Эдуард Пашнев - Военный дневник человека с деревянной саблей Страница 4

Светкиного отца на фронт еще раньше, чем дядю Аркадия, взяли. Он уехал, а родственники остались. Бабушка их называла «мешочниками» и, когда они приезжали в город молоко продавать, дальше порога не пускала.

Дом бабушкин, – кого она хочет, того и пускает. Они с мамой один раз из-за этого очень поссорились. Мама хотела родниться с родственниками, а бабушка – нет.

А теперь мы шли и думали: как они нас встретят?

Родственники встретили нас невесело. Самый главный, которого я никогда не видел, Светкин дед, стоял, выпятив вперед черную бороду. Он держал топор в опущенной руке и мрачно поджидал нас. Рубашка у него была расстегнута до самого живота, и он свободной рукой почесывал грудь около маленького желтого крестика, висящего на шее на грязной тесемочке. Его сын Колька держал топор обеими руками за обух и в ожидании, когда мы подойдем, стругал кончик перил на крыльце. Еще на крыльце стояла его дочь Анна с сыном Алешкой.

– Здравствуйте! – сказала мама.

– И без здравствуйте можно, – прохрипел старик и закашлялся. Остальные все промолчали. Старик жестом пригласил нас в дом. На крыльце он повернул ко мне свою бороду и буркнул зло: – Горшок поставь, куда ты его тащишь?

Бабушка тоже поднималась по ступенькам, а потом засуетилась и не пошла в дом, села на крыльце.

– Я что-то устала, здесь пока посижу.

В доме в первой комнате между печкой и дверью стояла длинная лавка. Я сел на нее, но старик толкнул меня в плечо корявой ладонью:

– А ну-ка уйди.

И когда я встал, Колька подхватил лавку и понес на улицу. Назад он вернулся с досками. Старик тоже вышел и тоже вернулся с досками. Не обращая на нас внимания, они стали стучать и строгать. На полу образовалась целая гора щепок.

– Алешка, – позвал старик, – займись делом.

Алешка нехотя начал собирать щепки. Мама подтолкнула меня, чтобы я ему помогал. Я устал после дороги, но не стал сопротивляться. Бабушка остановила меня, шепотом спросила:

– Что они там делают?

– Строят для нас около печки что-то.

– Что?

– Не знаю.

– О господи, дожили! – сказала бабушка.

Когда я вернулся за новой охапкой щепок, Светка уже сидела за столом и ела молоко с хлебом. Алешке надоело таскать мусор, и он тоже взгромоздился на табуретку рядом со Светкой и потребовал себе молока. Пришлось мне одному таскать. А бабушка все сидела на крыльце и вздыхала.

Нары

Старик и Колька возились долго. Лишних кроватей у них не нашлось, а доски были, вот они и строили для нас нары около печки. Мама помогала им, когда надо было что-нибудь подержать или подать гвозди. Потом старик сказал:

– Все, готово.

И они с Колькой, забрав топоры и оставшиеся доски, пошли на улицу курить Мы стали устраиваться. Нары мне очень понравились Они были в два яруса, и я сразу полез наверх. Мама подала мне туда чемоданы и узел. Очень удобно получилось: не надо ходить в другую комнату переодеваться – достал рубашку из чемодана и надел.

Одну вещь, дяди Аркадино драповое пальто, мама вечером отнесла нашим родственникам в другую комнату в подарок. Старик за это дал картошки, корчажку молока и большую занавеску, синюю с цветочками. Мы протянули веревку от печки до стены и повесили занавеску. Очень уютно получилось.

Мама и бабушка легли спать на первом этаже, а мы со Светкой устроились на втором. Потом мама сказала нам, чтоб мы спали, и задернула занавеску. Хозяева ходят по кухне, а гостей не видно. Бабушка и мама радовались, что очень незаметно мы устроились, никому не мешаем. Целых четыре человека, а как будто никого нет.

– Как сверчки за печкой попрятались, – сказала бабушка, – хоть начинай по-сверчиному свиристеть.

Сверчки тоже жили с нами на нарах. По вечерам, когда становилось темно, мы слушали их песни. Лежали за занавеской, смотрели в потолок и слушали.

– И когда ж все это кончится? – вздыхала бабушка.

Мама ей не отвечала, но я знал; она тоже думает про хороший день. А пока все дни были плохие, потому что шла война и в деревне появились новые эвакуированные. Они обменивали вещи на молоко и картошку, и глаза у них были печальные.

Среди эвакуированных только одна молодая и очень красивая женщина никогда не унывала. И все ее за это осуждали.

– Клавке хоть бы что, – говорили про нее, – опять патефон завела. – А у нее просто не было вещей для обмена. Она не взяла с собой ничего, кроме патефона, и, когда ей нечего было есть, заводила пластинки. Мама про это узнала и спросила у бабушки:

– Может, позовем ее обедать с нами?

– Как хочешь, – ответила бабушка.

