К. Домбровский - Альманах «Мир приключений». 1969 г. Страница 38

— Ну, с тобой не прощаюсь. До скорого!

Но голос у него был какой-то странный.

Мне все объяснили, как поле включать, если машина не на специальной площадке стоит, а на траве, и про рычаг — и мы забрались в хронолет.

Я сам нажал рычаг, только не сильно — на один щелчок. Серый туман появился и развеялся, и мы уже стояли на поляне в парке. Только это был еще не такой парк, какой я видел. Пруд был и колесо тоже, только все было еще обыкновенное, а не такое, как через десять лет. Мы стояли и молчали.

— Слушай, Колька, — сказал вдруг я. — Давай мускулами померяемся!

Так я и знал — у него мускулы были тверже, чем у меня.

— Я каждый день зарядку делаю, — сказал Колька.

Ну вот, и он тоже. Я вздохнул.

— Уже полгода, — добавил Колька.

Ну, значит, мне еще полгода можно не каждый день! А там я привыкну, наверно.

— Ладно, я пошел, — грустно сказал Колька. Он отошел немного, потом повернулся и крикнул: — А мы переезжаем! На другую улицу!

Мы с Николаем смотрели ему вслед.

— Он тебе понравился? — спросил я.

— А тебе?

— Ничего, по-моему.

— По-моему, тоже ничего. Нам за него стыдиться не приходится, а?

— Ага, — ответил я. — Слушай, а почему ты сказал, что Марс не покорили?

— Потому что его действительно не покорили. Только первая посадка с человеком на борту была.

— А площадь? — спросил я.

— Площадь? — Он засмеялся. — Знаешь, когда наши ракеты только над самой Землей летали, в газетах уже писали про покорение космоса. Но это, в общем, правильно, — подумав, заявил он. — В принципе мы ведь его покорим, верно? Ну, пошли.

Вот мы и на знакомой поляне. И надо прощаться.

— Николай, — вдруг сказал я, сам себе удивляясь, — а эта Лида Тимофеева, которая с тобой говорила, она, по-моему, толковая девочка, ты как думаешь?

Он посмотрел на меня:

— Знаешь, Колька, я с тобой согласен. Очень она за тебя переживала. Я ей вечером обязательно позвоню, расскажу всю эту историю...

Я почувствовал, что все могу ему сказать — прямо как самому себе, так он здорово меня понимает.

— Знаешь что, — сказал я, — у нас она, конечно, маленькая еще совсем, но я так думаю — когда она вырастет, надо будет мне с ней подружиться...

Он посмотрел на меня и засмеялся.

— Оно бы неплохо, — сказал он, — но тут одна заковыка получается, учти. Лида, конечно, вырастет, но ведь и ты вырастешь. Сколько ей лет сейчас, у вас?

— Три, по-моему... — печально сказал я. — Все понятно. Тогда ей будет тринадцать, а мне будет... ого, уже двадцать два!

— Да, насчет дружбы, пожалуй, не выйдет, — сочувственно отозвался Николай. — И вообще — давай поскорее в свое время, а то отец знаешь как переживает!

— Он, по-моему, спокойный был... — неуверенно возразил я.

— Много ты понимаешь, я вижу! Психолог! — сказал Николай, усаживая меня в машину. — Ну, прощай. На вот на память.

И он сунул что-то твердое мне в руку. Я сжал кулак, и зубы сжал, и так, сжатым кулаком, ударил по рычагу.

И снова очутился на бетонной институтской площадке.

Когда мы ехали с отцом домой (испытания отменили, потому что мы уже сами нечаянно все испытали), я спросил отца, откуда Николай знал, как запускать хронолет. Я уже понял, что он сам нашел мою машину в кустах, только вытащил не на ту полянку. Отец задумался, а потом сказал:

— Понимаешь, Коль, если мы уже в семидесятом году додумались до хронолета, то через десять лет об этом многие будут знать. И, может быть, даже многие будут уметь с ним обращаться.

— А почему же ты не спросил Николая, что они еще откроют? Можно было бы все узнать!

— А зачем? — спросил отец. — Ведь все равно нам самим это нужно сначала сделать. Если мы чего-нибудь не сделаем, то и у них этого не будет. Это ж, брат, историю делать, а не в задачнике ответы подглядывать.

Мы вышли у дома, отец пошел вперед, а я остался, потому что увидел Лидку Тимофееву. Какая она еще маленькая! Я стоял и смотрел на нее, и мне не верилось, что это та самая Лидка. Мне даже смешно стало, что я хотел с ней дружить, Она ведь еще и читать не умеет! Лидка увидела, что я на нее смотрю, и подошла ко мне. Я присел на корточки и разжал кулак.

— Смотри, что у меня есть, — сказал я.

На ладони у меня лежал маленький пятиугольный значок, на нем был нарисован Марс и стоящий на нем космонавт, а внизу цифры — «1980».

