Юрий Гайдук - Штрафбат. Закарпатский гамбит Страница 36

– Ты… ты это о чем? – Лицо Новикова стало совершенно серым, и он с силой потер кончиками пальцев виски. – О чем ты? Этого… этого не может быть!

– К великому сожалению, может, – вздохнул Андрей. – И я бы сам не поверил этому, если бы не видел труп Тукалина.

Новиков долго, очень долго молчал, видимо, переваривая эту страшную новость, наконец поднял на Бокшу глаза, и Андрей не узнал его голоса:

– Где он?

– На хуторе в Выселках. Но об этом чуток попозже. А сейчас ты вот что мне скажи. Ты сможешь прямо сейчас взять где-нибудь машину, чтобы доставить Дороша в Ужгород? Я имею в виду, прямиком в штаб генерала Карпухина.

– Так ты, что… взял этого самого Дороша?

– Считай, что угадал. Он меня в подлеске неподалеку отсюда дожидается.

– И он?..

Догадываясь, о чем хотел бы спросить лейтенант, Бокша остановил его рукой:

– Пока что точно не знаю. Но могу предполагать, что да. Точно знаю одно: и он, и тот Чайханщик, по которому работал Тукалин, завязаны на мукачевском подполье, и уже одно это стоит немалого. Так что бери машину, свою ксиву, чтобы тебя не повязали по дороге, я пишу записку Карпухину – и дай-то тебе Бог, лейтенант, как можно быстрей добраться до Ужгорода.

– Да, конечно, хорошо, – закивал головой Новиков. – Но как же Тукалин? Его же надо бы…

– Ни в коем случае, лейтенант! Ни в коем случае.

И пояснил, заметив недоуменный взгляд Новикова:

– Нашего с тобой Тукалина, лейтенант, должны найти те менты, которые будут копытить на Выселках. Иначе может случиться полный облом. А если говорить еще проще, то полный провал всей операции.

– И все-таки…

– Нельзя! – осадил Новикова Бокша. – Понимаешь ты меня, нель-зя-я-я. В местной конторе крот завелся, и он может просчитать, с чего бы это красноперые хватились залетного часовщика, до которого по легенде никому нет дела.

Короткое молчание, и дрогнувший голос Новикова:

– Его что… пытали?

– Да.

Это был из ряда вон выходящий случай, чтобы задержанного бандита допрашивал начальник войск по охране тыла фронта, однако как бы там ни было, но Дороша допрашивал самолично генерал-майор Карпухин, и тому было свое объяснение. Дважды перечитав донесение Андрея Бокши, в котором он более-менее подробно изложил момент провала старшего лейтенанта Тукалина, а также всё то, что удалось узнать от Рыхлого и его рыжего товарища относительно самого Дороша, его банды, но главное – Чайханщика, Бокша выдвинул версию, что Чайханщик, а возможно, что и сам Дорош могут быть завязаны на «Михая» или же, что более вероятно, хотя бы владеть информацией по человеку, который окучивал закарпатских националистов относительно их работы на американскую разведку. И потому вопрос, который более всего волновал Карпухина, был один: «Михай»! А если ставить этот вопрос более точно, то кто конкретно скрывается под этой кличкой?

Шифровка от Вербовщика, перехваченная накануне вечером, требовала решить вопрос по группе прикрытия в максимально сжатые сроки, и Карпухин начал опасаться того, что почуявший неладное Вербовщик надумает изменить свой маршрут. Однако сначала надо было пройтись по личности самого Дороша.

Едва пришедший в себя от «наркоза», введенного ему Боцманом, и растерявший весь свой шарм за время дороги от Мукачево по Ужгорода, Дорош поначалу выкатил глаза, когда его стал допрашивать генерал-майор советских войск, затем до него стал доходить смысл тех вопросов, которые задавал генерал, – его допрашивали не как уголовника, а как ярого националиста, пособника фашистов, за что могли тут же прописать расстрельную статью, и теперь он был готов на всё, лишь бы спасти себя от «стенки» и расстрельного взвода.

Покаявшись в том, что он знать ничего не знал про того часовщика, которого опознал Чайник, и что смерть того часовщика полностью лежит на совести все того же Чайника, он признался в том, что почти всю войну прошел с венгерскими частями, однако дезертировал в сорок четвертом и вернулся к себе на хутор после освобождения Закарпатья советскими войсками. Хотел было поначалу броситься в ноги новым властям, но тут-то и встретил «на свое несчастье» Яна Мазура, с которым познакомился в сороковом году во Львове, и именно он, Ян Мазур, нарисовал ему картинку светлого будущего, если Дорош совершит эту непростительную по отношению к самому себе ошибку.

В лучшем случае десять лет колымских лагерей, после которых он уже никогда не станет нормальным мужиком и человеком.

