Геннадий Падерин - Рядовой Матрена Страница 4

В сгустившихся сумерках не разглядеть было его лица, но я отчетливо «слышал» улыбку — ироничную и грустную одновременно. И невольно улыбался сам. И остальные, наверное, тоже улыбались и думали при этом: многое по-новому заставит оценить нас эта война, многому научит наше поколение.

Впрочем, уже научила…

Пришел старшина, скомандовал:

— Занавесить окна телогрейками! И чтоб ни щелочки нигде!

И добавил тоном Дяденьки из книжки— добродушным и счастливым:

— Лампу раздобыл и керосин нашел.

Следом за старшиной к нам потянулись солдаты из других отделений. Оказалось, Иван Авксентьевич успел рассказать о моей находке.

Собрался практически весь взвод, исключая часовых. Хорошо еще, выбранная нами для ночлега изба не имела перегородок — одна большая горница, гости разместились более или менее терпимо.

Меня усадили за стол в центре, выкрутили в лампе повыше фитиль.

— Начинай, как давеча, с «Ивана», — подсказал старшина и объявил с улыбкой: — Тут про мое имя почти что целый столбец.

«Иван — самое обиходное у нас имя… переиначенное из Иоанна (коих в году 62), по всей азиятской и турецкой границе нашей, от Дуная, Кубани, Урала и до Амура, означает русскаго…»

— От Дуная, Кубани, Урала и до Амура, — подхватил Иван Авксентьевич, прерывая меня, на этаких тысячах верст— и везде мои тезки! А какой-то несчастный фриц собрался нас задавить!

Разволновался, схватился за кисет, по остановил себя:

— Уговор дороже денег!

Дело в том, что по его же собственному предложению договорились во время чтения не курить…

Я двинулся дальше. Знакомые живые слова чередовались с устаревшими, давно вышедшими из употребления, звучащими для нас странно, порою смешно. Однако никто ни разу не засмеялся.

«Изба (истопка, истпка, истба, изба), избенка, избеночка, избушка, — шечка, — шенка, — шеночка, изобка, избочка, избишка, избина, избища — крестьянский дом, хата…»

Не знаю почему, я волновался и, чтобы скрыть волнение, читал вначале как бы с усмешкой. Но, случайно подняв от книги глаза, увидел, как меня слушают: сосредоточенно, чуть запечалившись. И перестал паясничать.

«Избавлять — избавить кого, чего или от чего; спасать, освобождать, отклонить беду, неприятность; выручать, подавать помощь заступничеством…»

— Как он каждое слово чувствовал! — вновь не удержался старшина.

— До самого, что ни на есть, нутра добирался, — подхватил Костя Пахомов, помощник командира взвода. — ИЗБАВЛЯТЬ — это же про нас, про нашу сегодняшнюю задачу: спасать, освобождать свою землю от фашистов, подавать матерям, сестрам помощь заступничеством!

— Вот я и говорю, — обрадовался старшина, — об этом и говорю…

Ему, я видел, чертовски хотелось покурить, он буквально изжамкал в ладонях кисет, а все тянул с перекуром: жаль было прерваться.

Я решил помочь ему:

— Не пора посты менять?

Старшина бросил взгляд на часы, кивнул согласно.

— Не хочется сегодня в приказном порядке этого делать…

Умолк, ожидая, кто изъявит желание пойти в подмену. В комнате воцарилась тишина. Какие-то мгновения она была просто тишиной, затем превратилась в тишину неприятную, потом — в тягостную.

Добровольцев не обнаруживалось. Зря, видно, такое затеял старшина: легко ли принудить себя покинуть теплую избу, уйти от Даля! Когда бы приказ — все просто, а так: «Почему я, а не сосед?»

Другой разговор, позови старшина под пули — там сработало бы сознание долга, а тут, хотя и совестно перед товарищами, которые ждут подмены, но никто не сомневался, что товарищи поворчат да и простят.

— Можно, я пойду?

Матрена?..

Старшина не успел ответить: солдата хлестнула в спину подначка Антона Круглова:

— Все, братцы, Родина спасена: Матрена двинул подавать помощь заступничеством!

На парня низринулся хохот всего взвода — низринулся, согнул плечи, заставил втянуть голову.

Из-за хохота почти не слышен был звук оплеухи, настигшей Антона. Влепил ее Костя Сизых. И встал рядом с Матреной.

— Товарищ старшина, разрешите на пару с ним!

Старшина снова не успел ответить: взвился Круглов.

— Ах, так? — кинулся на Костю.

Теперь старшина уже не позволил выйти событиям из-под контроля:

— Круглов! — рявкнул.

Санинструктор притормозил, но не успокоился:

— Он же меня ударил! — растерянно топтался, оглядывая только что хохотавших бойцов. — Все видели? Сизых меня ударил!

