Виктор Николаев - Живый в Помощи(Записки афганца 1) Страница 37

В понедельник, в неоперационный день, двадцать шестого апреля, на сутки раньше намеченного, в семь часов утра, хирург Борис Викторович, постоявший в раздумье у кровати Виктора несколько минут, дал команду: "На стол!"

И началась битва жизни с тьмой, проверка терпения и веры во всемогущество Той Силы, Которая сильнее смерти.

Шел четвертый час операции. Под ярким синим светом, окруженный ассистентами и помощниками Борис Викторович вместе со своей "правой рукой" Шамилем смотрел в микроскоп и привычно манипулировал инструментами. Было душновато, пот заливал даже крупные очки хирурга, и он жестами все чаще просил промокать ему лоб.

Виктор спал. Кожа его скальпированной головы была отведена назад, на затылок. Отрезанный квадрат левой части лица с ухом пришиты нитками к подбородку, язык булавкой закреплен к губе.

…Яко Ты, Господи, упование мое, Вышняго положил еси прибежище твое. Не приидет к тебе зло, и рана не приближится телеси твоему, яко Ангелам своим заповесть о тебе, сохранити тя во всех путех твоих…

Жена четвертый час безпрестанно молилась, снова и снова перечитывая псалом девяностый — "Живый в помощи…" Это был конец. Больше просить и идти было не к кому. Читала машинально, без конца. Исчез уличный шум, все казалось пустым, глупым и ненужным. Закрывшись в соседней комнате, сидя в уголочке и держа в руках иконочку, что-то лепетала, по-взрослому глядя на Матерь Божию, дочь.

— Не может быть! Ну-ка, подсветите побольше, — Борис Викторович не верил своим глазам. — Шамиль, ты видишь?

— Да, Борис Викторович. Может, нам мерещится?

— Дайте же больше света и промокните лоб. Помощники засуетились, хирурги еще и еще раз впивались глазами в мозг пациента: он был чист, гноя не было.

По полученным с помощью самой современной медицинской техники данным гнойник должен был уже лопнуть, залив содержимым мозг. Но сделав трепанацию черепа, хирурги столкнулись с чудом: зыбкая капсула гнойника, величиной с куриное яйцо, прилепившаяся к серому полушарию, была цела.

— Шамиль, подведи под него тампон. Осторожно… Я достаю…

Врач медленно, как сапер, вынимал опасный шарик.

— Все! Вынули!

… И в этот момент уже неопасный гнойник зло лопнул и, растекаясь по перчаткам врача, густая зеленовато-желтая жидкость закапала на пол.

— Успели. Невероятно, но факт. Я такого еще не видел за всю свою тридцатилетнюю практику, — говорил возбужденно Борис Викторович. Оживились и все остальные.

— Этот парень родился в рубашке. Ведь он практически был мертв.

…На руках возмут тя, да не когдапреткнеши о камень ногу твою,на аспида и василиска наступиши,и попереши льва и змия…

Нейрохирурги уступили на несколько часов место лорам. Те, прочистив все слуховые каналы, утвердительно показали: голову можно зашивать. Через восемь часов Виктора выкатили из операционной. Борис Викторович, устало разгибаясь, протянул руки медсестре для стаскивания перчаток. — И все-таки, Шамиль, это мистика какая-то.

— Борис Викторович, а почему мы оперировали сегодня? Ведь запланирован он был на завтра. Тем более по всем показателям уже было все равно когда.

— Мне трудно объяснить, — доктор сделал первый глоток чая. — Что-то меня толкнуло на такое решение. Прямо у него в палате в семь утра. Сделай мы эту операцию на час позже, больного бы уже никто не спас. Да, невероятно…

К пяти часам дня у жены Виктора не осталось ни сил, ни эмоций, чтобы позвонить в госпиталь и узнать о результате операции. Она попросила сделать это друга Виктора:

— Коля, позвони ты. Узнай, я не могу, — она привалилась к стене.

— Операция Николаеву? — голос медсестры привычно и спокойно ответил. — Да, закончилась. Еще час назад. Благополучно. Больной в реанимации. Вернулся в сознание.

…Яко на Мяупова, и избавлю и:покрыю и, яко позна имя Мое.Воззовет ко Мне, и услышу его:с ним есмь в скорби; изму его,и прославлю его, долготою дней исполню его,И ЯВЛЮ ЕМУ СПАСЕНИЕ МОЕ.

— Борис Викторович, срочно! Вас из реанимации к телефону. Там что-то с Николаевым.

