Роберт Дейли - Сильные духом (в сокращении) Страница 4

Когда Фавер наконец поднялся с постели и вышел из спальни, телефон успел прозвенеть десять раз и разбудить весь дом.

— Едут, — сказал голос в трубке.

Кто-то из муниципалитета, а может быть, из полиции, подумал Фавер. Кто именно — он не знал, хотя тот же самый человек звонил и раньше, предупреждая об облавах.

Фавер не знал, сколько евреев скрывается в Ле-Линьоне и ближайших городках и деревнях. Наверняка больше тысячи. На случай опасности, подобный сегодняшнему, существовал особый план, и Фавер снял трубку, чтобы привести его в действие. Телефон не работал.

Это означало, что полиция явится совсем скоро. Интересно, это будут французы или на сей раз гестапо? И сколько у него в запасе времени?

— Мне надо уйти, — сказал Фавер жене и взглянул на Рашель. Ей нельзя здесь оставаться. — Оденься потеплее, Рашель. Ты мне кое в чем поможешь.

Когда они с Рашелью вышли на улицу, он объяснил, что ей надо сделать. Он поручил ей объехать фермы в восточном направлении вплоть до границы коммуны, предупредив по пути руководителей ячеек. Затем она должна была разбудить аббата Монье в Сент-Агаве и попросить его отпереть церковь, чтобы там могли спрятаться беженцы.

Сам он сначала направился к дому директора школы Вернье. Вдвоем они разбудили учеников, живших в интернате, и разослали их на велосипедах по домам, где жили евреи. Беженцы должны побыстрее одеться, выйти на улицу и ждать Вернье, который приедет на грузовике и отвезет всех, кто поместится в кузове, в Сент-Агав. Если его долго не будет, пусть не дожидаются, а бегут в лес и прячутся там.

После этого Фавер поехал в сторону Ле-Пюи. Ночь была темной, дул холодный ветер. Пастор объезжал ферму за фермой, и вскоре у него заныли ноги и спина. Время близилось к четырем часам. Кроме Фавера, на дороге никого не было, но он то и дело прислушивался, не едут ли полицейские машины.

Ни у кого из крестьян не было бензина, но некоторые переделали свои трактора и грузовики, чтобы они могли работать на древесном угле. Пастор велел фермерам везти беженцев в Энжо — сколько смогут посадить в кузов. Фавер надеялся, что тамошний мэр, сочувственно относившийся к евреям, позволит им пересидеть облаву в подвале ратуши.

Когда пастор добрался до последней фермы, уже светало. Хозяйка предложила ему стакан воды, которую он с благодарностью выпил.

Выйдя во двор, он увидел на дороге полицейские машины — впереди несколько легковых, за ними выкрашенные в защитный цвет автобусы, набитые жандармами.

Снова сев на велосипед, пастор медленно покатил обратно в Ле-Линьон. Пост выставили в двух километрах от городка — одинокий жандарм с мотоциклом. У него был приказ никого не выпускать из Ле-Линьона. Фаверу пришлось предъявить документы и объяснить, кто он такой.

На рыночной площади Фавер увидел четыре автобуса цвета хаки и две легковые машины. Возле одной из них стояли мэр, префект Брен и незнакомый мужчина в длинном кожаном пальто и фетровой шляпе. Гестаповец, подумал пастор.

В двух автобусах сидели жандармы, два других были пусты. В них повезут схваченных евреев.

Фавер слез с велосипеда и подошел к мужчинам. Обменялся рукопожатиями с мэром и префектом.

Пастор внимательно разглядывал немца — узкое, чисто выбритое лицо, на вид лет тридцать пять. Он кивнул незнакомцу в знак приветствия.

— Это мсье Грубер, — представил его префект.

Встав по стойке смирно, Фавер обратился к немцу:

— Добрый день, герр Грубер. Вы из гестапо?

Грубер смотрел на него, прищурив глаза.

— Рад, что вы здесь, — продолжал Фавер по-немецки. — Вы и люди вроде вас вносят в нашу жизнь жесткий порядок.

— Вы хорошо говорите по-немецки, — сказал Грубер.

— Я учил немецкий. В его классическом варианте. Но у меня бывают затруднения с некоторыми новыми оборотами. Такими, например, как «усиленный допрос». Что это значит?

Грубер недовольно взглянул на него, но промолчал. Не получив ответа, пастор повернулся к Брену и мэру и перешел на французский:

— Я задал ему вопрос насчет усиленных допросов. Закон очень строг: усиленный допрос может применяться только к евреям, коммунистам, марксистам, саботажникам, террористам и агентам Сопротивления. Так что, думаю, нам не о чем особенно волноваться.

— Я знаю, кто вы такой, — сказал Грубер по-немецки.

Зато Фавер не знал, кто такой Грубер. А если бы знал? Попридержал бы он в таком случае язык?

