Олдржих Шулерж - Всегда настороже. Партизанская хроника Страница 4

— Ты все прекрасно понимаешь! Помнишь, ты привел ко мне людей, чтобы я перевел их на словацкую сторону? Вот о чем я говорю. И о том, как ты помчался к старосте, чтобы позвонить жандармам.

— Да что ты, Янко! — защищался Сурын. — Тебе кто-то наговорил на меня.

Горнянчин покачал головой:

— Знаешь, Мика, скажу тебе прямо: не верю я тебе.

— Не веришь — не верь, но ты неправ, Янко.

Сурын пожал плечами и нетерпеливо взмахнул кнутом, но Горнянчин держал повозку и не отпускал.

— А ты, Сурын, гляжу я, неплохо о себе заботишься, — сказал он и постучал пальцами по зеркалу.

— А что тут такого, — отговаривался Сурын. — Сам знаешь, женка у меня молодая, а в хате зеркальца приличного нет, вот…

— … вот ты и обобрал кого-то в Визовицы, не так ли? За мешок зерна, да? А может, ты отвез в город картошку?

— Чего ты от меня хочешь, Горнянчин, — распетушился Сурын. — Городские сами лезут в деревню, за еду отдают все…

— А вы и рады, гребете обеими руками! Набиваете шкафы, буфеты, шифоньеры. Золотое времечко для вас, богатеев, наступило, скажу я тебе.

— Ну что ты говоришь, Янко, побойся бога!

— Оставь бога в покое и погляди лучше на себя, — резко ответил Горнянчин. — Ты совсем совесть потерял. Тащишь в свою нору все подряд, что нужно и не нужно.

— Я ведь купил это, Янко, честно купил…

— Знаю я твою честность! Грош ей цена! А деньги у тебя водятся — немало ты добра припрятал, вот и наживаешься теперь на людском горе. Скажешь, нет?

— Не верь этому, Янек, мало ли что люди говорят…

— Ты уж лучше помалкивай. Богатому черт ребенка в люльке качает… Ты небось уже видишь себя старостой, а? Только я вот что скажу тебе, Сурын, — знай меру! Не то доиграешься! А теперь давай езжай!

Горнянчин отпустил повозку, и Сурын погнал коров. Он сидел скорчившись, напуганный и думал, как бы отплатить Горнянчину за обиду. За спиной в повозке дребезжало зеркало.

— Эй ты, — крикнул ему вслед Янек Горнянчин. — Недаром люди называют тебя Сребреником! Тебе лишь бы нажиться!

Янек сплюнул и сошел с дороги на обочину, под ветви дикой черешни.

На лесосеке, где на месте вырубленных деревьев уже появилась буковая поросль, стоит избушка. Перед ней под старым орехом, который, когда ветрено, царапает ветвями по крыше, расшатанная скамейка и изъеденный древоточцем стол. Вокруг ножек его поднимаются ветки малины. Прежде избушка предназначалась для лесников архиепископа и гостей-охотников, но в последнее время она пустовала, вот ее и приспособили для себя лесорубы Ломигнат и Танечек. В избушке они складывали инструменты, прятались в непогоду, а Танечек там и ночевал, потому что до дому ему было далеко — он жил у Льготских пасек, в Глубоком, как называют те места.

Лом — высоченный здоровяк, косая сажень в плечах и добряк каких мало. Ломигнатом его прозвали за силу. Когда он идет, кажется, что под ним земля трясется. И хотя мужикам сам бог велел немного покуражиться, подраться в корчме, он избегал выпивок и драк, потому что знал — со своей силой мог бы запросто убить любого.

Его приятель Танечек, ровесник Горнянчина, наоборот, ростом с вершок, но усищи у него такие, что их можно закладывать за уши, а шляпу он носит с такими широченными полями, что под ней уж никак не промокнешь. Танечек слыл в округе знахарем, знал, какую траву приложить к какой ране, и от каждой болезни у него было лекарство. Это был умный и всеми уважаемый человек.

Когда на лесосеку пришел Янек Горнянчин, Лом уже забивал крюки в лежавшие на земле стволы срубленных столетних деревьев, а Танечек обтесывал ствол. Было тепло, однако шляпу Танечек не снял. Зато Лом давно скинул пиджак и довольно отфыркивался.

— Явился наконец! — приветствовал Танечек Горнянчина. Несмотря на небольшой рост, он говорил густым басом.

— Что, хозяйка из постели не хотела отпускать? — смеялся Ломигнат.

Лицо у него было круглое, скулы немного выдавались вперед, широко расставленные глаза немного косили, над массивным подбородком выступал мясистый нос. А выражение лица доброе, незлобивое.

Горнянчин принес из избушки клинья, пилу и отправился вслед за Ломом.

