Сергей Кольцов - Тихая разведка Страница 36

Юлаев вскочил с места, мотая головой от звона в ушах. В его руке была граната.

— Не торопись, — остановил его Двуреченский. — Не поспешай. Пусть гитлеровцы подумают, что произошло то, что им хотелось. Дай срок. Они осмелеют и тогда запрыгают, как караси на сковородке.

Но, вопреки его словам, в нише окна появилась вторая, точно такая же, с деревянной ручкой граната. Она завертелась в бешеном ритме, скользя к краю подоконника. Смельчак немец имел опыт в метании. Бросал не с расстояния, а, подпрыгнув насколько мог, он как бы вкатил ее в оконный проем, сделав вращательное движение рукой. Скрывать свою небоеспособность не имело никакого смысла. Щегольков стремительно метнулся к окну и порывистым, неуловимым движением сбросил гранату вниз, распластавшись вдоль стены. Она рванула уже в падении, послав в помещение тугую волну воздуха.

— Ахмет! Ты — с правого простенка, я — с левого. Щегольков! Крой туристов! Эх, любо! Любо, парни, жить… Полощите это падло вдоль и поперек, елки точеные!..

Взрывы гранат, льющийся из двух стволов автоматный огонь подействовали на осмелевших гитлеровцев отрезвляюще. Они бросились врассыпную, кто куда, ища случайного укрытия, оставляя раненых и убитых.

Откуда-то из-за деревьев начал пристрелку миномет. Разрывы происходили на верхнем поясе стены первого этажа. Стреляющим пока не удавалось попасть в цель. Но все же они накрыли огнем околостенные проемы второго этажа, застлав дымными разрывами окно. В помещение ринулись косматые черные языки и густой едкий запах сгоревшей взрывчатки. Какая-то из мин вполне могла оказаться внутри, и это заставило разведчиков интуитивно втянуть головы в плечи и замереть в ожидании. Но обстрел внезапно прекратился, и все трое вздохнули полной грудью. Наступила полная тишина. Затем издали до них донесся приглушенный расстоянием говор вражеских солдат. Слышалось легкое позвякивание. Немцы готовились к ужину. На земле уже лежала дымчатая синева наступившего вечера. Темнело. В лесу раздались унылые, короткие и как бы зависающие в воздухе звуки. Совиное племя готовилось к своему часу. В перекличку ночных птиц вторгались иные звуки. Наверное, немецкий радист настраивался на нужную ему волну. Из какофонии звуков вдруг выплеснулась наружу грустная мелодия, и до разведчиков донеслась волнующая душу песня на родном языке:

…Пламя гнева, расти в груди,Пламя гнева, в поход нас веди…

Послышались исковерканная русская брань, визгливый окрик, и голос певицы смолк.

— Не нравится паразитам, — сказал из темного угла Щегольков.

— Ко мне пришло окончательное решение, — озабоченно сказал Двуреченский. — Если имеется у кого более разумное предложение, обсудим вместе. После полуночи, в час, когда гитлеровцы угомонятся, мы со Щегольковым уходим. А ты, Ахмет, остаешься, как условились. Иначе нельзя. Будешь вести беспокоящий немцев автоматный огонь. Пусть понервничают и убедятся, что ничего не изменилось и мы на месте. Идти одному Щеголькову опасно. Вдруг нарвется на фашистов, а прикрыть его некому. Мы можем не донести документы до наших, и тогда считай, все пропало. Если встретимся с немцами, я отдам Щеголькову свою полевую сумку и задержу их. Карта же унтерштурмфюрера Маллона останется при тебе, Ахмет. В общем, ты должен дойти, Щегольков. Компас-то у тебя имеется? Будешь двигаться по азимуту все время на юго-восток до хутора Камышиха. От хутора — строго в южном направлении. Выйдешь к квадрату «сорок один» к поляне «Черный кристалл». Встретишься с командиром партизанского отряда, все ему расскажешь и передашь карту. Командир знает, что ему делать. Только прошу тебя, не нарвись на случайную пулю. Знай, что в твоих руках судьба твоих товарищей за немецким передним краем и успех родной дивизии, а то и армии в схватке с «Метеором». Наша с тобой честь — тоже. Умереть при любых обстоятельствах просто не имеешь права…

Было видно, как пыжится, наливается гневом и несогласием с наставлениями Двуреченского Иван Щегольков. И, действительно, он заговорил возбужденно, резко:

— Не согласен я! Зачем, зачем оставаться здесь, в этой дыре, Ахмету на верную смерть! Это справедливо? Лучше оставьте меня… Вы с Ахметом опытнее и физически сильнее. Ахмет — великан, я карлик против него. Мы же можем уйти втроем. Какая разница, где меня настигнет пуля…

