Вилли Хейлман - Последние бои люфтваффе. 54-я истребительная эскадра на Западном фронте. 1944-1945 Страница 4

Калувейт пинком распахнул дверь.

– Так, парни, как все прошло? – Его краснощекое лицо уроженца Восточной Пруссии сияло навстречу вновь прибывшим. – Два, три, пять, семь – о, мы все здесь, – сказал он радостно.

– Нет, Фритци, командир не вернулся. Я видел, как он пошел вниз, оставляя шлейф черного дыма. Будем надеяться, что он смог уйти.

– Он – сумасшедший ублюдок, – произнес очень бледный молодой унтер-офицер. – Ситуация для нас не была бы такой сложной, если бы он был немного хладнокровнее.

– Не говорите так.

– Тоймер[33] – прекрасный малый, не знающий, что такое страх.

– Я знаю, но попадает-то нам. Он всегда первым бросается в драку, а нас позади него щиплют.

Тем временем Калувейт накрыл на стол. Пилоты закурили, и спокойствие постепенно восстановилось. Высокий офицер отвел в сторону фельдфебеля:

– Курт, расскажи, как все прошло.

– Так же, как и обычно. Мы не смогли добраться до устья Орна, как хотели. Они теперь начинают атаковать нас над Эврё, самое позднее – над Лизьё. Нам повезло бы гораздо больше, если бы не Тоймер. Вы можете поздравить меня – я сбил «Лайтнинг».[34]

– Прекрасно, Курт! Удачи!

– Да, фельдфебель, я видел это. Составляйте рапорт, и я подпишусь под ним как свидетель, – сказал бледный унтер-офицер с другой стороны стола.

– Спасибо, Хунгер.[35] Спасибо!

– Так что наш Веньякоб[36] имеет уже дюжину, – произнес долговязый Остро,[37] его черты и произношение говорили о том, что он родом из Восточной Померании.[38] Парни называли его Патт. – Если Тоймер не вернется, то он возглавит эскадрилью. Сейчас у нас нехватка офицеров, вплоть до штабных должностей.

– Это было бы здорово, – заметил Хунгер. Он не так давно находился в эскадрилье, и раздражающие «собачьи схватки»[39] над плацдармом, очевидно, действовали ему на нервы. Так же, казалось, он не особенно любил лейтенанта Тоймера, командира эскадрильи. Было очень непросто держаться рядом с таким отчаянным сорвиголовой, как Тоймер.

– Мальчики, давайте ешьте, – ворчал Фритц Калувейт.

Они действительно были его мальчиками, поскольку за его широкой спиной были сорок пять прожитых лет и где-то в окрестностях Гольдаппа[40] его ждало семейство – мать и маленькая Ева.

– Приятного аппетита, ребята!

Командир группы[41] прервал ужин:

– Хейлман, пожалуйста, пойдемте со мной, а также вы, Гросс[42] и Дортенман.[43] Эмиль, вы хотите пойти или?..

– Роберт, вы сами сказали это, – весело рассмеялся человек по имени Эмиль.

– Хорошо, передайте мои наилучшие пожелания вашей подруге. – И затем, повернувшись ко мне, пояснил: – У нашего Булли[44] есть миленькая изящная мадмуазель из кафе в Версале.

Вместе с этой веселой группой офицеров я отправился в следующую комнату, где под резным деревянным геральдическим щитом с зеленым сердцем мы обнаружили несколько удобных кожаных кресел.

Ординарец быстро принес любимый пилотами послеобеденный напиток – ароматный кофе, кексы и турецкие сигареты. Среди своих новых товарищей я начинал чувствовать себя как дома.

Итак, Роберт Вайсс – «прекрасный товарищ», как вчера назвал его доктор Манц, командир 3-й группы в известной эскадре «Зеленое сердце», – слушал отчет о сбитых над фронтом вторжения[45] вражеских самолетах. Мои глаза блуждали от его Рыцарского креста[46] до его глаз. Я считал, что хорошо разбираюсь в людях, и глаза этого парня водянисто-синего цвета казались искренними и открытыми. Он был самым старшим по возрасту в этом кругу, за исключением штабных офицеров из нелетного персонала. С другой стороны стола сидел лейтенант Альфред Гросс, произведенный в офицеры за храбрость. За ним сидел лейтенант Дортенман – холодный и скрытный.

– Хейлман, – сказал Вайсс, прерывая мои мысли, – вы возглавите 7-ю эскадрилью лейтенанта Той-мера. – Обернувшись к другим, он продолжил: – Возможно, он снова избежал неприятностей.

«О, житель Вены», – сказал я сам себе, услышав мягкий акцент.

– Он все еще мог выпрыгнуть, но, кажется, ударился о хвостовое оперение. Вероятно, у него сломаны ноги. – И продолжил, повернувшись ко мне: – В воздухе эскадрилью будет вести фельдфебель Веньякоб. Вы будете держаться меня. Я хочу посмотреть, что вы можете. Что случилось с новыми «ящиками», о которых сообщалось раньше? – обратился он к офицерам, сидящим за другим столом и играющим в скат.[47]

– Так, это весьма длинная и мучительная история, – ответил Нойман.

