Николай Бораненков - Тринадцатая рота (Часть 3) Страница 4

Фон Шпиц снял с головы шаль — новую, черную с длинной бахромой.

— Гроссмутер. Мы хотел меняйт. Вы — это. Мы — млеко.

— Нет молока. Нету. Ступай себе, куды шел. Сам кувшины обшарил. Не слепой.

Раз нет молока, можно было попросить что-либо другого, но генерал завелся на молоко и ни о чем другом не думал. Запах парного молока, учуянный во дворе, распалил его аппетит, и он был готов на все.

Распахнув шинель, генерал сорвал с груди свой последний Железный крест и протянул его старухе. Уж от этого она не откажется. Крест-то не оловянный, а с позолотой.

— Мы дал вам, гроссмутер, это. Наград фюрер! Это о-о! Это высоко! Это есть золот. Золот, матка. Золот!

— Нету молока. Я же сказала, нету. И ничего нету. Всё ваши хвюлеры поели.

О, если бы фон Шпиц имел оружие. Появилось бы наверняка не только молоко, но и сметана. Но фон Шпиц давно уже оружия не носил. Его охраняли солдаты. Оставалось пустить в ход только собственные обмороженные, не отмытые от навоза руки.

— Млеко! Шнель! — схватив старуху за грудки, закричал фон Шпиц. — Млеко или "бах, бах!" — капут!

— Не тряси. Я тебе не корова, — невозмутимо сказала старуха.

— Убивайт! Вешайт! Млеко!! — кричал фон Шпиц, выходя из себя.

— Ступай, ирод. Ступай, покель не пришли партизаны, — пригрозила старуха. — Они вот-вот заявятся.

Упоминание о партизанах образумило генерала. Он схватил упавшую на пол шаль, ударил носком сапога рыжего кота и, погрозив кулаком старухе, выбежал во двор.

Метель не унималась. Небо обрушивало на землю ад. Такой метели фон Шпиц за всю свою жизнь не видел. Темень. Свист. Сбивающий с ног ветер. Куда же идти? На погибель? О, нет! Фон Шпиц знает, где провести ночь. Инструкция Гуляйбабки поможет. "Одна корова способна обогреть, — вспомнил генерал, — десять двенадцать солдат".

Он тихонько вошел в сарай, подпер попавшейся под руку палкой дверь. Возле двери стояла корова — теплая, пахнущая парным молоком и шерстью. Генерал нащупал впотьмах вымя, нажал сосок. О мой бог! Молоко. Ах, проклятая старуха! Обманула. И о партизанах нарочно сказала, чтоб скорее ушел. О, нет! Уж теперь-то молоко будет.

Не спеша, с полной верой в удачу, генерал засучил рукава, подставил под вымя каску и, присев на корточки, начал доить. Недоуменными глазами посмотрела корова на незнакомого дояра. "Сукин сын! Бродяга! Что же ты делаешь? Да разве ночью коров доят?" Но нет, генерал не понимал коровьего языка. Он отчаянно дергал ее за соски и что-то бормотал. Это не понравилось корове. Она ударила ногой, и дояр загремел в угол.

— Чтоб ты пропала! — выругался генерал. — Нож тебе в брюхо. В полковой котел, мерзавку. Какова хозяйка, такая и скотина. Ну, погоди! Не отбрыкаешься.

Он снял с пояса ремень, связал корове ноги, сунул в голенище ее хвост, чтоб хвостом не стегала, и снова взялся за вымя.

О фюрер! Видел бы ты, до чего докатились твои генералы! Ты, поди, думаешь, сидят они в теплых русских избах и с сигаретами в зубах планируют бои, сражения… А генерал фон Шпиц сидит вот в холодном сарае и занимается делом, ой, как далеким от тактики и стратегии войск! Какая там стратегия, когда в животе пусто.

Корова больше не сопротивлялась, и генерал без происшествий подоил ее. Дрожащими руками поднял он к пересохшим губам каску. Поднял и застонал с досады. Проклятье! Как же забыл такое? Каска-то с дырками, с традиционными немецкими рожками, чтоб они отвалились. Сдохнуть бы этому идиоту конструктору, придумавшему эти рожки. В сарай бы его под корову да в бок копытом. Однако же злись не злись, а злостью сыт не будешь. Что же придумать? Чем утолить мучительный голод? Не станешь же к яслям, не кинешься грызть живую корову. Может, старуху пристукнуть? Да что у нее возьмешь, скряги? Погибель, погибель ждет тебя, фон Шпиц.

Привалясь спиной к стенке, генерал уронил голову, сник. Апатия, безразличие охватили его. Клонило в сон. Выла метель.

Очнулся фон Шпиц от шороха… Над головой сонно ворочалась какая-то птица. Жердка под ней скрипела. Шпиц тихонько поднялся, пальцами нащупал жердку. На ней…

У фон Шпица сперло дыхание. На ней сидела курица. Настоящая жирная курица, и единственная на жердке, будто ее специально послал бог голодному генералу.

— Курочка. Цыпочка. Русская хохлаточка, — заговорил генерал, осторожно перебирая по перышку, отыскивая у курицы горло. — Сиди тихонько. Не вздумай кричать. Тогда крышка. Капут генералу. Услышит старуха. Поднимет шум.

Курица, почуяв тревогу, проговорила «ко-ко» и отодвинулась. Руки генерала потянулись за ней.