Щегольков тяжело задышал. Юлаев молча положил свою тяжелую руку на его плечо. Двуреченский не отозвался. Он хорошо понимал, что есть лишь один шанс из ста. Немцы, не взяв разведгруппу в предвечерние часы, оставили окончательную разведку на утро не потому, что не могли их сломить. Сил и средств у гитлеровцев было достаточно. Выходило, что они щедрой рукой подарили им лишние часы жизни для того, чтобы завтра взять кого-либо из разведчиков живым. В этом и вся соль. Зная, с кем имеют дело, немцы позаботились о том, чтобы не выпустить русских из захлопнувшейся западни. Умело, с толком рассредоточили плотную сеть сторожевых постов и засад почти по всей окружности монастырских стен, хотя и были убеждены, что уйти, исчезнуть из закрытой мышеловки никто не сможет. Глухую сторону здания, обращенную на северо-восток, гитлеровцы посчитали надежной, да и высота до земли от верхней точки чердачного основания была значительной.

— Хорошо, — произнес Двуреченский. — Мы уходим втроем. Все лишнее — банки, склянки и прочее — выбросить. Оставить при себе только индивидуальные пакеты и боеприпасы. А теперь малость отдохнем…

В полночь разведчики проникли на чердак. Первым начал спуск старшина Двуреченский. Соскользнув по привязанной к стропилам веревке, он осторожно коснулся носками ботинок мягкой, поросшей травой земли. Прислушался. Ни звука. Ни единого шороха. Ночная вязкая темнота обняла его тело со всех сторон, словно бы он оказался на дне глубокого колодца. Она давила, липла к нему, затопив все вокруг, и ему казалось, что если вскинуть вперед руки, то можно плыть до тех пор, пока не коснешься своего выстраданного, желанного берега. Он дважды дернул веревку, и иллюзии исчезли.

Когда спустились Щегольков и Ахмет, все трое по-пластунски поползли прочь. Миновав стороной поляну, углубившись в лес, они посчитали, что вышли из замкнутого кольца, когда чуть левее от них ночь разверзлась ослепительным снопом огня. Бил ровной трассирующей строчкой ручной пулемет. Разноцветная полоса пуль ошарашила внезапностью. Ахмет Юлаев сразу же был ранен в обе ноги и беззвучно упал на землю. Разрывные пули, разворотив мягкие ткани бедер, обрекли разведчика на полную неподвижность. Щегольков, метнувшись в сторону и рискуя быть задетым пулевой метелью, припал на колено и, изловчившись, бросил под невидимое сопло, изрыгающее огонь, осколочную гранату. Пулемет захлебнулся и умолк. По лесу, цепляясь за ветки сосен, пошло гулять пьяное эхо.

— Я перевяжу тебя, Ахмет! — нагнулся над товарищем Двуреченский.

— Нашел время… исчезайте. Мне уже все равно не выбраться… Я прикрою вас. Только подтащите меня чуток вперед, в низине что-то неловко, неуверенно себя чувствую…

Когда его подтащили на взлобок, он сдавленно сказал, пересиливая разрывающую тело боль:

— Ну, вот и хорошо… Прощайте, други. Хотелось посмотреть, как «Метеору» обкарнают рога. Знать, не судьба. Уходите. Слышите, трещит кустарник? Немцы своему пулеметному расчету на помощь идут… И карту! Карту с планшетом Маллона! Да не под грудь. Через плечо. Так надежнее будет.

Егор Двуреченский и Иван Щегольков поочередно поцеловались с Юлаевым и крепко пожали ему руку. Затем они резко свернули вправо и растворились в ночной темноте. Через несколько минут легкие, говорливые звуки родного ППШ вызвали на себя шквал совсем других звуков. Это длилось недолго. Потом все стихло.

Двуреченский и Щегольков уходили к цели. Но когда перешли железнодорожное полотно Ширино — Лопатино, им не повезло. Они пересекли луговину и приблизились к маленькому, в пять подворий, хуторку, не отмеченному на карте. Щегольков успел только толкнуть Двуреченского под локоть.

Раздался басовитый окрик по-немецки, и автоматная очередь полоснула воздух. Двуреченский понял, что теперь и еще кому-то из них не уйти к спасительному лесу, до которого по его меркам было от силы сто — сто пятьдесят метров.

— Иван, теперь твоя очередь уходить! — спокойно, даже очень спокойно, словно речь шла о простой услуге, произнес он, лежа на земле и обращаясь к Щеголькову. — Уходи, Иван, не рви мне сердце. Направление знаешь. Вот возьми мою полевую сумку с картой. Ползи и незаметно исчезни. Двоим нам не уйти. Очередь часового уже подняла тревогу. К нам приближается группа патрульного наряда. Значит, с Ахметом Юлаевым у нас одинаковая судьба. Да уходи же… Останешься жив — напиши матери. Нет! Нет! Ничего не пиши. Заклинаю тебя! Это известие может убить ее. Пусть ждет и надеется…