Задолго до победы - Михаил Александрович Каюрин Страница 36

Перед глазами всплыло лицо одного из осужденных, он вспомнил свою последнюю встречу с ним перед отправкой в Тройковый суд. Тогда, стоя в кабинете с отведёнными за спину руками в ожидании конвойного, тот сказал напоследок:

— У нас разные пути-дороги, гражданин начальник. Я верю в существование Бога, а ты потворствуешь воле Дьявола. Мне ясен источник чистоты и справедливости на этом свете, а в твоей голове сплошная тьма и путаница. Во мраке ты живешь, гражданин начальник, шагаешь по жизни, как слепой без поводыря.

«Слепой без поводыря… — усмехнулся про себя Афанасий Демьянович, не открывая глаз. — Вот с кем я бы встретился ещё раз. Хоть он и враг, но собеседник интереснейший. Жив ли ты, хохол твердолобый, или уже давно на небесах со своими убеждениями?»

Из воспоминаний его вывел простуженный голос проводницы:

— Подъезжаем к станции, Коноша! Кому здесь выходить — готовимся заранее!

Варвара вздрогнула, затем вскочила с места и, держа перед собой обеими руками сумочку, заторопилась в тамбур.

«Придурковатая какая-то», — вяло подумал о ней Краснопеев и уже через минуту забыл о её существовании.

Дождавшись полной остановки поезда, он встал и неторопливо направился к выходу.

В конце перрона стояла машина. Из кабины вышел мужчина в белом овчинном полушубке с портупеей на ремне. Ему предстояло сопроводить Краснопеева до города Вельск, где располагалось Северо-Двинское Управление лагерями.

Смерть политзаключённого

В угрюмой северной тайге день разгорался нехотя, будто не желал принимать бразды правления у безмолвной ночи. Плотный мрак, поглотивший с вечера лагерные бараки, таял неторопливо, растворяясь в бледных красках неба. Едва горизонт обозначился бледно-розовой полоской света, как в лагере тут же всё пришло в движение, будто его обитатели с нетерпением ждали этой долгожданной минуты.

Вспыхнул свет, захлопали двери, послышались отрывистые крики конвойных, выгоняющих измученных людей на построение. Заключённые, едва передвигая ноги, выходили из душных бараков и, пошатываясь от слабости, понуро плелись к месту сбора. Конвойные матерно ругались, подгоняя прикладами отстающих, распаляли сторожевых собак, те злобно рычали и с яростным лаем рвались с поводка. Хорошо натренированные псы были готовы в любой момент рвать на куски безвольную людскую массу.

— Подымайся, сволочь! — гаркнул мордастый молодой конвоир с рыжими тараканьими усами, направляя ствол винтовки в лицо лежащего на снегу заключённого. — Подымайся, говорю, ну!? Иначе пристрелю, морда бандитская!

— А ты пристрели, дружок, сделай милость, — слабым голосом проговорил заключённый, переворачиваясь на спину. — Я буду тебе благодарен за эту услугу.

— Вставай, симулянт, не доводи до греха, — проговорил конвойный, сбавив на полтона свой простуженный голос. По всей вероятности, его ошарашила просьба истощённого зека, и он был в замешательстве, тупо соображая, как ему следует поступить, если вдруг пожилой узник действительно не пожелает подняться и не станет догонять своих собратьев.

Сопровождение заключённых под конвоем от барака до места построения было введено сравнительно недавно. До этого их конвоировали только за пределами зоны, при шествии на трассу. Порядок охраны изменил новый начальник лагеря. При вступлении в должность ему доложили, что заключённые, ослабев от скудного пайка и изнурительной десятичасовой работы стали избегать построения и прятались в любых потаённых местах, лишь бы уклониться от непосильного труда на трассе. Страшась свалиться прямо в траншее и уже не подняться самостоятельно, они всячески стремились сделать хотя бы небольшую передышку. Кто-то ещё до подъёма залазил на чердак барака, кто-то заползал в дальние углы под нары, а кто-то попросту зарывался в снег, пережидая в сугробе утреннюю суету.

Перекличку не проводили уже несколько месяцев, с тех пор, когда началась массовая дистрофия. Каждое утро с нар собирали по несколько остывших за ночь тел. Вводя обязательное конвоирование заключённых на утреннее построение, начальник лагеря вовсе не опасался, что кто-то из зеков способен совершить побег. Такого произойти не могло, поскольку периметр зоны охранялся достаточно надёжно, да и бежать зимой было бессмысленно: истощённый заключённый мог бы пройти по заснеженной тайге не более пяти километров. Затем его ожидала неминуемая смерть. Сопровождение под присмотром вооружённой охраны делалось для устрашения и укрепления трудовой дисциплины.

Вновь прибывший начальник лагеря был убеждён, что на свете не существует человека, который бы не боялся смерти. Главное, рассуждал он, найти тот единственный метод для выработки страха, тот жестокий и безупречный стимулятор, который бы раз и навсегда исключил возможность уклонения от выхода на трассу.

Здоровых людей в лагере с каждым днём становилось всё меньше и меньше, а возложенный на него объём работ надо было выполнять любой ценой. Смертность среди заключённых из-за голода и физического истощения никого не интересовала. С этим фактом особо не церемонились и относили людские потери к неизбежным издержкам производства.

Строительство железной дороги Коноша-Котлас стояло на жёстком контроле в Главном Управлении Лагерями.

Трудоспособных единиц здесь было чуть больше восьмидесяти процентов от общего числа заключённых, и этот процент неумолимо таял. Каждый пятый заключённый становился немощным и оставался в бараке. Дистрофиков не отвозили в лагерный лазарет, который находился в полусотне километров. Небольшое ветхое помещение не могло вместить всех обессиленных людей. Полутрупы оставляли лежать в лагерном бараке на нарах. Люди, завернувшись в грязные лохмотья, безропотно ждали своей кончины.

Новый начальник лагеря решил лично убедиться в достоверности предоставленной ему информации, и уже на следующий день после отъезда своего предшественника устроил облаву.

Утром по его команде конвойные ворвались в бараки. Громко матерясь и угрожая оружием, они вытолкали на улицу всех, кто мог ещё держаться на ногах и погнали на построение колонны.

Двое солдат задержались в бараке. Присев на одно колено, они сделали около десятка выстрелов в тёмное пространство под нарами в разных направлениях и ушли. Вернувшиеся вечером с трассы люди выволокли оттуда несколько трупов. Желающих спрятаться по утру под нары больше не было.

— Вставай, Кузьма Дмитриевич, — усталым голосом проговорил худой зек со впалыми щеками и серым безжизненным лицом, наклонившись к тому, что лежал на снегу. Он шагал на метр впереди и обернулся на окрик конвойного, тут же вернулся, не обращая внимания на заливистый лай разъярённого пса. — Не следует принимать милостыню из рук иродов. Тот, кто даровал тебе жизнь, сам определит твой последний час. Давай руку, поднимайся.

Упавший заключённый что-то невнятно пробормотал, тяжело перевернулся на бок, потом медленно встал на четвереньки и, ухватившись обеими руками за локоть товарища, с трудом поднялся на ноги.

Мордастый конвоир молча наблюдал, как обессиленный заключённый, пошатываясь, встаёт на ноги. При