— Есть еще одно новое выражение, которое мне не совсем понятно. «Окончательное разрешение еврейского вопроса» — что под этим подразумевается?

Глаза немца превратились в узкие щелки, но в остальном он казался совершенно невозмутимым. Имея звание оберштурмбаннфюрера, он командовал немецкими службами безопасности в Лионе и Центральной Франции.

— Нам хорошо известно, — сказал префект Брен, — что в Ле-Линьоне скрывают евреев. У меня есть приказ доставить этих людей для проверки в префектуру. В связи с чем вы должны предоставить мне их список, а также посоветовать им добровольно сдаться властям.

— Извините, но я не знаю их имен.

Пастор не солгал. Всех беженцев снабжали фальшивыми документами, но изготовляли их без его ведома, хотя и с его молчаливого согласия.

— У полиции имеются мотоциклы, автомобили, рации, — сказал Брен. — Сопротивление бессмысленно. Мы уже обыскали все дома в городе, но не обнаружили ни одного еврея. Вы их спрятали. И я требую, чтобы вы сказали где.

— У нас тут действительно были евреи. Но некоторое время назад все они покинули Ле-Линьон.

— Когда они ушли?

Строгие моральные принципы — или просто гордость — не позволяли пастору лгать. Как бы то ни было, в данной ситуации он не собирался врать и изворачиваться.

— Кто когда, я так думаю.

— Мы все равно их найдем.

— Желаю удачи. — Кивнув на прощание, Фавер направился в сторону дома.

Жена ждала его за дверью. Не говоря ни слова, она обняла мужа. Норма была не из тех женщин, что по любому поводу дают волю слезам. Но по тому, как она прижалась к нему, Фавер видел, что жена не на шутку встревожена.

— К нам нагрянули гестаповцы, — сказала она.

— Знаю. Я только что встретил одного из них.

— Нашего мэра заставили подписать бумагу.

— Какую бумагу?

— Всем евреям приказано сегодня к пяти часам явиться в ратушу для регистрации. Обычная проверка, как они сказали.

— Обычная проверка. — Фавер усмехнулся. — Кто в это поверит? Когда вокруг стоят вооруженные жандармы, а у ратуши ждут два автобуса.

Церковь была переполнена. Когда Фавер поднялся на кафедру, чтобы начать проповедь, он увидел среди собравшихся префекта Брена и офицера гестапо.

В качестве темы для проповеди пастор выбрал тринадцатую главу Послания апостола Павла к Римлянам: «Всякая душа да будет покорна высшим властям…»

— Истинный христианин должен выполнять свои гражданские обязанности и подчиняться законам. Однако при этом Павел сказал, — пастор Фавер процитировал: — «Не оставайтесь должными никому ничем, кроме взаимной любви; ибо любящий другого исполнил закон. Ибо заповеди: „не убивай“, „не кради“ и все другие заповеди заключаются в сем слове: „люби ближнего твоего, как самого себя“».

В церкви стояла мертвая тишина.

— Когда законы, вводимые властями, вступают в противоречие с законами Божьими, — продолжал свою проповедь Фавер, — истинный христианин должен подчиниться Богу, а не человеку. Бороться против зла — значит выступать против всего, что разрушает человеческую жизнь.

После службы Фавер, стоя у дверей церкви, приветствовал прихожан. У некоторых на глазах блестели слезы. Пастор оглядывался по сторонам, пытаясь найти Брена и Грубера, но их нигде не было видно.

Почти стемнело. Если бы не светящиеся окна, можно было бы подумать, что город вымер. Полицейские автобусы стояли там же, где и раньше. Два из них по-прежнему пустовали.

Из дверей кафе вышли префект Брен и Грубер.

— Уже пять часов, — зловещим тоном произнес Брен, подойдя к Фаверу.

— Действительно. Вы что, уезжаете? — Видимо, сегодня его все-таки не арестуют, решил пастор.

— У нас с мсье Грубером срочные дела в Ле-Пюи.

— Нашли вы евреев?

— Нет.

— Ничего удивительного. Здесь их попросту нет.

— Конечно, нет. Потому что вы их спрятали. Если вы и дальше будете противодействовать властям, то вас самого арестуют и отправят в лагерь.

Брен направился к своей машине. Гестаповец, так и не проронив ни единого слова, пошел за ним.

— До свидания, герр Грубер, — сказал ему вслед Фавер. Он надеялся, что видит его в последний раз.

Через три дня посты на дорогах сняли, и беженцы смогли наконец вернуться.

После инструктажа Тофт отозвал в сторону летчиков своей эскадрильи. Сегодня восьми «мустангам» предстояло выполнить особое задание. Сначала они, как обычно, будут сопровождать бомбардировщики, но когда те начнут сбрасывать свой груз на Дюссельдорф, Тофт и его товарищи полетят на юг, чтобы обнаружить и обстрелять ремонтную базу Люфтваффе. Предполагалось, что базу прикрывают от десяти до двенадцати зенитных батарей.