Леонид Богачук - Рейс к дому Страница 4

— Постой-ка, Гриша. — Лена бросилась по проходу к тому белобрысому парню с капельницей.

— Коля! Антон! Быстро сюда! — крикнула она. — Сумку! Ну, скорее же!

Громыхая сапогами, примчались санитары. Все трое склонились над тем, с капельницей, лежащим прямо на носилках, которые опирались ручками на далеко отодвинутые друг от друга кровати. Они что-то делали, негромко переговариваясь. Слышны были только обрывки фраз:

— Шприц… Да не тот! Недотепа!.. Антон, зажми здесь… Держите хорошо! Коля, кислород… Кислород, Коля… Ребята, помогайте… На пол… Снимите носилки на пол! Пробуем массаж… К свету несите… Осторожно…

Они грудились в дальнем углу палатки. Там происходило нечто непонятное и невидимое и потому пугающее остальных. Что-то падало, звякало, разбивалось… Дважды был слышен хруст вскрываемого индивидуального пакета.

Так продолжалось довольно долго. Потом наступило молчание. Демченко услыхал, как Лена попросила у санитара, которого звала Антоном закурить. Нога у Григория вдруг разнылась так, что в глазах плавали радужные пятна. Он боялся двигаться. Он крутил головой и скашивал глаза… Кажется, Лена и санитары сидели там возле носилок прямо на земле. Лена яростно затягивалась крепчайшей солдатской сигаретой без фильтра и надрывно кашляла.

— Лена! — закричал Демченко так, что все вздрогнули. — Брось эту дрянь. Я тебе «Столичные» принесу!

В панике он нащупывал костыль. Его мучительно тянуло туда, в угол, в дальний угол сорокаместной палатки.

Лена что-то тихо сказала и, тяжело опершись на плечо санитара, встала. Она медленно шла к ним, чувствуя на себе встревоженные взгляды раненых.

— Почему его там оставили? — забеспокоился Сергей.

— Прохладней там… Ветерок обдувает.

— Тогда и меня туда отнесите!

— Лежи спокойно! — испуганно закричала Лена. — Господи, ну что же мне с вами делать?

— И я хочу! — закричал кто-то из раненых.

— Меня тоже несите! Слышь, санитары.

— Эй, тыловая братия! Спите на ходу!

Лена затравленно озиралась. Она не узнавала эти искаженные страхом и злобой лица…

— Меня тоже!.. На землю хочу!.. К нему!.. В прохладу!

Демченко стучал костылем по спинке кровати и самозабвенно орал:

— И меня! Меня! Бегом вокруг палатки, чтобы ветром обдувало… Мужички-тыловички… Бегом, клистирные трубки!

Санитары все так же сидели там на земле за носилками, понурив головы. Уши у них горели. Кожа на стриженых затылках покраснела.

— Вы с ума сошли? — удивилась Лена. — Это вы им кричите? ИМ! Да они вас как детей выхаживают… Не спят по четверо суток…

Она опять закашлялась. Потом сдавленным голосом проговорила:

— Ты бы лучше свою историю закончил. До самолета ровно сорок минут.

— С трубой? — оживился Демченко.

— Как ты в канаве ползал… Все-таки — героическое прошлое. Не учи молодых нарушать дисциплину.

— А… — Демченко устроился поудобнее. Ему очень хотелось заглянуть туда, в угол палатки, к носилкам, стоящим на земле. — Дальше — обычное дело. Швырнул я свои две гранаты и назад — к машине. Сидят мои необстрелянные в беэмпешке, бледные, первую помощь «старикам» оказывают. Хотел я на них накричать, чтобы командирский голос был для них посильнее стрельбы душманской, да на часы поглядел. Елки-папки, всего пять минут прошло! Я-то думал, что больше часу в этой канаве кувыркаюсь. Смолчал… А тут в нашу корму «бурубахайка» уткнулась…

— Что уткнулось?

— Бурубахайка, — с удовольствием сказал Сергей. — Водички можно?

— Это от слова: «буру бахайр», — добавил Ренат. — Означает: «счастливого пути». И мне пару глоточков… Грузовики афганские мы так называем.

— Как говорится, на ловца и зверь бежит, — продолжал Демченко. — Взяли мы у доривара — шофера, значит, немного бензина, завелись…

— Сережа! Ванечка! — строго пропела Лена.

Старшему лейтенанту сразу вспомнилась школа, когда учительница так же одергивала расшалившихся учеников.

— Ванечка! Держись, милый. Немного осталось.

— Укол? — шепотом подсказал ей Григорий.

— Нельзя больше… Все. Я их и так сегодня… Коля, Антон! Быстро воды и салфетки! Оботрите ребят. Руки, ноги, грудь. Влажными салфетками… Воды не жалейте. Гриша, твой рассказы уже не помогают. Придумай что-нибудь. Полчаса осталось… Полчаса.

— Тут среди вещей чья-то гитара.

