Любовь Буткевич - Солдаты милосердия Страница 4

Старшая медсестра 2-го госпитального отделения В. С. Лашук

Тогда, на первом организационном собрании, Валя зачитала фамилии сестер и санитарок, которые вошли во второе отделение. Услышав свое имя, я очень обрадовалась, что оказалась в ее подчинении.

Из нянечек в вагоне была лишь Маша Гуляева. Маша чуть выше среднего роста, на вид сильная русская девушка со здоровым загаром.

А вот исполнительница романсов, старшая операционная сестра Миля Бойкова. Она сразу стала выявлять таланты. He теряя времени, создала кружок самодеятельности. Миля — воспитанница детского дома. Веселая, общительная.

Уже несколько часов в пути. Люди устроились на отдых. Кто на верхних, кто на нижних нарах. Всюду разостлана солома. Я свила себе уютное гнездышко под боком у Шуры…

К исходу вторых суток прибыли в Горький.

— Горький, говорят. Пойдем посмотрим, — позвала Шура.

Мы вышли из вагона. Оказалось, здесь только что был налет вражеских самолетов. Еще не улеглась тревога. Тушат пожары. Переносят раненых. Видим разрушенный и дымящийся вокзал, искореженный пешеходный мост, перекинутый через железнодорожные пути…

Все это нас потрясло. Вот какая она, война-то! Жестокая, беспощадная! Она пришла за сотни и тысячи километров сюда, где живут мирные люди. Она нарушила их покой, нормальную, привычную жизнь.

Вспомнила я, как мы в детстве с ребятишками почему-то боялись самолетов, когда они пролетали низко над селом. Убегали с улицы в дом и прятались. Почему-то большая железная птица внушала страх, хотя никакого вреда не причиняла.

От этих же вражеских «черных воронов», несущих смерть, дети не найдут спасения, а от душераздирающего свиста и взрыва бомбы невозможно избавиться.

Представила в такой обстановке свою родную деревню, единственной улицей растянувшуюся и прижавшуюся к крутой высокой горе. Небольшой домик, поставленный руками отца, огород, где росли маки…

А наверху — бескрайние поля. Перед глазами волнами переливается море поспевающей пшеницы. И внизу — красота!

Напротив нашей усадьбы река делает крутой изгиб, оставляя небольшой мыс, как язычок, берега которого заросли ивой и разным кустарником.

Все это такое родное, дорогое. Ужас охватил при мысли: а вдруг и туда упадет бомба!

А поезд шел все дальше. На остановках мы бегали с котелками за водой, чтобы умыться и напиться. Ходили к вагону-кухне за горячими обедами. В ночное время стояли на постах, вернее, сидели в кабинах охраняемых машин, находящихся на железнодорожных платформах.

На одной из станций рядом остановился эшелон. Из вагонов нетерпеливо выпрыгивают солдаты.

— О, девушки, привет из тыла!

— Эй, гармонист, где ты? Есть возможность потанцевать с дамами.

Ребята подхватили появившегося в дверях вагона старшину с двухрядкой, другие следом тащили табуретку. Моментально сбежались со всех эшелонов любители музыки и танцев. Взлетела пилотка весельчака, и пошел он с присвистом отстукивать солдатскими каблучищами.

И девчата не выдержали. Жди, пожалуй, когда еще представится случай повеселиться.

А потом, по заказу, старшина сменил барыню на вальс «Амурские волны». И закружились пары по пыльному перрону.

— По ва-го-на-ам!

И всех как ветром сдуло. Замерла гармошка, но, небрежно подхваченная, словно недовольная обращением с ней хозяина, начала издавать стонущие звуки. И утихла лишь в глубине двинувшегося с места вагона.

— Девушки, позагорайте и за нас! — кричали на прощание ребята, отправляясь первыми.

— Ничего, мы вас еще перегоним!

И верно. На следующий же день наш эшелон догнал вчерашних партнеров по танцам и пошел дальше по «зеленой улице».

— Теперь вы позагорайте за нас! — торжествовали девчата.

Каждый день пишу домой письма. Иногда по два, чтобы отправить одно утром, другое — вечером. Дома их получат в разное время.

Письма пишу веселые, со смешными историями, которых иногда совсем и не было. Это чтобы маме рассеять грустные мысли. Как-то она там поживает, милая моя мамочка? Мне без нее всегда было грустно. В детстве тетя уводила меня к себе всего через несколько домов и оставляла погостить, так я все ночи плакала: «Маму жаль. Как она без меня?..» А когда училась в седьмом классе, школа находилась в соседнем селе, за два километра. Зимой нас отвозили туда на лошадях, а когда река выходила из берегов, сносило мост и луга от села до села затопляло, нас на две-три недели расселяли по квартирам около школы. Так где там, столько дней выдержать в разлуке.