Никто, однако, не поспешил записаться в свидетели, а старшина распорядился:

— Боец Круглов, пойдете в караул! Кроме того, приготовиться Путинцеву, Коржеву, Сергееву!

Шагнул к двери, скомандовал, раскрывая кисет с махрой:

— Перекур!

Наша речь на фронте поневоле приобрела иной характер, чем это было дома. Причем мы совершенно не замечали случившейся перемены. Даль же как бы вернул нас в мирное время, от зажелтевших страниц повеяло уютом семейных вечеров, полузабытым теплом шершавых материнских ладоней.

Прочесть успели всего-ничего, 53 страницы. 53 из 779. И когда наутро приготовились покинуть отогревшую нас деревушку, я невольно заколебался: не взять ли книгу с собой?

Однако вещмешок у меня был набит под завязку, а если бы и удалось втиснуть, следовало приготовить себя к необходимости таскать на плечах лишнюю пару килограммов.

Стою возле стола, прибрасывая на руке громоздкий том, раздумываю, как поступить.

— Может, возьмем с собой?

Оборачиваюсь: Матрена.

— А хозяину оставить расписку: дескать, позаимствовали книгу во временное пользование. Для ознакомления.

И начинает распускать шнурок на горловине своего полупустого вещмешка, который старшина выдал ему взамен утраченного.

— Я бы мог… Место есть… Не думайте, под голову класть не буду, не помну.

Так Владимир Иванович Даль стал нашим постоянным спутником. И собеседником: в свободные часы теперь устраивались громкие читки словаря.

Прочитанное, как правило, тут же обсуждали. Причем весьма заинтересованно. Естественно, применяя к себе, к своим познаниям, пониманию жизни. Даль помог ощутить всю необъятность Родины, необъятность духовного богатства народа. И спокойную его мудрость.

На отдельных словах задерживались: не совпадали мнения. Спорили порой до хрипоты. Втягивались все ребята, лишь Матрена не принимал участия. Каждый раз молча доставал из вещмешка книгу, передавал мне, пристраивался где-нибудь за спинами остальных и помалкивал.

Расшевелился лишь однажды — на слове «муж».

«МУЖ — человек рода ОН, в полных годах, возмужалый…»

Без малого полторы тысячи слов потребовалось Далю на человека рода «ОН» — на толкование понятий, с ним родственных. Но наше внимание задержалось на данном словарном гнезде не по этой причине и не из кичливого осознания своей принадлежности к «роду ОН», нас привлекло… «состояние мужа, мужчины, мужескаго рода или пола вообще», именуемое мужеством.

«Состояние возмужалости, зрелаго мужескаго возраста. Стойкость в беде, борьбе, духовная крепость, доблесть; храбрость, отвага, спокойная смелость в бою и опасностях…»

Искру высек всегдашний заводила Костя Сизых.

— Мужество — дар божий, — изрек тоном завзятого лектора. — Все равно как талант. Музыкальный там или какой еще. Мужественным надо родиться.

— Себя, конечно, причисляешь к числу талантливых? — сел ему на хвост Костя Пахомов.

«Лектор» горестно вздохнул:

— Нет, я от природы человек робкий, а если иногда кидаюсь в пекло, так единственно — стыдно: тебя стыжусь, старшины, Матрены… Не хочу, чтобы все знали, что боюсь.

Подключился старшина:

— Вот и опроверг себя, собственным примером опроверг: мужественными не рождаются, а делаются. Главное — воля.

— И хотенье, — добавил Костя Пахомов, — захотеть еще надо. Не захочешь — никакой стыд не поможет.

— И еще, наверное, — неожиданно для всех подал голос Матрена, — еще, наверное, страх перед жизнью…

Довод был непонятный, но все молчали. Молчали, мне кажется, по той причине, что и я: боялись спугнуть. Ждали, когда парень сам разъяснит свою мысль.

— Страшно жить будет, если, скажем, сдрейфишь и сбережешь жизнь за счет жизней товарищей. Домой, вернешься — а кто ты? Вроде как своровал…

— Очень правильно, — поддержал старшина. — Страх перед будущей жизнью с вечным ощущением, что ты трус, — это очень важная добавка к воле.

«Лектор», впрочем, зачислил Матрену в свои союзники:

— Вот кто прав, так это Матрена. И опять он говорит не о мужестве, а о стыде…

Спор продолжался, однако уже не задевая моего внимания: я размышлял о том, как изменился за последнее время Матрена. Начать с того, что заштопал паленые дыры на ватной одежде. Хотя и неумело, но сразу было видно — старательно. Без понуканий довел до белизны маскировочные куртку и брюки. Взял за правило менять подворотнички.