Геннадий Васильев - В Афганистане, в «Черном тюльпане» Страница 37

А орловские солдаты ныряли в мертвое пространство захваченных окопов, семенили по ним, согнувшись, отталкиваясь руками от земли. И горячий свинец из душманских стволов пролетал у них над головами, мочаля и тормоша земляные окопные брустверы.

— Что за стрельба-а-а? Какого… о-о-ого-о..

Солдаты ползли по дну траншей, как дождевые черви по земляным ходам. Терпеливо. Упрямо. Мертвая зона земляных укреплений, укрывавшая раньше «духов», теперь спасала их. Узкая окопная линия, непрерывно бегущая вдоль вершины серпантинной лентой, стала тем самым уязвимым швом «Зуба», который неторопливо и хладнокровно взрезал опытный командир Орлов.

— Немедленно доложить… Вы у меня… К едрени-и-и… е-ени-и…

И бессильно неслись сверху злобные пули, крошившие пустой воздух над окопами, обгладывая тугие горбы вещмешков, на мгновение поднимавшихся над бруствером… Дырявили пули серый мех мелькающих над траншеями солдатских шапок, пробивали мякоть ремней и деревянную плоть оружейных прикладов. Но под этим свинцовым ливнем чуть ниже была тишина и теплая ласковая глина, испещренная пятернями солдатских рук.

— Сейчас же-е-е… Сниму с должности-и-и… о-ости-и… Отстраню… а-аню-ю..

И чем выше поднимались солдаты, тем неувереннее и тише звучала автоматная канонада душман. Выстрелы становились реже и реже. Бои незаметно стих.

Когда Орлов поднялся на самый верхний ярус завоеванной высоты, только горячие груды автоматных и пулеметных гильз дымились повсюду. Лежали вокруг пустые патронташи. Гонял ветер грязные кровавые лоскуты от афганских рубах. Чернели под ногами втоптанные в землю резиновые подметки сапог. Дымный тлеющий запах гари пронизывал воздух. Сами душманы исчезли с вершины.

Они неслись теперь вниз по другой стороне высоты, прячась за стенами вырытой для отхода траншеи. Разгоряченные боем солдаты рванулись было за ними в узкую земляную щель, но Орлов решительно отозвал их назад. Ему важнее было сохранить своих людей. Ни один из орловских солдат в эти минуты скоротечного боя не был даже ранен.

«Метель» так стремительно заняла неприступную высоту, что даже соседние роты не успели начать свое наступательное движение. Одной роты хватило для взятия неприступных укреплений, сдерживавших раньше самый яростный натиск всех сил полка.

Прояснилось. Выплыло из белых хлопьев развалившегося тумана чистое ясное небо. Впервые за многие дни…

Орлов сжал тангенту радиостанции.

— Я, Метель… Докладываю Первому. Только что вышли по хребту на высоту 2.700. Сопротивление противника успешно подавлено. Все семь ярусов обороны «Зуба» у нас под ногами. Потерь нет. Прошу прощения, Первый, за плохую связь во время боя…

— Во-от она какая — эта кость в горле, — восхищенно вздохнул Матиевский и погладил черный камень.

— Отполированная, гладкая, как эти… у кота под хвостом…

— Смотри-ка, черная-пречерная… Прямо воронье перо, — крякнул другой солдат.

— И блестит, как начищенный штык.

Солдаты обступили блестящую каменную глыбу, возвышающуюся на самой вершине покоренной высоты. Черные бока гигантского изогнутого камня отливали глянцем, и скользило по этому глянцу желтое пятно отражающегося солнца.

Солдаты разглядывали удивительный камень во все глаза. Слишком много легенд приходилось им слышать про эту вершину. Слишком часто смотрели они на этот страшный камень там, в полку, через колючую проволоку полкового ограждения, невольно поеживаясь и содрогаясь от мрачных мыслей.

— А может, рванем эту хреновину, ребята? — возбужденно предложил кто-то, и в толпе послышались одобрительные возгласы.

— Ну, уж нет, — решительно возразил Матиевский, разглядывая мутное отражение в черном зеркале камня. — Это уже не просто какой-то камень. Это исторический памятник. Монумент воинской славы. Самолет пролетит, — привет, шурави! Пароход проплывет, — привет, шурави! Ишак пробежит, — привет, шурави… Кстати, где там наша Гюльчатай? Где эта участница героического штурма? Плевали мы вместе с нашей ослицей на все душманские укрепления…

— Точно плевали!..

— Памятник, так памятник…

— Постамент имеется…

— Мамаев курган…

— Умыть его маленечко надо, — насмешливо крикнул кто-то и, не стесняясь присутствующих, тут же полил на камень из расстегнутых ватных штанов. Солдаты рассмеялись, и дружно зазвенели тугие струи о глянец страшного «Зуба, столько времени скалившегося на файзабадский полк.

