Дмитрий Холендро - Избранные произведения в двух томах. Том 1 [Повести и рассказы] Страница 39

В самом деле, чего это мне все не молчалось? Успокойтесь, Прохоров… Еще подумают, что ты боишься… Белка позвал:

— Василь! Можно за село выйти не по дороге, а дворами?

Василь бросил пустую флягу на землю и, нагибаясь, чтобы не зацепить за ветки, подскочил к сержанту. Тот ближе поднес листок к глазам, потому что внизу темнело. Лушин резал остаток каравая, который достался нам из рук старика, и загибал пальцы. С Василем нас было семь. Без Гали.

Уже почти в полной темноте, осторожно шурша, сверху съехал Калинкин и доложил:

— Солнце село.

Сапрыкин засмеялся.

— Ай, Малинкин! Молодец, не прозевал! А мы и не заметили.

Благодать этой степной темноты, наступающей сразу! Закаты держались, обдавая огнищем полнеба, подпаливая и облака и каждый отлетевший от них комочек, словно это были уже клочки не облаков, а пламени, и оно отражалось во всем пшеничном море и в каждом колосе отдельно, но потом все небесное и земное вдруг исчезало, напоминая, что было одно солнце на весь простор, и оно закатилось.

Сапрыкин выбрался взамен Толи следить за дорогой.

Кто-то из нас переставлял ноги, и, если скатывались крошки земли по сухому слою стародавних листьев, вся лощина наполнялась шорохами… Закурить бы! Это пытка, когда нечего свернуть пальцами, заклеить языком, когда нельзя блаженно затянуться и, пряча окурок в кулаке, выпустить дым, дерущий ноздри, щекочущий верхнюю губу, на которой, нелепо раскурчавливаясь, намечались первые усы.

Сначала съехал Сапрыкин. За ним зашуршало. Галя?

Это была Галя. Живая. Толя даже коснулся ее, проверяя. Белка и все мы выслушали ее торопливый рассказ. Немцев не прибавилось. Миномета она не видела, но туда бегал Санько. Миномет на прежнем месте, у дороги на Дворики. И машина там. От места, где наша дорога соединялась с большаком, до машины хода минут пятнадцать. На глазок. Часы Галя, как подошла к селу, спрятала, раз было велено. Вот они. До места, где ребята нас услышали, семь минут. Да, самое главное! Другие фрицы — в центре Тарасовки, у перекрестка. В хате Нестеренко. Там их пять.

— Сами видели?

— Одного. Возле двора. С мотоциклом.

— А как узнали, что немцев там пять?

— От хозяина. Його симью з хаты выгналы. Воны сховалыся у родычив. Под вечер хозяин пишов за коровою, його знову погналы. Корову фрицы сами доють. А хозяина… чуть не застрелили. Санько виделся с ним.

От волнения Галя заговаривала то по-украински, то по-русски.

— Санько ему ничего не сказал про нас?

— Нет.

— Может догадаться, что парнишка не просто так расспрашивал, сколько немцев в хате, — сказал Сапрыкин.

— Кто такой Нестеренко, Василь? — спросил Белка у хлопчика, который сидел, ожидая, когда понадобится.

— Хто? Рыбак помишанный. Рано вранци хопав пацанив з Днипра и давай канючыты пескарей на живця. Мы йому пескарей, а вин нас пустыть за яблукамы в сад, усю ораву. У них яблукы хороши. Титка Вера лаеться, а вин на ней крычыть, що вона йому одних дивчат надарыла, никому живця ловыть…

— Що же ищще? — повторяла Галя, боясь забыть что-то.

— Где второй мотоцикл?

— Вот! Гоняе от Нестеренкива до миномета. Хоть раз на годыну… в час… туды-сюды…

— Ну, так, — сказал Белка. — Это их командир. Калинкин, поцелуйте Галю.

Он сказал так серьезно, что мы не удивились бы, если бы Калинкин сделал это, но Толя сидел в темноте, не шевелясь, а Галя глубоко вздохнула.

— Пора, — сказал Белка.

Мы поползли по склону лощины вверх. В поле ночью веселей дышалось, чем в лощине, хотя и над полем воздух загустел от дневной жары… Высоко-высоко, это не мешало ему стать прозрачным, а внизу мы не видели друг друга.

Пушку раздели, опять подкатили из-под веток к трактору. Лушин проверил крепежку. Старшину хотели усадить в кабину, но он остановил всех. Потом сядет, а нас проводит на ногах. Им с Лушиным была дана задача: через полчаса заводиться и ровно десять минут двигаться на Тарасовку, а потом бесшумно стоять до первых наших гранат. Тогда не медлить, тогда жать… На всю железку. Так сказал Белка. За это время к хате Нестеренко беспременно успеют немцы с другого края Тарасовки. А мы встретим и задержим их ганомак. Это тоже было наше дело — держать подъехавших фрицев, пока трактор не пройдет Тарасовку…

— А якщо из пушкы? — робко спросил Василь. И Белка ответил ему, как себе:

— Только обнаружимся. Наша пушка сейчас — внезапность.