— Ко-ко-ко, — шептал фон Шпиц, пытаясь успокоить курицу. — Ко-ко-ко…

Но не тут-то было. Курица ушла куда-то на край насеста, угнездилась там, затихла. Фон Шпиц дал ей уснуть, затем стал подбираться к горлу птицы снова. Долго он возился с осторожной, проклятой курицей. Ее, видать, не один раз уже ловили. Наконец он изловчился, схватил ее за горло и сунул под полу шинели.

— Все! Операция закончена. Теперь общипать, выпотрошить и можно есть.

Курица еще судорожно билась под полой у генерала, когда близ сарая послышался скрип саней и непонятный людской разговор. Генерал обмер. Партизаны! Конец! Гибель! Сейчас войдут в сарай, посветят в угол, а там — с украденной курицей генерал рейха. Что же делать? Бежать? Поздно бежать. Убьют. Ах, чтоб ты пропала, эта курица! Опять из-за этих кур скандал. Какой там скандал. Гибель! И за что? Из-за какой-то паршивой курицы погибает лучший интендант Германии!

Сани заскрипели ближе, остановились прямо возле сарая. Седоки слезли, негромко заговорили. Припав к пазу бревен, генерал прислушался и не поверил своим ушам. Подъехавшие говорили на чистом немецком языке.

— Тут, — сказал один. — В этом убогом сарае.

— Как мы ее? Зарежем?

— Зачем резать? Так поведем.

— Одобряю. Пошли!

Поняв, что разговаривавшие у подводы приехали за коровой, генерал распахнул дверь и с курицей в руке выскочил из сарая. Двое из пяти вскинули автоматы, но фон Шпиц опередил их:

— Стой! Не стрелять! Я немец. Генерал!

— Генералы воюют, а не сидят в сараях, — сказал самый высокий, с веревкой в руке. — Макс, дай в зубы этому дезертиру и отбери у него курицу.

Шустрый, вертлявый Макс щелкнул каблуками и выхватил из рук генерала с таким трудом добытую курицу. Генерал не сопротивлялся. Черт с ней, с этой курицей. Пусть жрут, шакалы. Главное — уехать к своим, к Гуляйбабке, а там… будут и куры и молоко… Жизнь дороже курицы. Счастье, что приехали свои, а не партизаны.

Метель унималась. Крепчал мороз. На небе показались звезды. Облепленный снегом бельгийский ломовик, склонив голову к оглобле, дремал. Генерал сел в розвальни, накинул на голову шаль. Солдаты подвели заарканенную корову, привязали ее к розвальням.

Сани тронулись. В избе светился огонь. Старуха так и не вышла на шум. Не то она крепко спала, не то ей так надоели просители молока, что она сочла за счастье остаться без коровы.

3. ВТОРЖЕНИЕ ПАРТИЗАН В РОЖДЕСТВО ХРИСТОВО

В густом, укутанном снегами ельнике жарко горел костер. Вокруг костра на лапнике, плащ-палатках, бревнухах, пеньках сидели партизаны. Красные лепты спелой малиной рдели на их пестрых шапках. Луна, запутавшись в сучьях, долго пыталась выбраться на простор соседней вырубки, но так и осталась висеть над костром, будто вздумала погреться вместе с вооруженными людьми и заодно послушать, о чем они здесь говорят. А говорил вначале лишь один человек в дубленом полушубке — коренастый, сильный, как старый вяз.

— Товарищи! На объединенном заседании представителей брянских партизанских отрядов присутствуют: командир брянского городского отряда генерал-майор Дука, командир дятьковской партизанской бригады — Лосев, бежецкого отряда — Дурнев, клетнянской бригады — Данченков, дубровского отряда — Мальцев. На повестке дня стоит один вопрос: "Оказание помощи немцам, старостам, бургомистрам, комендантам и полицаям в праздновании рождества Христова". Возражений нет?

— Нет возражений! — отозвались сидящие вокруг костра.

— Тогда приступим к делу. Есть предложение, товарищи, послать господам немцам, старостам, бургомистрам, комендантам, полицаям и прочим, так их матушки, наше рождественское послание. Слово по данному вопросу имеет наш смоленский гость Гуляйбабка! Прошу вас, Иван Алексеич.

Гуляйбабка достал из-за отворота белого полушубка лист, с хрустом развернул его:

— "Обожаемые фюрером и партизанскими пулями милейшие господа фрицы, бургомистры, старосты, коменданты, полицаи и прочая пришей кобыле хвост мелочь! Любящие вас до удушения брянские, смоленские партизаны горячо поздравляют вас, слуг и блюдолизов фюрера, с рождеством Христовым и спешат сообщить вам о своем нетерпеливом желании поскорее встретиться с вами в дни этих торжеств. Мы готовы увидеть вас, где только можно: на осинке, под осинкой, на горке, под горкой, на святочных гуляньях и даже там, где вы будете, опившись самогона, спать. Наши услуги обширны и бескорыстны. Мы можем со свистом прокатить вас на лихих партизанских тройках, прокатить с кляпом во рту или с мешком на голове. Мы готовы ежедневно устраивать в ваших домах и гарнизонах пышные фейерверки, доставить вам бесплатно рождественские елки и кое-что, кое-кого на них повесить. Ну а если уж вам нужны на праздник отличные музыканты, то не бейте сапог, не ищите их. Наши партизанские виртуозы устроят вам, господа, такой концерт, что закачаешься! Впрочем, их исполнение вы и сами не раз слыхали на улицах и площадях, на дорогах и в лесах…"