Станислав Ваупшасов - Партизанская хроника Страница 38

Меньшиков кивнул. Я вручил ему пачку марок из кассы штаба:

— Возьми нескольких партизан и иди! Денег не жалей.

— Покупая корову, ощупай и смотри табаку не забудь! — в шутку крикнул вслед уходящему Меньшикову Луньков.

Через некоторое время возвратился один из партизан, посланных с Меньшиковым, и сообщил, что в деревне зарезан жирный кабан и хозяйки готовят для нас мясо.

Приходилось в ожидании обеда утолять голод курением. Я затянулся несколько раз и, затушив самокрутку, положил ее в карман: кружилась голова, делалось дурно.

Меня вывел из короткого оцепенения громкий голос радиста:

— Товарищ командир, связь налажена.

Быстро написал:

«Карательная экспедиция противника окончилась, противнику ущерба не нанесли, своих потерь не имеем».

В это время на двух санях, полных чугунов и горшков, приехал Меньшиков. Он открыл крышку большого котла, и по лесу разнесся аппетитный запах горячих щей.

— Гавриил, дели! — позвал Меньшиков Мацкевича.

Когда партизаны подкрепились, поднялся комиссар Морозкин. Он встал на пень, обвел всех взглядом и прочел текст радиограммы. Центр одобрял наши действия и поздравлял отряд с Октябрьской годовщиной.

— Вставай, проклятьем заклейменный… — звучным голосом затянул Мацкевич, его поддержали остальные, и могучий «Интернационал» громко прозвучал в затихшем лесу.

Ко мне с котелком в руках подошел Мацкевич.

— А как же с нарядом? — обратился он.

— Товарищи пообедают и пойдут сменят, — спокойно ответил я.

— Я на ходу могу есть, — сказал Мацкевич, — ведь товарищи ждут.

Подменить товарищей вышли Мацкевич, Валя Васильева и секретарь парторганизации Кухаренок.

Лаврик, забыв о себе, кипятил молоко и варил яйца, припасенные специально для раненых.

После обеда партизаны оживленно беседовали, рассказывали, где и как они прежде встречали этот великий праздник.

Спускались сумерки, горели маленькие костры. Я заметил, что Иван Любимов не принимает участия в общей беседе, а, задумавшись, ходит от костра к костру.

— Что с тобой, Иван? — спросил я, положив ему руку на плечо.

Он поднял голову и задумчиво сказал:

— Вся жизнь моя связана с партией, а я до сих пор еще не в ее рядах. В начале войны в своем полку уже собрал было нужные документы, но так и не успел вступить — был ранен… Да вы про это знаете.

— Слышал, однако продолжай, — попросил я его. Мы с комиссаром знали о прошлом Любимова по рассказам Меньшикова, который принимал и проверял его.

— Так вот, — начал Любимов, — ранили меня, и попал я в плен. В концлагере стал обдумывать план побега. Помог случай. Однажды эсэсовцы устроили себе забаву: привели собак, науськивали их на заключенных и давились от хохота. Я не вытерпел: «Смеется тот, кто смеется последним». Два моих товарища пожали мне руку. Этого было достаточно; ночью нас троих посадили в машину и повезли. Мы поняли, что везут на расстрел, расцеловались, решили во что бы то ни стало бежать. Нас отвезли в лес и высадили около канавы. Эсэсовский офицер освещал смертников карманным фонариком, рядом с ним стояли пять автоматчиков. Мой друг, тоже Иван, сильно ударил офицера в подбородок и крикнул: «Друзья, бежим!» Фонарь погас, мы бросились в кусты. Сзади послышались автоматные очереди, пули свистели кругом. Немного пробежав, услышали голос Ивана: «Бегите скорей! Меня ранили! Пусть хоть вы живы будете!»

Под утро мы были в польской деревне. Мой товарищ совсем ослаб, и его пришлось оставить у местных жителей.

Я долго блуждал, пока дошел до белорусской земли. Ну, а потом, сами знаете, примкнул к вашему отряду. Это было пятнадцатого мая тысяча девятьсот сорок второго года. Этот день я никогда не забуду… Вот теперь и думаю, достоин ли я быть членом партии, — закончил Иван.

Я прикинул: четыре эшелона противника, пущенных Любимовым под откос, опасные походы, смелые вылазки были хорошей рекомендацией.

— Я хочу вступить в ряды партии, это придаст мне больше сил для борьбы с проклятыми гитлеровцами, — снова заговорил Иван.

Я посмотрел на его взволнованное лицо и твердо сказал:

— Подавай, Иван, заявление в парторганизацию, я тебе рекомендацию дам.