– Эдик, сбегай позови тетю Клаву, – сказала мама.

Я позвал и объяснил, что у нас суп картофельный, она обрадовалась, даже поцеловала меня в щеку, а обедать не пошла.

– Спасибо большое, но я уже пообедала.

Только она неправду сказала, потому что, когда я побежал домой, позади меня раздалась патефонная музыка.

Бумажный самолет

Недалеко от дома наших родственников стоит исхлестанный до черноты дождями сруб. И снаружи, и изнутри он почти до самых окошек зарос травой. Я свернул из бумаги галку, подбросил, а ветер подхватил ее и затащил прямо в окно сруба.

Трава после дождя мокрая. Я хотел зажмуриться и пробежать через нее, но меня сразу обдало с ног до головы брызгами, и я отскочил. Пришлось идти в атаку. Хорошо, что саблю захватил. Порубил всю лебеду под самый корень.

К срубу была приставлена такая же старая лестница. Я подобрал галку, попробовал ступеньки (не обломятся ли?) и полез вверх. Сидеть наверху страшновато, но зато здорово и все видно. Я сидел, сидел, Феню-дурочку увидел. Она шла босиком, шла и приплясывала. Юбка у нее сбоку задралась, и одна нога была заляпана в грязь по самую коленку. Я хотел ей, как деревенские мальчишки, крикнуть: «Феня, муж приехал, пианину привез», но увидел, какое у нее доверчивое лицо и какие заляпанные в грязь ноги, и мне расхотелось ее обманывать. Я крикнул:

– Феня! Смотри!

И бросил свою галку, свой бумажный самолет. Она не сразу его разглядела, постояла, потом радостно замахала руками и побежала по траве. Я думал, она его порвет или возьмет себе, а она принесла и протянула мне, чтобы я еще раз пустил.

И мы стали играть. Играли, играли, а потом я кинул самолет высоко-высоко, и вдруг, смотрю в ту же сторону, куда он полетел, – летят еще три. Из белого облака вынырнули такие же маленькие, может, даже еще меньше, чем мой, и летят. Только не игрушечные, а настоящие.

Я скатился с лестницы, больно зацепился локтем, всю руку осушил и через мокрую траву напрямик бросился к дому. Пока бежал, слышал, как где-то далеко, за спиной, несколько раз раскатисто ухнуло.

На крыльце уже стояли старик, Колька, Анна. Негромко переговаривались:

– Тресвятскую бомбят.

– Чего ее бомбить? Там дом да колодец.

– Эшелон, наверное, застукали.

Они замолчали. Я притаился на крыльце и тоже прислушался. Бомбы ухали далеко, глухо, неопасно, но все равно было вокруг тревожно.

Повидло

После бомбежки старик взял суковатую палку и зашагал, не оглядываясь, по дороге на станцию. Ветер взъерошил бороду, он поймал ее свободной рукой и пригладил. На станции в белом домике жил его свояк, и он пошел его проведать и узнать, что бомбили.

Колька постоял на крыльце и отправился в сарай стол доделывать. Я принес Анне соломы для печки и пошел помогать Кольке.

Мы долго работали и за стуком не сразу услышали, что Кольку зовут.

– Погоди, – сказал он мне.

Мы вышли из сарая и увидели старика. Я его сначала не узнал: он возвращался домой не по дороге, а по тропинке между полем и садом. И еще я его не узнал, потому что он шел без рубашки, голый до пояса. На нем осталась только одна борода и крестик на веревочке, запутавшийся в волосатой груди. Под мышкой он держал пишущую машинку, а две рубахи, нижнюю и верхнюю, завязанные узлом и раздувшиеся, тащил, согнувшись, на спине.

– Возьми стукалку, – приказал старик.

Колька забрал пишущую машинку и хотел помочь ему нести связанные узлом рубахи, но он зло прохрипел:

– Не трожь – потекет!

– А чё это, батя?

– Повидла.

– Где поджился?

– Эшелон разбомбленный стоит на Тресвятской.

– Ух ты!

– Не ухай, уже часового поставили.

Он протопал по крыльцу, через кухню и скрылся в своей комнате. Они все засуетились, забегали. Колька принес воды, Анна поставила на самый жар чугунок, чтобы вода быстрей согрелась. Старик сидел на табуретке посередине комнаты, курил «козью ногу» и ждал воду. Вся спина, и плечи, и даже брюки были у него густо измазаны в повидле. Алешка крутился около. Он цеплял пальцем со спины у деда повидло и складывал в банку. Старик передергивал плечами и мрачно хрипел:

– Не щекотись.

Заметив, что мы со Светкой стоим в дверях и смотрим, Алешка замахнулся на меня:

– Уходи, ты не наш, а она наша.

И, чтобы доказать это, он ухватил Светку за руку и, подтащив к деду, толкнул к банке, сказал:

– Ешь.

Светка спрятала руки за спину.