрогнула земля. Одному из советских истребителей тоже не повезло: прошитый очередью, он вспыхнул как факел и, кувыркаясь, упал в дальнем лесу. Зрители негодующе закричали. Летчик не смог покинуть объятую пламенем машину, и это усилило гнев. У пилота второго бомбардировщика отказали нервы: он сбросил бомбы в поле и поспешил убраться. Только один дошел до цели, но отбомбился на правом берегу, слегка повредив пролет моста. Повторного налета не дождались, да и не очень-то по этому поводу расстроились. Майор Симонов – кряжистый мужчина с повязкой на глазу, как у фельдмаршала Кутузова, – обошел арену ночного боя, изумленно покачивая головой. Все пространство было усеяно трупами (убрали только своих).

– Не поверю, – недоверчиво пробормотал майор, – что здесь держали оборону несколько десятков человек…

Работы по сооружению нового рубежа обороны не прекращались ни на минуту. Подошли измученные арьергардные части, переправились на левый берег. Санитарные машины прятались за скалами. Артиллерийские батареи открыли предупреждающий огонь. Немецкие части, ведшие преследование, атаковать не стали, отошли – они и сами порядком поредели. Шубин еще не знал, что именно на этой линии, Красный Лиман – Балаклея, будет выстроен новый рубеж, о который сломают зубы фашистские войска. Именно отсюда через несколько месяцев начнется успешное наступление на Украину…

…Потеря крови у Шубина была критической. Весь остаток ночи он пребывал в бреду, орал от боли, когда хирург, от которого нещадно разило спиртом, без наркоза вытаскивал пулю.

– А кто у нас герой? – мурлыкал под нос этот адский доктор. – Подумаешь, пуля. Вы так орете, мил человек, как будто я из вас целую бомбу вынимаю. Стыдно для героя, очень стыдно…

Шубин готов был дать ему в челюсть, но сил не хватало. До утра он спал, набираясь сил. Рука висела плетью, организм наполнялся тупой болью. Видно, пуля перебила какую-то важную мышцу. Сказывалась кровопотеря. Утром Глеб самостоятельно, опираясь на санитара, доковылял до машины. Залезть в кузов он не смог, пришлось довериться специальным людям. Утро было серым, ненастным. Где-то вдали рокотала канонада.

– Товарищ капитан, мы здесь, – негромко произнесли за спиной.

Остатки разведывательной роты провожали своего командира. Они стояли в две шеренги – по одиннадцать человек в каждой. На правом фланге – лейтенант Коваленко, он действительно поседел, выглядел так, будто на плечах висел тяжелый гнет. Шубин, застыв, посмотрел в обветренные лица солдат. Треть уцелела от первоначального состава. Такое вынести не каждому дано. Бойцы смотрели исподлобья, но без злости. Многих он просто не узнавал: люди стали другими всего за одну ночь. Сержант Прыгунов, красноармейцы Гагарин, Павленко, Зиганшин, Бандурин, Велиханов… Сгорбился и постарел, набрался жизненного опыта утонченный Ярцев. Подергивался глаз у высоколобого Старчоуса – он обзавелся на свою голову нервным тиком. Пристально смотрел, словно хотел что-то сказать, Лобов; слева от него – Карамышев, Сенченко, ефрейтор Млынский… Многих из оставшихся Глеб не помнил по фамилиям, но, дай бог, еще узнает, не последний день живем на белом свете…

– Спасибо, парни, – пробормотал Шубин. – За службу, за все такое. Вы отлично держались, выстояли, и теперь нашим войскам есть за что зацепиться… В Харькове встретимся…

– Вы уж долго не валяйтесь в госпитале, товарищ капитан, – попросил Прыгунов. – Быстро подлечились – и в строй, а то чую, в городе скукота будет смертная…

– Да я хоть сейчас в строй, – вяло улыбнулся Глеб.

– Товарищ капитан, давайте быстрее, – заторопил санитар. – А то затянулось ваше прощание. Вы же не на фронт едете, а наоборот. Да и доходяги ваши туда же…

– Эй, слышишь, ты кого там доходягами назвал? – угрожающе пророкотал Велиханов и как-то инстинктивно потянулся к поясу.

– Да, ты, браток, поосторожнее со словами, – улыбнулся санитару Старчоус. – А то проснешься однажды с перерезанным горлом. До встречи, товарищ капитан. Нас опять на тракторный повезут, туда и подходите, когда сможете.

Зря Глеб хорохорился. Ранение оказалось не из легких. Половину тела он просто не чувствовал. Другую половину жгло, как в раскаленной печке. «Добрый доктор» что-то недоделал. Колонна из санитарных машин под охраной автоматчиков направлялась в Харьков. На этом участке немцы еще не прорвались, за исключением тех, кого загнали в чащу. Состояние ухудшалось, такое ощущение, что рука загнивала. Короткие промежутки ясности чередовались провалами и приступами боли. Шубин лежал на полу, на какой-то худой подстилке, подпрыгивал на ухабах вместе с «полуторкой», метался в бреду. Рядом лежали другие люди, стонали, плакали, перевязанный юнец протяжно звал маму. Иногда на корточках подползала худая санитарка, клала ладонь на лоб, хмурилась. Капитан ей нравился за то, что не орал и не ругался. Дальняя дорога превратилась в пытку. Несколько раз колонна вставала. В чаще гремели выстрелы, рвались гранаты. «Остановка по техническим причинам, товарищи, – объявлял в таких случаях водитель и безжалостно шутил: – Можно выйти, размяться, покурить».

Прибытие в Харьков Шубин помнил смутно. Трепетал брезент на ветру, подлетал полог. Мелькали серые здания, промышленные предприятия за унылыми заборами. Когда его вносили в госпиталь, он был почти труп. Проблески сознания появились уже в палате. Над ним склонилось озабоченное лицо. Мужчина был немолод, носат, моргал воспаленными глазами, от него пахло табаком, а еще присутствовал «тонкий» запах алкоголя. Очевидно, у врачей это было профессиональное.

– Как вы себя