Йозеф Секера - Чешская рапсодия Страница 37

Долина усмехнулся. Он уже понял, что Николай просто развлекается.

— Бьюсь об заклад, что уведу половину ваших молодцов с собой, если вы позволите денек-другой поагитировать среди них. А может, уведу и вас, товарищ.

Артиллерист посмотрел на Бартака и весело рассмеялся.

— Не делайте этого. У нас есть один старик на ролях судьи и палача, он застрелит вас на третьем же слове. Так распорядилась командирша, а он понимает ее с полуслова.

Коничеку не терпелось избавиться от неприятного ему офицера, и он подарил ему бутылку водки, лишь бы скорее ушел.

— Спасибо, товарищ, — удивленно пробасил Николай и растерянно посмотрел на Бартака: — Это все мне?

— Конечно, — сказал Войта. — А завтра приходите опять, будет тут ваш Борейко. Вы ведь приятели, не так ли?

— Были, долгое время.

— Да и теперь, Николай, — усмехнулся Войта. Провожая Холодного, Бартак вышел с ним из вагона.

— Прежде чем мы расстанемся, поручик, — сказал Войта, — можно мне вас кое о чем серьезно спросить?

— К вашим услугам, товарищ!

— У того человека, что приехал с вами на бронепоезде, есть имя?

Николай засмеялся.

— Голубчик, имени его я тебе не назову, но он генерал, бывший. Всю войну околачивался возле государя императора, а теперь он что-то вроде начальника особого отдела у моего дядюшки Носовича на Царицынском фронте. Сюда он приехал, чтобы спутать карты Киквидзе.

— Я тебя серьезно спрашиваю, Николай, — повторил Бартак.

— Серьезно и отвечаю, — Николай усмехнулся. — Когда вы нагрянули в Арчеду, дядюшка Носович вызвал Киквидзе в Царицын и хотел его шлепнуть за нарушение дисциплины. Но Киквидзе это понял и уехал обратно к вам прежде, чем дядя успел схватить его. Теперь Носович злится и вот послал к вам своего дружка с Марусей, чтобы он загнал вашу дивизию прямо в пасть к белым. У них договоренность с генералом Дудаковым, который тут вокруг вас кружит.

— К белым в пасть? — воскликнул Бартак.

— К белым, братец, — сказал Николай, — к белым. Дядюшка, видишь ли, изменник, монархист. Вам бы как можно скорее поставить его к стенке.

— А Киквидзе это знает?

— Возможно, знает или подозревает, во всяком случае, бережет пока свою дивизию, а участь царских генералов в Царицыне предоставляет решать Ленину. Ну, до свидания!

— Удивляюсь, как ты можешь вообще разговаривать с таким типом, — набросился на Бартака Иржи Коничек. — В этой войне не может быть места для сострадания и великодушия.

— Как это тебе в голову пришло? — ответил Бартак. — Ты становишься филистером.

— Что?!

— Филистером, — повторил Бартак. — Научись лучше понимать и таких людей.

Едва Николай ушел, под окном вагона появилась молодая женщина. Голова ее была закутана пестрым платком, как у замужней крестьянки, и она упрашивала часового пропустить ее в командирский вагон. Часовой гнал ее прочь, а она громко и настойчиво требовала вызвать хотя бы Войтеха Бартака. Войта выглянул из окна и узнал Катю Разумову. У нее был свежий вид, она улыбалась. Войта вышел. Катя схватила его за руку и стала говорить так, словно пришла по его приглашению:

— Маруся очень сердилась за то, что вы тогда от нас удрали. Она застрелила бы Николу, если бы он не поклялся, что за вами приходил посыльный от командира полка. Приходите завтра вечером. Ужин будет еще лучше.

— Почему же не сейчас? — воскликнул Бартак.

— Маруся уехала с Ольгой в Тамбов и вернется, вероятно, завтра днем. Придут Соня и Никола. Но если вы хотите прийти сегодня, я буду рада. Надеюсь, вас не смутит, что я буду дома одна.

Щеки ее зарумянились, в глазах, прикрытых темными ресницами, читалась какая-то доверчивая уверенность в себе. Да ведь это глаза Марфы! У Бартака похолодело в груди. Такие же прекрасные, бездонно глубокие!

— Приходите, Войтех Францевич, меня вам бояться нечего. Водки у меня нет, но я раздобыла бутылку вина и испекла немного пирогов. Вы доставите мне большое удовольствие, если придете. Марусе я не скажу ни слова.

— Может, и приду, — сказал Бартак, — а теперь уходите… Или подождите, лучше я провожу вас до вокзала.

Она кивнула по-мальчишески. Коничек подал Войтеху в окно ремень и фуражку. Катя шла, как козленок, перепрыгивая через рельсы, и непрестанно говорила, поворачивая к нему сияющее лицо. Когда он простился с ней и пошел назад, Катя долго стояла у самого края платформы, поднимаясь на цыпочки, чтобы видеть его поверх толпы.

У себя в купе Войтех застал Кнышева и Долину. Иржи Коничек стоял спиной к окну и сосредоточенно курил. Комиссар был серьезен, русые его усы обвисли, закрывая рот.

