Гельмут Бон - Перед вратами жизни. В советском лагере для военнопленных. 1944—1947 Страница 37

Но некоторых ужасно раздражает, когда кто-то балансирует на рельсах. Хотя это никому не приносит вреда. Я тоже часто балансирую на рельсах. Хотя у меня, конечно, и до того ноги были уже мокрые.

Охотнее всего пленные бредут на работу, опустив голову и думая о чем-то своем. Но на пути постоянно попадаются канавы, оставшиеся после выемки торфа, через которые надо перебираться. Недавно какой-то пес конвоир заставил всю колонну прыгать через канавы рядами по пять человек.

— Сомкнуть ряды! — кричал бригадир.

При этом несколько человек упали в канавы.

Но когда мы добираемся до главного осушительного канала, проход по нему доставляет нам настоящее удовольствие. Канал протянулся более чем на тысячу метров. Мы идем по покрытому темным льдом ровному, как стрела, каналу. Как жаль, что у нас нет коньков!

Но некоторые конвоиры не разрешают нам ходить по льду главного канала. Тогда нам приходится идти вдоль канала по ухабистой местности и перепрыгивать через два десятка поперечных канав.

После того как мы преодолели двухметровую полосу кустарника за главным водоотводным каналом, перед нами открывается треугольник для поворота локомотивов узкоколейной железной дороги. Здесь, в глухой местности, сходятся несколько рельсовых путей, которые ведут через лес в сторону Осташкова. Тут же лежит старый паровой котел, поставленный на козлы из деревянных шпал. Рядом валяются железные трубы. Недалеко стоит дощатый барак. И эта знакомая картина утешает меня. Эти рельсы свидетельствуют о том, что здесь еще до нас успели побывать люди. В противном случае все выглядело бы пустынным и необитаемым.

Почти каждое утро навстречу нашей колонне движется одна и та же фигура. Сначала она появляется вдали, как маленькая темная точка, которая становится все больше и больше и, наконец, превращается в женщину, проходящую мимо нас, не поднимая глаз.

— Это фрау Ларсен, — сообщит кто-нибудь новенькому, который удивляется, почему эта женщина в военной форме бредет одна по снежной пустыне.

Она идет из главного лагеря, где семья Ларсен проживает в одном из бревенчатых домов казарменного типа. Она идет в лесной лагерь, к Борисову, переводить на его допросах. Когда она проходит мимо нас, то всегда опускает голову и смотрит в землю. Мы тоже смотрим вниз. Но когда она однажды не встречается с нашей колонной, у всех у нас возникает вопрос, не заболела ли она. Хотя никто не говорит об этом вслух. Но это продолжается всего лишь мгновение. Затем на первый план выдвигаются новые, более важные впечатления.

— Вы уже заметили, — радостно сообщаем мы друг другу. — Сегодня подали на погрузку только пять вагонов!

Я щурю глаза в своих слишком слабых очках. Почти всегда над торфом висит серая дымка. Пять темных прямоугольников, проступающих вдали сквозь туман, услаждают наш взор. Это вагоны, которые рано утром сюда доставил старенький паровоз. Они часто сходят с погнутых рельсов. Тогда к месту аварии направляют кого-нибудь из нас. Часто сразу несколько бригад. В таких случаях вагоны прибывают с опозданием. Тогда и мы начинаем погрузку немного позже. И домой в лагерь мы тоже вернемся позже.

Ведь вагоны должны быть загружены. И если мы вернемся в лагерь только в семь часов вечера, то целых двенадцать часов останемся без еды. Без куска осклизлого хлеба и без миски жидких щей, из которых на нас злобно косятся рыбьи глаза.

Но сегодня вагоны уже на месте. И их только пять! Обычно бывает восемь и даже больше.

Мы мчимся вперед, чтобы захватить корзины, которые валяются в снегу перед вагонами. Мне достается корзина даже с двумя целыми ручками. А теперь сразу за работу!

Начинаем с первого вагона. От него до кучи торфа всего лишь каких-то пятьдесят метров. Эту кучу мы уже начали разбирать вчера. Теперь она похожа на огромный гроб, половину которого уже успели сожрать черви.

Мне больше всего нравится носить корзину одному. Когда ее поставишь на плечо, нести ее удобнее, чем тащить вдвоем за ручки. Тогда корзина оттягивает руки, и они быстро устают.

Сегодня все идет как по маслу. Вместе с нами пришел и один из членов антифашистского актива. Дело в том, что в последние дни торфяная бригада не выполняла дневную норму.

Наш бригадир сказал:

— При постоянной нехватке корзин и большом количестве вагонов люди просто не в состоянии выполнить норму!

