Александр Листовский - Конармия [Часть первая] Страница 4

Парнишка, зажмурившись, выпалил и тут же кивнул свистнувшей пуле.

— Вояка! — рассердился старый солдат. — Погоди, ужо я тебя научу! — Он приподнялся, потянулся к винтовке и, ахнув, ткнулся головой в притоптанный снег.

— Дядя Иван! Дядя Иван!.. Ты что, дядя Иван?! Убили тебя? — Парнишка, весь дрожа, тормошил плечо солдата, но тот лежал без движения.

Совсем рядом разорвалась граната. Парнишка побледнел, бросил винтовку и кинулся вниз по пологому склону. За ним бросился другой, третий, побежали остальные… Тогда слева показались всадники. Размахивая шашками, они настигали бегущих…

Буденный решил спасти людей от истребления. Он подал команду резерву и с обнаженной шашкой бросился на белых, которые тут же прекратили преследование, обратив всю свою ярость на неожиданно появившихся всадников. Замелькали вспененные в удилах конские морды, потные лица, послышались скрежещущие звуки клинков, стоны и крики. Буденный взмахивал шашкой, отражал сыпавшиеся отовсюду удары, рубил и колол. Но надо было уходить — стайка храбрецов быстро таяла. Буденный вырвался из окружения наседавших со всех сторон всадников и карьером поскакал на хутор Казюрин. С ним ушло несколько казаков…

4

Станица Платовская притихла, затаилась в предчувствии тревожных событий. В просторном курене, выходившем на станичную площадь, сидел у окна старый казак Иона Фролов. Тут же, в комнате, находилась совсем древняя старуха Агеиха, дравшая в углу гусиные перья, и дочь Ионы — Настасья, полногрудая, румяная девка.

На площади, как и на улицах, было пустынно. И хотя был уже полдень, из дворов не появлялось ни единого человека.

— Как вымерло все, — вглядываясь в окно, сказала Настасья.

Но тут из переулка выскочило несколько конных. За ними выехало старомодное ландо, запряженное парой рослых караковых лошадей. В ландо сидели два генерала. Вслед им хлынули конные.

— Иде ж они такой фаэтон подцепили? — раздумывал Иона Фролов, глядя в окно. — А, так это ж Королькова! — узнал он. — Да и кучером-то Афонька его. А во-на Буренов поехал. Есаул калмыцкий. Помещик. Бога-атый человек.

— Батя, это на что же генералы понаехали? — спросила Настасья.

— Как это на что? — Иона строго посмотрел на нее. — Порядок производить… Мы так-то в пятом году в городе Ростове забастовщиков производили. Кого плетями, кого под расстрел. Досталось тогда тем забастовщикам.

— Батестовщики тогда-сь нашего анарала-губернатора с коловертня убили, — сказала скрипучим голосом бабка Агеиха.

— С какого «коловертня»? — спросила Настасья.

— С того самого, с которого человека застреливают.

— С левольвера?

— А кто его знает, милая, как оно правильно называется…

Старуха смолкла и, шепча что-то, принялась сгребать в кучу гусиные перья.

— Да, большие были дела… — вспоминал Иона Фролов, поглаживая пышную с проседью бороду. — В городе Ростове, вот как и тут, голытьба взбунтовалась. И вот мы с его превосходительством, с генералом Гнилорыбо-вым, подъехали ночью под Нахичевань. И артиллерия ту-ды шла с Персиановских лагерей. Да, приезжаем, остановились. Его превосходительство генерал Гнилорыбов команду подал: «Справа, слева заходи!» А сам на своем воронке крутится, хлыстиком помахивает. «Караичев, ко мне!» Это нашей сотни есаула так звали. Караичев наметом до него. А его превосходительство говорит: Командуй — смирно! Буду речь держать к казакам». Мы построились, а он и говорит: «Казаки! Вы присягнули, не щадя живота, бороться за веру, царя и отечество! Вот, — говорит, — наш ампиратор поручает нам произвесть порядок в Ростове». И зараз есаул Караичев команду подает: «Во фронт стройся! Справа по три за мной!» И мы пошли на Ростов. А ночь — глаз выколи. Глядим, впереди спичка зажглась. Это, значит, рабочие пикеты сигнал подают: казаки, мол, появились! Караичев Петр Андреич шашку выхватил: «Карьером марш-марш!» Подлетаем к вокзалу. А ростовские босяки — по подвалам. Тут и выскакивает персиановская артиллерия. Снялась с передков. Да как вдарит залпом с четырех орудий прямо в двери подвала. Каша! Забастовщики выходят, сдаются. Куда же им, неоруженным. А его превосходительство генерал Гнилорыбов хлыстиком им по головам да по шеям: «Не бунтуйтеся, сукины дети!» И вот как взяли мы их под арест, он и говорит есаулу: «Объявляю всем казакам благодарность за хорошую службу». А я, как был тогда старший урядник, так еще сто рублей получил золотыми десятками.