И тут же предложил свой вариант «реабилитации» в новой для Дороша жизни. Грамотно продуманная бражка, которую, мол, даже бандой нельзя будет назвать, но которая будет работать под прикрытием влиятельного человека из мукачевской милиции.

После недолгого раздумья Дорош дал согласие на предложение Мазура, тем более что кое-какой опыт «паханства» у него был – взводный командир стрелковой роты в венгерской армии. Насчет сбыта награбленного также не стоило беспокоиться – буквально всё, барахло, рыжевьё, антиквариат и камушки скупал всё тот же Ян Мазур, правда, с оговоренной заранее пятидесятипроцентной скидкой.

– А ему-то зачем столько этого дерьма? – удивился Карпухин.

Губы Дороша скривились в некоем подобии жалкой улыбки, однако он понимал, что, сказавши в этом кабинете «а», надо будет говорить и «б», и как бы умоляя генерала пощадить его самого в обмен на показания государственной важности, с доверительной ноткой в голосе произнес:

– Я, конечно, в точности сказанного поклясться не смогу, но насколько мне известно, он всё это скупал не для себя.

– Даже так? – удивился Карпухин. – В таком случае для кого же?

– Да как вам сказать? – замялся Дорош. – Тому информатору, конечно, можно верить и не верить, но он клялся и божился, будто Мазур является хранителем общака, над котором трясется, как курица над цыплятами.

– Что, хранитель воровского общака?! – удивился Карпухин.

– Не! Вы меня не поняли, – заторопился Дорош. – Мазур не имеет к ворам никакого отношения, он даже как бы брезгует ими, а вот что касается националистического подполья…

Всё что угодно мог ожидать Степан Васильевич Карпухин, но только не подобного признания, и оттого, видимо, он не смог сдержать удивления:

– Что, Мазур является хранителем общака мукачевских националистов?

По глазам Дороша было видно, что он доволен произведенным эффектом на советского генерала, от которого теперь зависела его дальнейшая судьба, и он продолжал наращивать «баллы», которые зачтутся ему при оглашении приговора:

– Думаю, что не только мукачевских, но и ваших, ужгородских.

Это уже была более чем ценная информация и тот самый момент, когда можно было задать тот самый главный вопрос, ради которого генерал Карпухин вел этот допрос:

– «Михай»! Что тебе известно про него?

Вопрос был поставлен в лобовую, Карпухин ожидал столь же четкого ответа, однако Дорош молчал, выдавливая на лице виноватую улыбку, и уже по одному этому можно было догадаться, что ни о каком «Михае» он никогда не слышал, хотя, казалось бы…

И еще раз генерал Карпухин мог убедиться в том, насколько глубоко законспирирован мукачевский резидент Вербовщика и насколько он важен в этом регионе для американской разведки. И судя по тому, насколько глубоко он законспирирован, ставка на него как на резидента делалась большая.

«Союзнички! Мать бы их в тушенку!» – выругался Карпухин, у которого второй фронт вызывал изматывающую изжогу, и еще раз пристально-испытующим взглядом прошелся по лицу Дороша.

– И все-таки постарайся вспомнить «Михая».

И снова Дорош скривился в вымученной виноватой улыбке:

– Нет, не знаю. Поверьте! – И тут же срывающимся голосом: – Мне жить хочется, поверьте… И если бы я знал, я бы сразу вам всё рассказал.

Спрашивать далее о «Михае» не имело смысла, тем более что Дорош мог в любой момент закрыться в своей скорлупке, и Карпухин вполне миролюбиво произнес:

– Хорошо, допустим, относительно «Михая» я тебе поверю, однако никогда не поверю тому, что ты никого не знаешь из ближайшего окружения твоего друга Мазура.

– Это что, тех, кто завязан с ним на подполье? – моментально просек Дорош, которому важно было реабилитироваться перед генералом за «прокол» с каким-то «Михаем».

Карпухин утвердительно кивнул головой.

– Да, в первую очередь это националистическое подполье, но и не только.

– Так человек десять я вам сразу назову, – как бы даже повеселел Дорош, – а остальных надо будет вспомнить.

– Хорошо, очень хорошо, – пробормотал Карпухин, мысленно поздравляя группу Андрея Бокши со столь удачным «языком». Однако ни с Бокши, ни тем более с генерала Карпухина никто не снимал ответственности за разработку и дальнейшее проведение операции «Закарпатский гамбит», и Карпухин вынужден был вернуться к вопросу, который на данный момент волновал его более всего: – Хорошо, но вернемся к этой теме чуть позже, а сейчас… В Мукачево, да, пожалуй, и в Севлюше есть бандгруппы, на которые могло бы опираться националистическое подполье Закарпатья?