Кругом вода! Страшно! И все равно мы шли напрямую, проваливаясь в ямы и овраги. Так хотелось повидаться с мамой!

А сейчас вот вполне сознательно ухожу от нее. И куда — на войну!

Ах, эти войны! Сколько бед и разлук принесли они родителям. Сколько же перестрадать пришлось за свою жизнь моей матери.

Родилась она в большой бедной семье. С четырнадцати лет испытала подневольный труд.

Несмотря на безрадостную жизнь, мать была веселой певуньей. И познакомилась она с удалым парнем гармонистом Алексеем Никулиным. Полюбили друг друга. Решили пожениться. Но родителям отца невестка нужна была побогаче, и они не приняли молодых.

Проживем без родительского благословения, решили они. Приютились в старенькой пожарной сторожке на краю села, где тоскливо свистел ветер, поддувая в дыры и щели, а по ночам у самого дома выли волки.

Год спустя после замужества мать проводила отца на войну. Шел тысяча девятьсот четырнадцатый.

Более двух лет не было от отца вестей. Считали его погибшим. За это время его одиннадцать раз засыпало землей при взрыве снарядов. И каждый раз откапывали легко или тяжело контуженным. Один раз был ранен в ногу. Дробь, как память о войне, осталась в мышце голени на всю жизнь.

Около года пробыл он в плену у австрийцев. После обмена пленными вернулся домой с больными простуженными ногами, на костылях.

Тяжелое было время. Неурожайные, голодные годы. Многие вынуждены были покинуть родные края, уехать в Сибирь и другие области России. На поиски лучшей доли отправились и мои родители.

Одно несчастье за другим преследовало семью. Тиф, свирепствовавший повсюду, не обошел и их. По дороге в Сибирь мать тяжело заболела. На одной из станций была снята с поезда и помещена в больницу. Долго лежала в бреду.

Врачи не скрывали, что надежды на выздоровление мало. Очень истощен был организм. Отец не мог оставить больную мать на чужой стороне.

Произошло чудо! Наперекор судьбе, на радость семье, она стала поправляться. После ее выписки из больницы они продолжили начатый путь.

Но надежды на лучшую жизнь не оправдались. И тоска по родине не давала покоя. Через год вернулись в родные края.

К тому времени их спасительный уголок — сторожка — развалился. Начались скитания по чужим углам. Некоторое время жили даже в бане.

Баня стояла на самом берегу реки. Там было тепло и спокойно. В предбаннике отец оборудовал мастерскую, где выполнял заказы односельчан. Он за эти годы научился многому: делать ведра, тазы, кастрюли — из жести; стулья, столы — из дерева, шить сапоги и ботинки, катать валенки.

Жизнь была очень беспокойной. На Урале и всюду шла борьба с белогвардейцами. Село несколько раз занимали то белые, то красные, и оно постоянно находилось под огнем.

Отец снова ушел воевать.

Потом и в их село пришла Советская власть. Начались большие события и перемены. Но одни наводили порядок, а другие создавали беспорядок. Нелегко доставалась лучшая жизнь.

А сколько было радости в семье, когда появилась возможность поставить свой небольшой домик! Потихоньку обзавелись хозяйством. Теперь у них было почти все самое необходимое. Пришло время подумать и о получении образования, изучении грамоты.

Отец впервые вывел семь букв, составляющих его фамилию, прямо в мастерской на верстаке. Так буква за буквой научился писать и читать. Мать же тянула «А-а» вместе со своими детьми, первыми школьницами в семье.

Горько было вспоминать прошлое, но родители вспоминали, рассказывая о пережитом. Учили нас трудолюбию, бережному отношению к приобретенному. Сколько помню, всегда были спокойны и внимательны друг к другу, добры к людям.

Помогали нуждающимся, делясь последним зерном перед посевом или куском хлеба перед новым урожаем…

Наступивший в жизни просвет принес им много радости. Но вот опять война и горе…

Долгими днями и вечерами в пути мы разговаривали, узнавали подробности жизни друг друга.

Шура Гладких рассказала, что выросла среди троих своих братьев. Наверное, потому и была по-мальчишечьи озорной. Отец ее был коммунистом с дореволюционным стажем. В тридцатые годы работал колхозным бригадиром в своем селе. Несколько позже стал председателем колхоза, а затем и председателем сельского Совета.