День тем временем разгулялся. На буках распускались почки, вокруг щебетали птицы. Лесорубы трудились без отдыха. Лом знал толк в работе. Топором он размахивал как игрушкой, а когда подрубал дерево, то загонял топор в ствол одним могучим ударом. И самые тяжелые бревна он складывал так, словно это были прутики. Танечек обчищал их, обрубал сучья. Лес гудел от удара топоров и треска крепкого дерева. Одуряюще пахло смолой.

К полудню они отложили инструменты в сторону и уселись на стволы поваленных деревьев. Танечек вытащил трубку, набил ее табаком из кисета и через минуту уже пускал дым колечками. Ломигнат скрутил толстую цигарку, послюнил ее и передал Горнянчину, а сам стал крутить вторую для себя. Так они сидели и покуривали. Неожиданно раскричалась сойка, и они увидели сквозь поросль, как по дороге вдоль ручья к ним едет Млечко. Не успел он подъехать, как с телеги соскочила грязная кудлатая собака и залаяла. Лом бросил в нее камнем.

— Ну что, приготовили мне кругляк? — спросил Млечко, хитро подмигивая.

Впрочем, подмигивал он не от хитрости. Рассказывали, что, когда он был еще младенцем, мать оставила его спать на солнце. От этого у него плохое зрение, вот он и моргает. И вообще, он какой-то неудачник, недотепа.

— Ишь чего захотел, — проворчал Танечек. — А может, скажешь, брус тебе подавай?

Млечко хихикал, подмаргивал, смотрел по сторонам. Тут подберет несколько сучьев — сгодятся на растопку, там бросит на воз охапку хвороста.

Коней Млечко пришлось подпрячь к приготовленным бревнам. Они подтащили их к лесоспуску. Потом Млечко подъехал к бревнам снизу, и лесорубы так нагрузили ему телегу, что она даже прогнулась.

— Ну а где ж остальные возчики? — крикнул Горнянчин.

— Должны бы уже приехать, — ответил Млечко, въезжая в заросли.

Предусмотрительный Танечек заглянул в избушку. Вернувшись, сказал:

— С ним надо держать ухо востро — того гляди, что-нибудь стащит.

— Да, просто беда, — вздохнул Янек Горнянчин. — Цыпленок и тот гребет к себе, а в наше время люди только и стараются загрести побольше. Никто ведь не знает, что будет завтра.

И он рассказал им про Мику Сурына. А потом и про доктора Мезуланика, как тот пришел к нему и произносил речи.

— Еще бы, — фыркнул Ломигнат, — языком болтать легче, чем работать.

— Скажите, люди добрые, — воскликнул Горнянчин, — как же их не мучит совесть, как они могут наживаться на чужом горе?!

— У кого ты ищешь совесть! — разозлился Лом. — Это же родные братья немецких коршунов. Изничтожить бы все это ненасытное племя!

— Не греши, человече, — серьезно произнес Танечек. — Разве тебя не учили заповеди «не убий»?

Ведь это-то и разделяло их, старых друзей. Лом, как и многие в липтальской округе, был евангелистом, а Танечек — сектантом-старовером, каких в горах немало.

— Какое племя ты хочешь извести? — не успокаивался Танечек. — Человеческое? Но сам ведь ты тоже принадлежишь к нему! Вспомни, как Иона просил мореплавателей во время бури: «Возьмите и бросьте меня в море, и оно утихнет. Я виноват в том, что оно так разбушевалось…»

— Смотри как он ловко все повернул, — обратился Лом к Янеку. — Эти слова относятся к вам, ибо вы искажаете истину и совращаете людей…

— Загляни в себя поглубже, дабы познать истину! — парировал Танечек.

— Что ты проповедуешь? Хочешь увести паству из одной овчарни и завести в другую?

— Мы никого не уводим, ибо не терпим овчарен, — возразил старовер. — Но мы восстаем против мракобесия церкви.

— Разве не нас, евангелистов, называли католики зловредным семенем и хотели извести? — злился Лом. — И наконец, разве не мы противились этим черным воронам-иезуитам, которые портят народ, проповедуют смирение?

Горнянчину пришлось их успокаивать и мирить. Он знал, что спорам этим нет конца, такие уж тут, в горах, живут люди — любят задумываться и рассуждать; они живут среди нетронутой природы, как велел бог, и размышляют о жизни мирской и загробной.

— Чего доброго, еще сделают из нас аббатов, — уже добродушно ворчал Лом. — Как-то повстречал я этих черных ворон во Всетине: подолом землю подметают, подпоясаны веревками, а вообще мужики что надо.

Приехал старик Старыхфойту и подсел к ним, подвязав лошадям к мордам торбы с овсом. Но вдосталь им уже не удалось поговорить. Подкатил дядюшка Будисков, и они принялись нагружать телеги.

Телегу старика Старыхфойту пришлось подталкивать всем вместе — так увязли колеса в мягком грунте под тяжестью бревен.

— Но что бы там ни было, — сказал вдруг Лом, когда они снова принялись за работу, — со злом надо бороться, перед ним нельзя отступать. Если бы мне дали ружье, я бы знал, в кого целиться!