Любимов горячо пожал мне руку и признался:

— Этот плен не давал мне покоя, меня мучили слова «бывший пленный»…

— В плен попадают по-разному и держатся в плену тоже по-разному, — успокоил я его.

Я рассказал Меньшикову о нашем разговоре с Любимовым.

— Любимов показал себя в бою, и я тоже в случае надобности могу замолвить за него слово.

Отряд у нас был единым, а парторганизаций оставалось две: после слияния отрядов парторганизации еще не объединились. Мы решили созвать 8 ноября партийное собрание с повесткой дня:

1. Выборы партийного бюро.

2. Прием в партию.

3. Отчет о проделанной работе отряда.

И вот члены партии собрались. Председателем выбрали меня, секретарем — Сермяжко. Присутствовало тридцать два члена партии и шестнадцать кандидатов.

Секретарем парторганизации отряда был единогласно избран Николай Михайлович Кухаренок, членами бюро — Кусков, Морозкин, Сермяжко и я.

Перешли ко второму вопросу; начали зачитывать заявления вступающих. Вот одно из многих заявлений, которые писались в тяжелые для Родины дни лучшими из лучших:

«Прошу первичную партийную организацию принять меня в члены ВКП(б), обязуюсь быть искренним коммунистом, обязуюсь беспрекословно выполнять все распоряжения партийных органов. В боях за дело любимой Родины буду биться с фашистскими захватчиками до полного их уничтожения. Для дела партии в любую минуту готов отдать жизнь. Константин Усольцев».

Приняв Усольцева в члены партии, а Любимова — в кандидаты, собрание перешло к третьему вопросу. Слово было предоставлено мне.

— Наш отряд идет по верному боевому пути, — начал я. — Его удары чувствует противник: спущено под откос двадцать вражеских эшелонов. Здесь следует отметить наших мужественных подрывников: Сермяжко, Мацкевича, Ларионова, Любимова, Тихонова, Афиногентова и других. Много уложено нами гитлеровских головорезов.

Кажется, теперь можно сказать, мы научились везде бить «непобедимых» гитлеровских вояк Достаточно вспомнить бои под Валентиновом, Домовицкой, Потичевом. Гитлеровцы уже вынуждены снимать с фронта и бросать против партизан дивизии, а этим мы помогаем нашей славной Красной Армии.

Наша заслуга и в том, что мы сумели в Минске, превращенном немцами в свой опорный пункт, создать подпольные группы, которые уже в ближайшее время дадут себя почувствовать немцам.

Но в нашем отряде есть и недостатки: все еще не на должной высоте дисциплина, не все партизаны хорошо усвоили методы партизанской борьбы. В эту блокировку я случайно услышал разговор новичка со старым опытным партизаном. Новичок, геройски выставляя грудь, хотел идти прямо на врага, а не подумал о том, что умелое отступление — тоже победа. Отсюда вывод: опытные партизаны, и в первую очередь коммунисты, обязаны воспитывать в новичках не только героизм в бою, но и большую выдержку и силу воли.

Другой недостаток — чрезмерная словоохотливость, даже подчас болтливость. Наверное, не случайно фашисты так точно били по нашему лагерю. Есть партизаны, которые болтают по деревням много лишнего. Командование отряда будет пресекать это зло самым решительным образом. Здесь нам нужна помощь не только парторганизации, но и всех партизан.

Устранив эти недостатки, наш отряд станет еще более боеспособным, и гитлеровцы почувствуют на себе усилившиеся его удары.

К нам, размахивая листками бумаги, подошел радист Лысенко.

— Приказ Народного комиссара обороны, — сказал он.

— А это вам, — и Александр передал мне радиограмму.

Я отдал листок с приказом Сермяжко:

— Зачитай.

Партизаны напряженно слушали.

Партия не скрывала от советского народа нависшую над страной опасность. Враг угрожал Сталинграду, все ожесточеннее становилась борьба с немецко-фашистскими захватчиками.

В полнейшей тишине Константин читал:

«— От исхода этой борьбы зависит судьба Советского государства, свобода и независимость нашей Родины.

Раздувать пламя всенародного партизанского движения в тылу у врага, разрушать вражеские тылы, истреблять немецко-фашистских мерзавцев» — это был прямой приказ нам.

— Смерть немецко-фашистским захватчикам! — закончил Сермяжко чтение приказа.

— Смерть фашистам! — прогремело в лесу.

К Сермяжко подбежал Лаврик и протянул руку к листку бумаги.

— Дай мне на минуту, я прочитаю раненым.

Получив листок, он моментально исчез.

Собрание закончилось, но мы не расходились. Постепенно стали подходить беспартийные товарищи.