— Ой, ты играешь, Гришенька?

— Ты играешь. Все знают. Что у тебя с лицом?

— Обгорело, наверное.

— Теперь кожа облезет.

— Новая нарастет. Толстая, пуленепробиваемая, афганская.

— Ты давно здесь?

— Сто лет… Если считать по нормальному календарю — три месяца. Пойду за гитарой…

Она вернулась, села поближе к ребятам, так, что Григорий видел только ее профиль. Тронула струны:

— Вспомним, товарищ, мы Афганистан, зарево пожарищ…

Лена поняла, что начала хорошо. Подпевают. Это их песня. Пока она звучит — все эти ребята в бою. А уж там они держатся до последней возможности. До конца. И если поют — не будет обмороков, не покатятся бессильно зрачки под веки. Они будут здесь, как бы страшно, как бы больно ни было.

— Самолет заходит на посадку, тяжело моторами гудя…

Ренат плохо знал слова этой песни. Но мелодию вел точно, иногда выпевая только окончания слов. На перевязках терпелив. Тих и застенчив. Два пулевых ранения в руку и громадная — с голову теленка — гематома на груди: третья пуля ударила по касательной в бронежилет. Не без удивления Лена прочла в сопроводительных документах, что Ренат уже награжден медалью «За отвагу».

— Ты пришел усталый из разведки…

Резо с трудом выкарабкивался из наркотического забытья. Балансировал на грани между сном и явью. Он слышал песню, и ему вспоминалось, как он, опытный, бесстрастный сапер, без нервов, услышав в наушниках миноискателя сигнал, осторожно ввел в пыльную землю щуп… Он решил, что уже все знает и перед ним обычная мина, которых он за последний час обезвредил полтора десятка. А это была противосаперная ловушка — две металлические сетки в обычных полиэтиленовых мешках… Жало щупа легко проткнуло пленку и замкнуло контакты заряда. Прекрасная реакция спасла солдата — он упал за полсекунды до разрыва, услышав, несмотря на грохот идущей за саперами колонны, шорох тончайшего лепестка пластмассы по металлу. Услышал пальцами, обхватившими деревянную рукоятку, пятками ощутил — через землю, пыльную, сухую землю, которую топтал здесь, в Афганистане, полтора года, и которую все эти полтора года лечил от взрывчатой заразы. Лишь маленький осколок настиг его.

Она пела уже по второму кругу. Шесть минут… Как много еще осталось! Нужно держать ребят, отвлечь от боли и слабости, не позволить волне тошнотворной дурноты подняться к горлу, затуманить зрачки, увести за собой туда, откуда ей без специальной врачебной помощи будет уж их не вернуть. Держать любой ценой!

Лена усмехнулась. Дня три назад Гриша помогал ей коротать ночное дежурство. О многом говорили они. А ей сейчас вспомнилось: «Понимаешь, за все эти годы здесь, в Афганистане, ни один из советских офицеров не получил и не отдал весьма популярный в нашем прошлом приказ: «Любой ценой!». Нет такой формулировки в командном языке войск ограниченного контингента. Каждый решает это сам. Допустим — выручить друга. А приказа нет…» И вот теперь она сама отдает себе такой приказ. Но что она может? Отдать свою, кровь? Есть консервированная… Не о том ее заботы. Жара проклятая!..

«Все. Последний куплет. Уже отвлекаются. Теперь — о доме, о матерях. Сразу. Ни секунды передышки давать им нельзя».

— Нежной, ласковой самой письмецо свое шлю…

«Начала с середины… Неважно! Слушают… Слова подсказывают».

— …Мама, милая мама, как тебя я люблю…

«Резо глаза закрыл. Ничего. Ему так легче слушать… Антон, умница. Уже рядом с Резо… Влажный компресс на лоб… Вот Саша очнулся. Голову повернул… Слушает. Куда это он смотрит? Господи! Коленки мои разглядывает… Куда, Саша? Коля, неужели не видишь? Ага… сообразил, губы ему смочил… полотенцем крутит, как секундант на ринге… Порядок… Пока порядок. Опять глядит… Будет у тебя, Саша, очень красивая любящая жена. Не верь, что на годы останешься прикованным к постели… У тебя хоть девчонка была, Саша?.. Вот сейчас я сделаю вид, что гитару поправляю — халатик и вовсе сползет к бедрам… Жара… Любой ценой!..»

— Он молчал, невпопад и не в такт подпевал…

И опять она попала в десятку. Это там, в детской, не очень серьезной жизни, все было легко — приятели, знакомые, одноклассники… Были они паиньками или рокерами, панками или ходили в музыкальную школу. Все было легко и просто. Они хвалились, если умудрялись уйти на своем мотоцикле от замученного бесконечными дежурствами гаишника. Как горели глаза подруг: герой! А здесь… Здесь после первой же переделки становятся товарищами. Если повезет — друзьями… Им есть кого вспомнить.