В ста километрах от Кабула - Валерий Дмитриевич Поволяев Страница 36

так происходило до той минуты, пока Файзуллу не обошли со стороны дувалов и не пришибли ударом пистолета, тот только задавленно ойкнул, по-заячьи затрясся всем телом и распластался на земле. Подняли за шкирку – жив. Глаза открыл, сморщился мученически – представил себе, что с него, с живого, будут сдирать кожу, как с Фатеха, кожа на щеках от этой мысли сделалась пупырчатой, будто у курицы, взвизгнул жалобно – понял, что его оставили на закланье.

Мухаммеда и его людей не было. И самое главное – вход в кяриз не нашли.

На коне примчался Вахид – злой, с глазами, которых не было видно – сжались в горестные небольшие точки, схожие с пистолетными воронкам: кто заглянет в такие глаза – сразу летит в бездну. Люди невольно отводили взгляды от Вахида. Майор Вахид слетел с коня и, по-птичьи пластаясь по воздуху – ногами он почти не касался земли, – подскочил к Файзулле, тряхнул его за ворот халата:

– Куда ушли эти ублюдки? В кяриз? Где вход в кяриз? – Оглянулся назад, надеясь увидеть кого-нибудь из кишлачных жителей, но кишлак был пуст, он словно бы вымер: никого в нем ни одного звука, ни одного движения. Кяризов в кишлаке могло быть несколько, в том числе и придавленные камнями, замаскированные.

– В какой кяриз ушли твои дружки? Ну! – Вахид тряхнул Файзуллу так, что у того даже застучали зубы. – Может, они не в кяриз ушли, а на ту вон гору? – Вахид вскинул подбородок показывая на мрачную темную макушку, влажно поблескивающую в воздухе. – Ну? Молчишь, сволота? – протянул он низко, угрожающе, переходя на шепот. – Ладно.

Файзулле сделалось плохо: самый страшней крик – не тот, что на надрыве, силой своей приподнимает небеса, а тот, который тихий, крик шепотом, от такого крика по коже бегут невольные мурашки.

– Пакет! – приказал Вахид, нетерпеливо пощелкал пальцами. Взглянул на часы – время уходило. – Живее! – снова пощелкал пальцами. На Файзуллу он не смотрел, с этим оборвышем, обмылком человеческим, все было понятно: сдать в хад, либо вообще не сдавать, а пристукнуть здесь же, около пулемета, раз захватили с оружием а руках, – захватили на поле боя, то на поле боя и рассчитываться надлежит: коли согрешил – ответь! Пролил слезы – ответь слезами, пролил кровь – ответь кровью – арифметика простая.

Когда-то майор Вахид обучался в университете мирным наукам, не думая о том, что ему придется надеть военную форму, но надеть пришлось. Воюя, Вахид ожесточался – раньше он таким не был.

– Значит, не будешь говорить? Не желаешь, выходит, – Вахид, сжал зубы, – брезгуешь, считаешь выше своего достоинства. – Усы у Вахида встопорщились, глаза совсем вытекли, их не стало на лице, только два черненьких пистолетных зрачка, совсем маленьких и страшных, – нервы у Вахида, видать, были ни к черту. – И не надо, – процедил он сквозь сжатые зубы воздух, поболтал остатками во рту, будто водой, – тянуть из тебя ничего не буду, сейчас сам все скажешь. Пакет!

– Не скажу, – пробурчал Файзулла.

– Заговоришь как миленький.

– Я смерти не боюсь. – Файзулла отвернулся от Вахида.

– Я знаю, что ты не боишься смерти, это все знают. – Вахид усмехнулся. – Ты думаешь, я боюсь? Только вот зачем вы шурави убили, что он вам сделал?

Файзулла сжал губы – думал, что этот чернявый усатый начальник спрашивает про Фатеха, но Вахид спрашивал про Сергеева, и такая тоска вдруг пролилась из глаз-дульцев этого человека, что Файзулле невольно сделалось холодно. Он поежился и снова отвернулся от Вахида – раз он так печется о Фатехе, значит, тот в царандое занимал какой-то важный пост. Внутри у Файзуллы все нехорошо сжалось – он действительно не боялся смерти и в ту же пору очень боялся, поскольку не знал, что это такое, сердце у него дрогнуло, толчками поползло вверх, к горлу.

Майор тоже знал, что Файзулла не боится смерти – это не новость – каждый мусульманин не боится переступить черту и оказаться в том самом последнем пределе, откуда уже нет возврата, к этому он подготовлен религией, этого обмылка можно расстрелять, можно взрезать ему живот, можно сбросить со скалы – он будет только доволен: легкая смерть, и примет ее с достоинством. Но одного обмылок, как всякий мусульманин, боится – лишь одного…

Вахиду подали то, что он просил – обычный пластмассовый пакет, в которых мы носим покупки, и майор ловко, будто всю жизнь этим и занимался, накинул пакет на голову обмылка, пробормотал:

– Сейчас ты у меня заговоришь, как скворец на весеннем розовом кусте. Прости меня, рафик Сергеев, – на всякий случай извинился Вахид, поскольку знал: Сергеев всегда был против подобных вещей и не раз ругался с майором. – Еще раз прости, но поверь – ради тебя это делаю. А потом, сам понимаешь – времени у меня нет, через десять минут будет поздно – уйдут душманы.

Файзулла заблажил: не думал, что чернявый усатый рафик так с ним поступит – он не думал, и Фахид тоже не думал – не думал церемониться с обмылком. Обычно душман упирается, ничего не желает говорить, но как только на него набрасывают полиэтиленовый пакет – сразу бледнеет, начинает трястись, будто лис на морозе: боится быть удушенным. Быть удушенным – самая жестокая смерть для мусульманина, это означает, что душа его никогда не сможет покинуть тело, а раз не сможет, то не видать правоверному рая как собственных ушей. Если только в зеркале, но кому нужен рай в зеркале?

– А-а-а-а! – заорал Файзулла.

– Молодец, – одобрил крик Вахид, – хорошо кричишь! Как взрослый. Скажешь, куда ушли твой дружки?

– Скажу, все скажу!

– Молодец! – еще раз похвалил обмылка Вахид. – Давай, говори. Слушаю тебя.

Скорчился Файзулла, стараясь выдернуть голову из пакета, но у Вахида руки такие, что от них не уйти, – цепкие и сильные, большими пальцами он поддел Файзуллу под челюсти, и у того в глазах небо совершило скачок, в воздух беззвучно полетели камни, также беззвучно вернулись обратно, еще что успел увидеть Файзулла – растрескавшиеся губы Вахида с капельками крови, выползшими из разломов. Губы его испугали не меньше, чем полиэтиленовый пакет: страх наложился на страх.

– А-а-а-а! – отчаянно заблажил Файзулла, стараясь вывернуться из рук Вахида.

– Хватит кричать! – спокойно произнес майор. – Прошла пора крика, пришла пора говорить. – Облизнул потрескавшиеся губы языком. – Говори! – приподнял голову Файзуллы, стремясь заглянуть сквозь пакет в глаза.

– Сними пакет! – попросил Файзулла. – Все расскажу.

Пакет сняли.

– Ну?

– Значит так, значит так, – зачастил Файзулла, стремительно сунул руку за пазуху и выдернул оттуда плотный, из лощеной непромокаемой бумаги конверт. – Вот!

– Что это?

– Мухаммед обронил. Я поднял, но отдать не успел, – из глаз Файзуллы выбрызнули слезы: он был еще совсем мальчишкой – ему бы с игрушками возиться, а не