Я почувствовал себя неудобно. Нужно ли мне рассказать о том, что произошло в небе над Парижем?

– Девять из двадцати прибыли, включая герра Хейлмана, – сказал Нойман, бросив свои карты. – Восемь приземлились здесь во время налета истребителей-бомбардировщиков вчера вечером. Герр Хейлман прибыл только час назад.

– Вчера вечером я совершил вынужденную посадку в Буке, – произнес я, прочистив горло.

– Но почему? – с удивлением спросил командир группы.

Я представил свой рапорт. Оба лейтенанта не смогли скрыть молчаливую усмешку, когда с губ Вайсса сорвалось грубое: «Идиот!»

– Да, герр гауптман, – сказал я, глядя прямо ему в лицо.

– О, это не вы, я говорю о командире группы Штайнерте.[48] Можно было ожидать, что лишь опытный боевой офицер с серебряными крыльями[49] сможет найти свой аэродром. Это типично, и это тогда, когда мне так срочно требуются пилоты.

Я не удивляюсь тому, что молодые пилоты пугаются, когда впервые участвуют в боевом вылете. Эти глупцы в тылу не делают ничего из того, что необходимо. Все, о чем они заботятся, – так это заполучить все готовое, как на фронте, так и в тылу. Когда пилоты прибывают, то нет никакой возможности повлиять на почтенных «киви»[50] из командования Кёльн-Остхейм. Поспешно отправить «ящики» подальше с аэродрома, а действительно ли они готовы к боевым действиям – это уже совсем другой вопрос.

Атмосфера за столом, где играли в скат, начала накаляться. Игроки со стуком бросали на стол карту за картой, так что звенели бокалы.

Зазвонил телефон. Ординарец, сняв трубку, позвал командира группы.

– Пожалуйста, подождите минуту. Нойман, возьмите вы.

– Да, герр гауптман.

Прижав к уху вторую телефонную трубку, Нойман записал на своих картах: «„Свободная охота“ в секторе Эврё – Эльбеф.[51] Истребители-бомбардировщики». Это было новое полетное задание.

Глава 3

Фронт вторжения, 20 июля 1944 г.

«Держаться!» – в войска поступил приказ командования. Сражение стало настолько ожесточенным, что о будущем никто не думал, принимались сиюминутные решения, мы жили только сегодняшним днем.

Мои первые «собачьи схватки» остались позади. Везде, где бы мы ни появлялись, превосходство противника было подавляющим. Моя несчастная страна напрасно уповает на немецкие истребители в небе. Если бы вы только знали о том, как безропотно пилоты шли на смерть, выполняя ее приказы. В течение восьми дней я возглавлял 7-ю эскадрилью. За это время мы потеряли 50 процентов наших самолетов и каждого пятого пилота: ожоги, переломы, гибель.

Я закрыл свой дневник. В последнее время я чувствовал себя измученным, под глазами были темные круги, вены на кистях сильно вздулись, выдавая напряженную работу сердца. Нервная система работала на пределе.

Когда за несколько минут до этого пришло известие о попытке покушения на жизнь фюрера, люди очень вяло прореагировали. Я сказал подчиненным то, что должен был сказать, как офицер, связанный военной присягой. В то же самое время я знал, как и любой другой летчик-истребитель, что должен продолжать сражаться за свою страну и летать, даже несмотря на то, что возможность победить в этой войне практически сводилась к нулю.

Безнадежность ситуации превратила многих из тех, кто продолжал сражаться, в наемников. Их нельзя осуждать. В рядах истребительной авиации не было трусов.

Никто не мог предположить, что случится в воздухе через несколько минут: бесполезная и безнадежная дуэль с противником, имеющим подавляющее численное превосходство; короткая «собачья схватка» и стремительная гонка обратно домой, потому что враг приближается со всех сторон и потому что ни помощь друзей, ни самая виртуозная техника пилотирования, ни чрезвычайная смелость не приносили никакой пользы. Просто необходимо было исчезнуть с места боя. Вы должны бежать, хотите этого или нет. Продолжение боя равносильно самоубийству.

И что еще больше переполняло чашу горечи, так это невыполнимые летные задания и недоверие к штабистам, которые безапелляционно посылали нас на смерть из безопасных подвалов или из комфортабельных укрытий вдали от Парижа. С невежеством, а зачастую злым умыслом и предательским вредительством они настойчиво утверждали, что хорошая связь и естественное желание затруднить действия противника или даже сделать их невозможными требуют полета на определенной высоте; в результате чего эскадрилью сотни километров «вели» на высоте 180 метров, в то время как противник, столь же многочисленный, как звезды в небе, и летавший на всех высотах, пикировал на проклятую эскадрилью подобно грифу-стервятнику.