Белка с Василем зашагали к Тарасовке первыми. Мы уходили, а старшина стоял… Глаза привыкли, и мы видели его темный силуэт в ночи. Он не двигался и все стоял, как дерево.

Через полчаса Сапрыкин сказал:

— Не слышно…

— Подойдут ближе, станет слышно. Фрицы не прозевают.

— Ночью слышней, чем днем, — прошептал Толя.

— Бывает, ночью спят, — сказал Белка.

— Немцы?

— И они живые.

— Небось устали так наступать, — мрачно пошутил Сапрыкин.

Мы прислушались еще раз к тишине и заскользили по крутому склону балки перед селом, спрятались в нее. Василь вывел нас за хатой Нестеренко. Здесь, по уговору, он нас покидал, чтобы проводить Галю на дорогу к переправе.

— И беги домой, как пуля. Про нас, про пушку, Василь, расскажешь завтра…

— Я вернусь.

— Не спорь, некогда.

— Я вам покажу, як итты дворами…

— Я понял как.

— Толя! — прошептала Галя. — Руку!

Толя протянул руку.

— С ума сойти, — сказал он, когда Галя и Василь ушли и шагов их не стало слышно.

— Что?

— Махорка.

— Эх!

— Спрячь в кисет, Сапрыка. Рассыплю.

У Сапрыкина еще был кисет, подаренный стариком, который нес босого мальчика к Днепру. Сапрыкин сунул в кисет махорку, а Толя сказал:

— Принесла и забыла…

Но зато они коснулись друг друга, когда Галя передавала ему забытую махорку, подумал я. Может, это пустяк, а может, все пустяк рядом с этим, среди смертей и страданий.

Нам не пришлось искать хаты. Ее окошки желтели. Мы еще не знали тогда немецких свечей-лепешек в круглых картонных коробочках, где, потрескивая, плавали тесемочные фитили. Это они светили так желто.

Мы подкрались к хате. Через огород было видно, что двор пуст, потому что пятна желтого света из окон озаряли его. Охамели фрицы! На улице стал вспыхивать белый луч, далеко процеживаясь сквозь ночь. Белка оставил нас под плетнем, а сам пополз к улице. Мы узнали позже: там стоял немец у мотоцикла, зажигал и тушил фару, поворачивая ее то в одну, то в другую сторону. Наблюдал? Сигналил?

— Подождем, — шепнул Белка.

Подмывало спросить «чего?», но не хотелось лишних движений даже губами.

— Подъедет второй, — шепнул он сам.

На улице ненадолго темнело намертво и опять начинались вспышки. Нам казалось, мы уже лежим целую вечность.

— Когда подъедет? — еле слышно спросил Сапрыкин.

Белка не ответил, и это было как приказ молчать всем, и мы молчали. Я заметил, что дышу медленно, как никогда, что хочется открытым ртом хватить побольше воздуха, но вдруг получится громкий выдох? А я не один…

Где-то на дороге стоят Примак и Лушин, еще двое наших, о ком тоже нельзя забывать. Они не могут без нас войти в Тарасовку. Стоят и ждут… Сейчас скажу:

— Товарищ сержант, не надо больше ждать…

Нет, не сейчас, позже… Нет, не сейчас, позже… Нет, не сейчас…

Мягкий ропот мотоциклетного мотора коснулся наших ушей, поселился во тьме, стал нарастать. Я все время думал, как мы заметим второй мотоцикл. Ну, Прохоров, совсем отупел. Как? Вот он тарахтит…

У нас было четыре гранаты. Две на рукоятках и две лимонки, железные яички в «крокодиловой» коже, из клеток, готовых брызнуть осколками. Сержант толкнул меня, я Толю, а он Сапрыкина, мы вложили запалы в гранаты и поползли за Белкой. Мы ползли по траве, она скрадывала наши неловкости и трение коленок о землю, это была хорошая трава, самая родная… Вот она кончилась. Дальше угол возле дома. Фриц коротко посветил навстречу своему командиру и выключил фару, а тот тоже ответил вспышкой света. Близко как! Белка встал. За ним встали я и Сапрыкин. Остался лежать Толя Калинкин, изготовив карабин. Всего один угол отделял нас от немцев. Выбегут сейчас остальные из хаты или нет? Спят? Звучно булькнув, замолк мотор подъехавшего мотоцикла.

— Alles in Ordnung?

— Jawohl. — Конечно, мол, все в порядке.

Белка шагнул и бросил гранату. За ним бросил я, выскочив из-за угла, и тут с ужасом понял, что я не слышу разрыва. Дьявольская моя контузия — то я забывал о ней, то она сама напоминала о себе при первом взрыве, у которого отнимался звук. Я увидел в желтом окне хаты голову немца и выстрелил в нее из пистолета, держа Эдькин карабин в другой руке, и немец отшатнулся от окна, а я хотел выстрелить еще, но тень немца упала на подоконник, и я догадался, что это Калинкин выстрелил из карабина.