— Что за народ! Ничего святого… Все опошлят, — махнул рукой Матиевский на возбужденных товарищей. — Никакой поэзии и романтики. Одни животные потребности.

— Что же это такое? — с обидой шумел за его спиной Богунов. — Обшарили всю эту проклятую гору. Заглянули в каждую щелочку. Прочесали каждый сантиметр… И хоть бы дырку от бублика нашли. Одни пустые гильзы…

Богунов с раздражением пнул грязную душманскую чалму, сердито махнул дымящим стволом автомата.

— Столько соплей наморозили за эти дни, и все даром. Нет никаких складов. Ни тебе оружия, ни тебе золота с лазуритом, ни каких-никаких ценных предметов. Хоть бы чашка какая китайская попалась бы на память…

— Ага, хоть бы крышка от унитаза нашлась лично для сержанта Богунова…

— С дырочкой…

— Да мне уже унитаз без надобности… Я уже в желудке дырку протер с голодухи, — зарычал Богунов. — Где эти склады с верблюжатиной? Где бочки с красной икрой? Где цистерны с водой животворящей? Здесь же вокруг из съедобных предметов один помет ишачий…

— О-ох, и безобразие, я вам скажу, — протянул низкорослый Круглов, развалившийся прямо на тающем снегу. — Завоевываешь, завоевываешь, и все впустую. Вечером уйдем отсюда, а за нами сюда обратно эта банда вернется, и опять «душки» уютно себе устроятся, — Круглов плюнул в сторону каменных укреплений. — Столько героических усилий… А результат войны — нуль.

— Это точно. Не воюем, а крутимся волчком. Как дурная собака за собственным хвостом, — заметил Богунов. — Хорошо хоть все целы на этот раз.

Шульгин лежал в одном из окопов. Вялыми механическими движениями снаряжал пустые магазины. Прислушивался к разговорам. Кровь медленно отливала от разгоряченного лица. Борозды пота стыли на красных щеках. Между бровей залегли глубокие морщины. На коленях лежало раскрытое письмо.

«…без тебя станет пусто в этом мире, одиноко среди многолюдных толп, опустеет мир, иссохнет моя душа, без тебя я не смогу жить…»

Шульгин вздохнул и задумался. Удивительно, что где-то есть мир и беззлобие, и никто никогда не слышал ни свиста пуль, ни визга осколков, и расцветает где-то беззаботная любовь со смешными страхами и опасениями, и живут рядом с этой мирной жизнью оцепеневшие в тревоге женщины, напряженно ожидающие возвращения своих любимых из страшных цепких когтей стерегущей их смерти.

«… Не смей забывать, родной мой, тебя ждут, тебя любят больше самой жизни. Тебя любят и ждут со всей силой этой отчаянной любви…»

В душе Шульгина, встревоженно звенели печальные слова несчастной Елены, которая не могла привыкнуть к частым и страшным разлукам. Шульгин вспомнил последние минуты прощанья на взлетной полосе файзабадского аэропорта, вспомнил оседающую под колесами медсанбатовского уазика белую пыль, горькие морщины в уголках ее потемневших глаз и обескровленные ее губы, которые своим цветом когда-то напоминали ему спелую вишню. Шульгин опять вздохнул и нахмурился, вспомнив последние странные вести. Неужели кто-то мог встать между ними? Неужели вообще это возможно? Неужели все, что таким удивительным цветом расцветало в их душах, так быстро ушло? Шульгин устало откинулся назад. Задрожали занемевшие кончики пальцев. Странно, конечно, было читать ее письмо и думать об их отношениях здесь, на вершине легендарного «Зуба», посреди горячих стреляных гильз, каждая из которых могла оставить в нем свое смертельное свинцовое жало.

В наушниках послышались шорохи, скрипы. Шульгин прислушался, подобрал рукой тангенту радиостанции.

— Метель-один. Метель-один, как слышно… Я, Основа, прием. Метель-один…

— Первая Метель на связи, прием, — Шульгин сразу узнал голос начальника политотдела. Низкий, глухой, монотонный голос вечно недовольного человека. Давно уже не слышен был этот голос в эфире за эти долгие дни. Шульгин невольно поежился.

— Метель-один. Приказываю немедленно объяснить… Без кривотолков… Без всяких выкрутасов… Что у вас там происходит? Как вы оказались на высоте 2.700? Кто вам приказывал? Кто вам уже не указ, товарищ лейтенант? Может быть, командир полка?.. Политотдел?.. Может, я вам не угодил?… Что вы себе позволяете? Что у вас в голове вообще? Есть что-то или как?.. Просто шапку носить…