Немолодой доктор, тяжело дыша, через пять минут был на два этажа выше у прооперированного больного. В реанимационном отделении персонала набилось больше, чем необходимо. Все смотрели на Виктора. Он, стоя на жесткой послеоперационной постели, весь в трубках, легонько раскачиваясь, вполне осмысленно выкрикивал:

— Слава нашим докторам! Слава всем! Да здравствует наша медицина!

Самое невероятное заключалось в том, что это не был бред. Борис Викторович уже начал привыкать к необычным событиям сегодняшнего дня.

— Что делать, доктор? — спросила медсестра.

— Что, что… Вы же видите, он живой, вас хвалит. Дайте ему двойную дозу снотворного, а то он до утра митинговать будет.

На десятый день Виктор из послеоперационной палаты был переведен в общую.

— Будем считать, что самое страшное позади. Но ему надо начинать учиться жить чуть ли не заново, — заведующий отделением, обращаясь к жене Виктора, привычно курил, стоя у окна. Было ощущение, что они не отлучались из кабинета.

— Начинать учиться ходить, писать, читать и многое другое. Встанет Виктор, я думаю, через полгода, не ранее. На четырнадцатые сутки в коридоре раздался грохот. Виктор лежал на полу, улыбаясь и пялясь в лица подскочившим врачам, что-то невнятно бормоча, как новорожденный.

— Он мычит, что встал и радуется. Ох, ты, горе мое, — медсестра ругала Виктора, — я же говорила, чтобы ты не смел даже шевелиться без меня.

После того, как любящие жена и дочь забрали Виктора домой, его испытания продолжались. Господь неоднократно взывал к его покаянию. Прозрение и обретение смысла жизни давались мучительно трудно.

По лицу бежал ручьями холодный пот. Виктор, стоя на коленях, в чем-то оправдывался непонятно перед кем. Речь была вразумительной.

— Мама, мама, у папы опять приступ! — вскричала дочь.

Но это был не очередной приступ эпилепсии, возникшей после операции. У стоящего на коленях Виктора, все — жесты, мимика — были нормальными. Сжавшись в страхе, как перед кем-то Всемогущим, находящимся свыше, он просил снисхождения, с благоговением обещая выполнить все так, как ему было сказано…

Его не сразу привели в чувство. Виктор сидел на полу, навалившись на стену в полном физическом изнеможении. Узнав жену, начал успокаиваться.

— Их было двенадцать человек, — наконец выговорил он. — Румяные, умные, все знающие обо мне. Очень добрые и строгие. Говорил один, что сидел в середине. На фоне какого-то голубого и белого пышного окружения. Они высказали мне укоризну: "Доколе мы будем молиться за тебя. Доколе ты будешь в лености и вялости к своей жизни".

— В храм! Завтра же. К батюшке Сергию. К Иоанну Предтече — Крестителю Господню. Я знаю, там лечат эту болезнь, — жена была по-хорошему возбуждена.

Все засобирались. На завтра, опоздав с выездом и перенеся его на сутки, повторилось то же оправдательное стояние на коленях. И снова Виктор дал обещание.

О, отче Сергие! Отче Иоанне! Семья три дня находилась у них, просила о помощи, исповедалась, причастилась. Стало значительно легче. Приступы эпилепсии стали беглыми и скоротечными. Теперь — в Гефсиманский скит к старцу В… Батюшка помогает просящим по их искренности и вере. Долгой дорогой Виктор вспоминал кабульский госпиталь, умирающего воина, у которого война спалила всю кожу, но не выжгла веру. Икона и крест на больничной тумбочке в этих воспоминаниях Виктора обретали значение алтаря, Престола Божьего.

…Чинно шло соборование. При втором подходе священника с освященным елеем Виктора замутило, и он вновь как бы исчез из мира. От его плеч вниз исходила наклонная блестящая доска, исчезающая в огнедышащей бездне. По ней сползал огромный жирный лоснящийся белый бес. В его мятущихся зрачках носилось полное непонимание, как это его сгоняют с такого уютного, казалось, вечного теплого места.

Батюшка отошел к другим соборующимся. Виктор пришел в себя. Ощущение было на миг такое, будто тело не имело веса, можно было поджать ноги и висеть. Блаженство ребенка на руках отца.

Батюшка с елеем приближался по новому разу, тело вновь наливалось свинцом. При помазании все повторилось. По доске сползали в огонь уже несколько столько же упитанных мерзостей. И так пять раз. Во время седьмого помазания Виктор стал легок. В таком состоянии — вновь рожденного — он вышел из храма.

Рождество. Крещенские морозы. Снежные холмики звонкого морозного января. Святое торжество Руси в Храме Господнем. Святили воду. Отец Роман, крестообразно проведя над чашей крестом, произнес: "Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!"