— Глядите, куда это есаул поскакал? — сказала Настасья.

Иона Фролов глянул в окно. Есаул ехал вдоль улицы и стучал плетью в ворота.

— Ой, никак, и к нам! — всполошилась Настасья. — Хай ему черт, сатане!

В ворота сильно постучали.

— Мать моя, царица небесная! — зашептала Агеиха, часто крестясь.

Нетерпеливый стук повторился.

Ворча что-то, Иона Фролов вышел на баз. Над плетнем торчало скуластое лицо есаула. Он нагнулся с седла, сделал страшные глаза и, со свистом потянув в себя воздух сквозь зубы, зло крикнул:

— Иди вся на майдан! Слушай генерал! Кто не пошла — тому малахай! — Он погрозил плетью. — Кто тихо пошла — выпорем!

— Кого?! Меня пороть?! — заорал на него Иона Фролов. — А ты знаешь, неумытый, с кем говоришь? Я старший урядник! Я царю верой-правдой служил!

— Ты моя балачка слыхал? — Есаул, оскалив зубы, вновь потянул воздух. — Живо иди вся на майдан!..

Толпа на площади притихла. Казаки, иногородние, калмыки, перешептываясь, поглядывали на генералов Гнилорыбова и Семилетова, присланных атаманом Поповым в Платовскую для зачтения его обращения к населению. Особое внимание станичников привлекал внушительный генерал Гнилорыбов, который, чуть склонившись, говорил что-то появившемуся невесть откуда станичному атаману Аливанову, тонкому, юркому человеку.

— Мотька, дывись, — шептал один из мальчишек другому, украдкой показывая на генерала. — Дывись, якие вусы! Як козий линьтварь [3] в зубах держе!

Гнилорыбов выпрямился и громко откашлялся.

— Станичники! Господа старики! — обратился он к народу. — Его превосходительство походный атаман всевеликого Войска Донского генерал-лейтенант Попов поручил мне прочесть вам его обращение. — Гнилорыбов помолчал, принял от сотника Красавина бумагу с крупно напечатанным текстом и начал читать…

Потом Гнилорыбов опустил бумагу и оглядел молчаливо стоявших людей, высматривая, какое впечатление производит на них обращение походного атамана.

«Он или не он?» — размышлял Иона Фролов, очутившийся вблизи от обрюзгшего генерала, который, повернув голову с синими складками мешков под глазами, смотрел в сторону двух припоздавших казаков. «Он! — узнал урядник, когда Гнилорыбов бросил на него беглый взгляд. — Эх, как его превосходительство жизня поста-рила. Скажи, как бороной по морде проехала. А каков был орел!» Теперь он узнал и голос продолжавшего читать генерала.

Гнилорыбов закончил обращение, призывавшее станичников вставать под знамена вновь формируемой армии, и объявил об общей мобилизации казаков и иногородних. Потом он сказал что-то рыжеватому генералу Семилетову и вместе с ним направился к ландо.

— Ура, господа атаманы!!. — завопил дурным голосом маленький кривоногий человек, пробиваясь сквозь толпу. На нем был рваный казачий мундир не по росту, с полковничьими эполетами и во всю грудь орденами, вырезанными из латунной банки. Он кричал и кривлялся, размахивая позолоченной палкой, выструганной наподобие атаманской насеки.

— Кто это? Что за шут? — гневно спросил Гнилорыбов.

— Покорнейше извините, ваше превосходительство, — заговорил Аливанов, почтительно беря под козырек и весь изгибаясь. — Это, как бы сказать, житель тутошний. Баренов фамилия. Васька-баловник кличут. Он, как бы сказать, дюже умом тронутый. Атаманом себя представляет.

— Черт знает что такое! — Гнилорыбов поморщился. — Как это вы позволяете терпеть такую мерзость среди казаков! Уберите его!

Аливанов мигнул казакам. Двое схватили и поволокли куда-то упиравшегося, кричавшего Ваську.

Эффект от выступления Гнилорыбова был несколько испорчен. Генералы под тихий смешок уселись в ландо и, сопровождаемые Аливановым, уехали обедать к станичному атаману.

Тем временем солдаты князя Тундутова сгоняли на площадь арестованных. Старики, бабы, подростки — кто со страхом, кто с ненавистью, кто с тайной жалостью — смотрели на подводимых к станичному правлению окровавленных, жестоко избитых людей.

Двое урядников остервенело хлестали плетьми разложенного у плетня старика.

Князь Тундутов, сотник Красавин и приехавший, с ними коннозаводчик Сарсинов расположились в креслах на высоком крыльце.

— Знаете, князь, просто глазам своим не верю, что пришел конец этому дьявольскому наваждению, — говорил Сарсинов с торжествующим выражением на лишенном растительности широком лице. — Страх вспомнить! Хорошо, что я вовремя успел угнать табуны. Надеюсь, что больше это не повторится?