Поэтому сегодня с нами пришел и один из членов антифашистского актива, чтобы посмотреть, можно ли выполнить норму. Это Ганс. Металлическим стержнем он с такой силой откалывает замерзшие куски торфа, что те с шумом разлетаются вокруг. Мы организовали работу таким образом, что два человека постоянно находятся на куче торфа, чтобы помогать поднимать корзины с торфом на плечи одиночных носильщиков.

— Сюда, приятель! Берись за ручки! — покрикивают они.

И у вагонов мы поставили двух человек, которые снимают с плеч носильщика корзину и высыпают торф через стенку вагона.

Все идет как по маслу.

Только к концу работы я чувствую усталость. Теперь я ношу корзину вдвоем с напарником. Это еще совсем юный подсменный рабочий. Он не самый хороший партнер для переноски торфа. Я настойчиво уговариваю его, как мать своего ребенка:

— Потерпи немного! Еще чуть-чуть — и мы закончим! Так, теперь еще одну корзину! Ну, видимо, придется отнести еще одну! Ну вот, эта теперь действительно последняя корзина!

У меня самого темнеет в глазах, когда колонна снующих взад и вперед носильщиков торфа рассыпается.

Корзины летят в снег.

— Сложите корзины аккуратнее! — кричит кто-то. — Иначе завтра их опять не хватит!

Скоро будем дома. Я уже вижу поворотный треугольник для паровозов. Мысленно я уже бегу по льду главного канала. Вот уже виден дым, поднимающийся из трубы лагерной кухни. У меня мелькает мысль, что еще ни разу мы не возвращались домой так рано!

Да, вот так мне мечталось. Но неожиданно из дощатого барака у поворотного треугольника появляется какой-то начальник и заявляет:

— Сегодня паровоза из Осташкова не будет. Бригада должна сама толкать вагоны до кожевенного завода.

Да это же физически невозможно!

Напротив, это вполне возможно. Самым слабым разрешают остаться. Мы переглядываемся. Это же больше восьми километров! И при этом на пути полно подъемов. К тому же еще и погнутые рельсы. В довершение всего опять начинается метель.

Активист говорит:

— Итак, я не смогу ничего изменить. Во всяком случае, если вы опять на двенадцать часов останетесь без еды, мы напишем от актива об этом докладную.

— Ему хорошо говорить! — ворчат стоящие в колонне. — Он сейчас пойдет в лагерь и сожрет целый котелок пшенной каши!

— Ну, только не начинайте бузить! Что мы можем делать от имени актива, то мы делаем. Все больные собрались? Тогда пошли!

В сопровождении конвоира и прихрамывающих больных активист исчезает за склоном траншеи. Когда они снова появляются на льду главного канала, никто из них даже не оглядывается в нашу сторону. Для них все закончилось. Дело улажено. Но не для нас. Нам предстоит теперь возня с этими проклятыми вагонами.

— Раз, два, взяли! — командует бригадир.

Наконец первый вагон трогается с места. За ним второй.

А вот у третьего вагона уже после первых десяти метров передняя вагонная тележка ходовой части оказывается рядом с рельсами. Но на этот раз все обошлось. С помощью железной трубы нам удалось уже через пять минут поставить тележку на место.

Наш четвертый вагон движется относительно быстро. Хотя он загружен сильнее, чем остальные. В нем наверняка не менее шести тонн. Но он загружен равномерно и движется на обеих вагонных тележках так мягко, как вагон скорого поезда.

К тому же мне сильно повезло, так как я успел занять место сразу за задней стенкой вагона, а не трусил сбоку. Хотя сбоку и не нужно постоянно нажимать, но из-за большого числа мостиков и ям там невозможно спокойно идти.

Первое время мне даже нравится идти под прикрытием стенки вагона. Здесь я защищен от снега и ледяного ветра. Мы изо всех сил упираемся в стенку. Однажды вагон покатился дальше почти сам по себе. Поэтому у меня появляется возможность даже побалансировать на рельсе. Что очень не понравилось идущему рядом со мной. Здесь, за задней стенкой вагона, где идти удобнее всего, нас становится все больше и больше. Каждый пытается отпихнуть другого.

— Если ты идешь по рельсу, то, разумеется, не можешь толкать вагон! — набрасывается на меня один из них.

Сейчас нам предстоит преодолеть подъем и придется как следует поднажать. Но я нахожу опору даже на гладком рельсе, так как на моих резиновых подошвах имеется поперечное рифление.

— Заткнись! — огрызаюсь я. Не хватало еще, чтобы я позволил им выпихнуть меня отсюда!

Наконец лес остается позади нас. Слева лежит польский лагерь. С обеих сторон от железнодорожного пути виднеются воронки от авиабомб. Их сбросили летом немецкие летчики, когда я еще был в утятнике. Ах да, утятник! Там как художник я жил очень хорошо!