— Это чей? — спросила Лидка. — Твой? Тебе подарили?

— Я сам себе подарил! — сказал я.

— А где ты взял?

— Это длинная история, — сказал я: все равно она ничего не поймет.

— Расскажи про историю!

Вот пристала! Я спрятал значок в карман и сказал ей на прощание:

— Вот вырастешь, тогда я тебе все расскажу. Ровно через десять лет, тридцатого июня, я тебе позвоню вечером и все расскажу. Обязательно! И побежал по лестнице.

В. Мелентьев

РАЗОРВАННАЯ ЦЕПОЧКА

ПОВЕСТЬ

Зима выдалась шалая — недельные оттепели, разжиженные дороги, сизые, по-весеннему оживающие леса. Оттепели сменялись торжественными снегопадами, леса опять одевались в белое и словно затаивались. Потом, обычно к вечеру, небо прояснялось, жидкие лимонные закаты рождали яркие звезды и с непривычки кажущиеся свирепыми морозы.

Именно в такие дни местные охотники уходили в леса — на свежем снегу хорошо вырисовывались следы зверя и птицы, дышалось легко и радостно.

Декабрьская оттепель кончилась в понедельник. Потянул северный ветер, прекратилась капель, но было еще тепло и тревожно-тихо.

Вечером во вторник сорвались первые снежинки. В среду начался неторопливый редкий снегопад, а в четверг пополудни вероятно около четырех часов дня, вскоре после особенно сильного снегопада, в окраинном доме нового поселка Южный выстрелом из охотничьего ружья Андрей Яковлевич Ряднов выбил оба стекла правой половины окна глухих рам, выходившего прямо на молодые сосновые посадки — густые и ослепительно зеленые.

Минут через двадцать после выстрела Ряднов обратился к расчищавшему снег соседу:

— Понимаешь, Петрович, стекло выбил. У тебя в запасе нет?

Лев Петрович Липконос — невысокий, худощавый, лет пятидесяти с лишним, аккуратный, всегда чисто выбритый и обычно молчаливый — усмехнулся:

— То-то я слышу у тебя грохнуло что-то... Запил, что ли?

— Какое там запил!..

— А что случилось-то?..

— Да понимаешь... неувязка у меня получилась, — уклончиво ответил Ряднов. — Так нет стекла-то? В воскресенье съезжу в торговые ряды, куплю и отдам.

— Оно, конечно, грех соседа не выручить, да ведь нету.

— Жаль.

— А что сделаешь? Напугали. У вас тут, говорят, все под подозрением: если появятся стройматериалы — сразу к следователю.

— Бывало, — сразу согласился Ряднов, но, уходя, буркнул: — Вот домишко, кроме неприятностей ничего не получишь...

Больше ни к кому из соседей Ряднов за стеклом не обращался. Забил окно фанерой и проложил изодранным детским одеялом.

В пятницу утром мимо рядновского дома, по тропе, которая бежала к шоссе и дальше, к аэропорту, прошли рабочие с аэродрома и заметили рядом с тропой, в сосняке припорошенное колким снегом тело человека в ушанке, задранной стеганке, из-под которой ярко алела красная майка, и сообщили об этом в милицию.

Работники милиции, старший следователь Петр Иванович Ивонин, фотограф и другие должностные лица прибыли через полчаса. Они сфотографировали подступы к трупу, а сам труп — во всех ракурсах, осмотрели окружающую местность. Впрочем, осмотр дал очень немногое — прошедшие снегопады, по сути, уничтожили все следы в посадках. Однако на белой глади обнаружилась стежка полузанесенных снегом заячьих следов. Она тянулась от рядновского огорода почти до сосновых посадок. Неподалеку от заячьих шли другие — человеческие — следы, настороженные и словно бы крадущиеся.

Такой вывод и старший следователь Ивонин, и его товарищи сделали на том основании, что расстояние между ними было неодинаковое: иногда человек останавливался.

Эти следы, не доходя до посадок, обрывались — человек потоптался и пошел обратно, ступая в свои же следы. Об этом свидетельствовали двойные отпечатки подшитых, с каблуками валенок. По характеру обратных следов можно было предположить, что человек тот спешил.

Повторный осмотр трупа тоже не дал никаких обнадеживающих результатов. Убитый лежал ничком в глубоком снегу между рядами сосенок и так, словно в смертную минуту пытался перевернуться на спину или хотя бы на бок, чтобы выползти на тропу. Снег вокруг оказался чистым, нетронутым, и, следовательно, умер человек без борьбы.

Когда его перевернули и осмотрели карманы, то обнаружили права шофера второго класса на имя Роберта Сергеевича Андреева, паспорт, военный билет, из которого явствовало, что убитый не призывался в армию по болезни, семьдесят два рубля тридцать четыре копейки денег, и больше ничего: ни записных книжек, ни писем, ни записочек.