— Товарищ Киквидзе недоволен тем, что Книжек до сих пор не возвратился из Тамбова с пополнением, — говорил Кнышев медленно и хмуро. — Начдив сегодня связался с ним по телефону и приказал ехать с теми добровольцами, каких он успел набрать. Дивизия приведена в боевую готовность. С этой минуты ни один человек не должен отлучаться в город.

В дверях купе встал Вацлав Сыхра. Сворачивая самокрутку, он с недовольным видом слушал комиссара. Его большие глаза блестели зеленоватым огнем, выступающий подбородок походил на кулак.

— Белогвардейцы угрожают царицынской магистрали, нам удалось выяснить, где сосредоточились казаки. — Кнышев помолчал, откашлялся и пристально взглянул на Сыхру, будто ожидал от него одобрения. — Начинается тяжелая работа, товарищи, — скороговоркой добавил комиссар.

— Войта, достань карту, — сказал Сыхра Бартаку. — Найди Урюпинскую. Василий Исидорович смерил — от Алексикова верст сорок.

— Правильно, — сказал Бартак, глядя в карту, но думая о том, увидит ли он сегодня Катю. — Когда выступаем?

— Вечером пойдешь со мной к дивизионному, ты и Голубирек, там все узнаем. Получим особое задание, — ответил Сыхра. — А ты, Иржи, созови митинг и объясни бойцам, что нас ждет и чего мы ожидаем от них.

— Я пойду с вами, товарищ Коничек. — сказал комиссар. — Ведь в Урюпинскую мы идем не на званый обед. У белых превосходящие силы. Нельзя забывать, что казаки — серьезный противник, они несут с собой смерть. Вы, товарищ Долина, пойдите тоже на митинг. Я был бы рад, если бы вы нам больше помогали в политической работе.

Йозеф Долина пожал плечами, лицо его зарумянилось. Как во сне пошел он за Коничеком и Кнышевым. Сыхра уселся напротив Бартака, стряхнул пепел, серый и крепкий, как осиное гнездо, и заговорил, словно продолжая давнишнюю мысль:

— Так вот, я думаю, что мы все еще ничего не умеем. И что нас мало против реакционной сволочи. Киквидзе готовится к походу на Филоново, верно, туда и двинем, когда возьмем Урюпинскую. Какой гарнизон там оставить? Две роты Рабоче-крестьянского полка? Это еще молодежь, винтовку держать в руках учились только в Тамбове. Командиры у них неплохие, но что проку, когда у бойцов еще неверен глаз? А мы должны стрелять, как целая армия Теллей. Всех, кто не боится идти в бой на коне, посадим в седло. Из максимовских ребят назначь командиров разведки. Ты их знаешь, а это на войне много значит.

Войтех Бартак, медленно и бережно складывая карту, морщил нос. Командир батальона подождал его ответа, не дождавшись, сказал ехидно!

— У тебя язык, что ли, отнялся?

— Да нет, я согласен с тобой, Вацлав. Моя бы воля, посадил бы я на коней весь Чехословацкий полк. Киквидзе сразу стало бы легче. Нас не более тысячи двухсот человек, а стоим мы добрых двух тысяч. Железная метла! Тяжело мне смотреть, как гибнут пехотинцы в схватках с казаками.

— Гусар, гусар, без пехоты не выиграешь ни одного боя, — усмехнулся Сыхра.

— В степи не закончишь похода без кавалеристов, — сказал Войта, укладывая карту.

— Ладно, — улыбнулся в ответ ему Сыхра. — Совещание у дивизионного ровно в шесть. Потом мы переезжаем в Поворино — штабы и полки. Это маневр, обманем урюпинцев.

Сыхра ушел, и Бартак растянулся на диване. Пехотинцу Сыхре не понять наслаждения от верховой езды. Поди пойми людей! Коничек тоже пехота. В бою у ветряной мельницы дрался как черт, но лошади себе не взял. Он бы и молотом дрался, если бы потерял винтовку, но только на земле: она не выдаст. И таких людей этот ворон, притаившийся в царицынском штабе, хочет загнать в пасть Дудакову! Надо поговорить с комиссаром Кнышевым.

Кандауровские рабочие телеграфировали: в Тамбове подняли мятеж офицеры и кулаки, захватили город, убивают большевиков и сторонников Советской власти. К мятежникам присоединилась часть первого Тамбовского стрелкового полка. Председатель губернского совета телеграфировал из Саратова, просил Киквидзе помочь в подавлении мятежа. Тамбовское восстание не должно стать сигналом к мятежам в других местах.

Киквидзе скрипнул зубами, лицо его окаменело. Так вот почему Тамбов не отвечает по телеграфу, молчит и Царицын. Под вечер по дороге из Балашова на Алтай к Киквидзе заехал его давний друг Разживин и рассказал про Тамбов. Вечером приехал из Тамбова курьер. У Киквидзе потемнели глаза. Семен Веткин — начальник штаба дивизии — налил измученному курьеру стакан водки и дал прикурить. Киквидзе сумрачно глядел, как молодой высокий конник жадно вдыхает табачный дым, как сходит краска с его загорелого русско-татарского лица.