Здесь, под небом чужим - Валерий Дмитриевич Поволяев Страница 39

Голос его потонул в дружном винтовочном залпе, грохнувшем под самыми окнами. Махно бросил бумагу на стол и поднялся.

– Пора, – произнес он.

– А с арестованными что будем делать? – спросил Лева Задов.

– Как что? В расход.

– У вас вроде бы такая душевная беседа была…

– Беседа беседой, а дело делом. Дело трепотни не любит.

Легендарный Пархоменко был расстрелян, как обычный пленный. Без суда и следствия. Даже то, что батька знал его старшего брата, не спасло комдива.

Хоронили Пархоменко с помпой – сказать прощальное слово над гробом и поклониться покойному приехал даже Клим Ворошилов. Присутствовал на похоронах и Семен Буденный. Ворошилов, словно бы изображая из себя некого дворянина, доставал из кармана надушенный «о де колоном» платок и часто подносил его к безмятежному, далекому от похоронных забот лицу, Буденный же был мрачен, длинные пушистые усы у него печально подрагивали, словно бы кто-то обидел отважного командарма, глаза влажно блестели.

Речь Ворошилов толкнул громкую, пообещал отомстить за смерть Пархоменко – и раз и навсегда покончить с бандитизмом.

– Пока мы не поставим точку на разных Махно и прочих прихлебателях, пришедших к нам из темного прошлого, порядка в Стране Советов не будет, – сказал он. – А мы этот порядок должны навести!

Всякое «наведение порядка» означало кровь, кровь и еще раз кровь. Вообще, слишком много крови было пролито в России – целые реки. Конца-края не было видно этим страшным потокам…

Над головами людей, хоронивших комдива Пархоменко, с затравленным хрипом носился ветер, часто менял направление, дул то в одну сторону, то в другую, скручивал из мелкого снега сатанинские хвосты, поднимал их в воздух, перемещал по пространству, ухал недобро и швырял жесткую, как песок порошу людям в глаза. Ворошилов привычно опускал руку в карман шинели, доставал оттуда надушенный платок, вытирался им, затем, втягивая ноздрями в себя острый дух «о де колона», произносил капризно:

– Что за погода… Противно жить даже!

– Самая погода для смерти, – недобро косясь на него, отвечал Буденный. – В такую погоду люди сатанеют и рубятся так, что земля дрожит. Ничто не может их остановить.

Иногда вместе со снегом ветер выдирал из-под кустов черные мерзлые комья земли, подкидывал их, швырял в людей, норовил попасть прямо в глаза, люди ежились, загнанно поглядывали вверх, в небеса и думали о том, сколько же еще друзей, родных людей они положат в могилы, прежде чем закончится эта страшная война.

Стоявший рядом с Буденным маленький кривоногий командир кавалерийской бригады достал из кармана смятую папиросную бумагу, оторвал от нее прямоугольник для самокрутки. Буденный вгляделся в бумагу – штабная ведь.

Бумага действительно была штабная – приказ Фрунзе от пятого декабря 1920 года, разосланный по всем красноармейским подразделениям:

«Южному фронту поставлена задача в кратчайший срок окончательно ликвидировать махновщину, дабы можно было приступить к советскому строительству и проведению продовольственной кампании.

Я решил концентрическим наступлением с северо-запада, с севера и востока прижать остатки махновских отрядов к Азовскому морю и беспощадно уничтожить».

Ничего из этой затеи Михаила Васильевича не получилось – Махно не только не удалось прижать к Азовскому морю, батьку даже не увидели – он оказался неуловим. Более того, до сих пор здорово кусается. Последняя потеря – группа крупных командиров, угодившая в плен вместе с Пархоменко.

Пархоменко был опытным комдивом, носил на груди два ордена Красного Знамени. Ордена эти пользовались особым почетом у красноармейцев, давались лишь таким бесстрашным рубакам, как Пархоменко; покойный комдив умел разваливать белогвардейцев саблей пополам, от макушки до копчика, именно он уничтожил знаменитого анархиста-боевика Максюту, выиграл несколько крупных сражений и на тебе – споткнулся на каком-то мухоморе…

Буденный невольно вздохнул: ему было жаль Пархоменко – так легко тот дал обыграть себя… В результате потерял собственную жизнь.

Комбриг скрутил себе цигарку, сунул ее в рот, но раскуривать не стал – посчитал это неудобным.

Впоследствии Буденный написал:

«Месяц мы гонялись за Махно, а существенных результатов не достигли. Состояние крайней раздраженности охватывало меня. В течение десяти дней войска фронта разгромили многотысячную регулярную армию Врангеля, а здесь те же часто не могут справиться с какой-то бандитской шайкой. Нам было стыдно смотреть друг на друга, с трудом подходил я к аппарату, когда вызывал командующий.

Казалось, вот-вот Махно удастся поймать, но вместо победного рапорта поступали новые неприятные донесения»…

Вскоре после гибели Пархоменко Махно был окружен. Произошло это недалеко от Бузовки – села, где жители умели хорошо петь песни, голосистые бузовские молодки на всю округу славились не только «соловьиными концертами», но и тем, что, выходя замуж, умели брать верх в семье и потом гоняли своих мужей сковородками по всей деревне…

Фрунзе рекомендовал своим войскам устраивать повстанцам ловушки, заманивать в них махновцев, завязывать крепко-накрепко горловину мешков и попавшихся уничтожать. Несколько таких ловушек было устроено на реке Горный Тикич, в том числе и в окрестностях Бузовки.

Едва начался бой, как пошел снег – крупный, тяжелый, в этих краях очень часто выпадал грузный влажный снег, – он все скрыл в своей мятущейся круговерти, все замаскировал – ощущалось в нем лишь какое-то шевеление, и все. Бой заглох сам по себе, только по мосту, проложенному через реку, продолжали бить пулеметы, они пристрелялись, когда еще не было снега, а воздух сиял прозрачностью, был похож на хрусталь, пах яблоками – свежий зимний воздух в Бузовке всегда пах яблоками, чистотой домов и голосистыми молодухами, которые умеют нафабриться и начепуриться, как никто, а головы себе моют настоями диких душистых трав… Пулеметы теперь не умолкали ни на одну минуту.

В круговерти снега на ту сторону Горного Тикича попытались прорваться несколько махновцев, но попали под слепой пулеметный огонь и пройти не смогли.

Пулеметы продолжали бить.

Махно сидел в бричке и невольно морщился:

– У красных что, счета на патроны нету?

Рядом с ним, нахохлившись, будто две большие черные птицы, очень молчаливые, горестные, сидели Галина Андреевна и Феня Гаенко.

Следующая попытка прорваться через мост, такая же слепая – в густом снегу по-прежнему ничего не было видно, – также оказалась безуспешной: пулеметы вновь искрошили людей.

Снег прекратил идти так же внезапно, как и начался – только что валил густой, плотный, похожий на горный обвал, – недаром речка здешняя называлась Горным Тикичем, – и вдруг словно бы что-то обрезало: снег перестал идти.

Он покрыл все пространство – пушистый, нежный, белый, мягкий снег – улегся саваном на земле, кустах, деревьях, домиках, застывших невдалеке, на телах людей, лежавших на мосту в беспорядке.

Небо приподнялось, сделалось синим, неряшливые снеговые облака поспешно убрались в сторону, и солнце не замедлило пробежаться по земле.

Видно сделалось на добрые пять километров, в том числе стали видны и пулеметные точки красных.

Махно сидел неподвижно, вглядывался в засыпанные снегом бугорки, образовавшиеся на мосту