Валерий Киселев - Непобежденные. Кровавое лето 1941 года Страница 40

А кладбище с десятком расщепленных берез превратилось во всепожирающий фокус. Если сначала немцы только отбивали с него атаки бойцов батальона Осадчего, то потом сами решили занять его во что бы то ни стало – это была единственная высота в радиусе двух километров.

Майор Малых с остатками своего артполка прибыл туда в момент, когда противника выбивали с кладбища в третий или в четвертый раз.

«Сущий ад! Бородино!» – пронеслось в голове лейтенанта Василия Свиридова. Такого он не то что никогда не видел, но и представить себе не мог. Когда у командного пункта полка им ставили задачу, он увидел, как пленные немцы с рук зубами срывали бинты, а один из них не давал себя перевязывать, пинаясь, лежа на спине, с кровоточащими по локоть руками, но и тогда он не мог еще понять, что на кладбище дерутся с таким остервенением.

Русские и немцы, перемешавшись совершенно, дрались врукопашную – штыками, ножами, прикладами. Убитые падали на мертвых, живые наступали на раненых, ползавших в истоптанной окровавленной траве, из автоматов били в упор, убивали штыками на могилах, между старыми деревянными крестами, расщепленных пулями, душили голыми руками, били сапогами в пах, били втроем одного, кололи штыками в спину…

Лейтенант Василий Свиридов, с разбегу влетевший в эту людскую кашу, чуть было не напоролся на автоматную очередь рыжего немца, но его кто-то уже колотил лопаткой по каске. Потом Василий ткнул штыком в бок немцу, дравшемуся с нашим на могиле, потом увернулся от удара прикладом автомата, хотел развернуться штыком, но немец падал и сам, непонятно от чего.

Штыки в ближнем бою были надежнее автоматов, да и русские ловчее – немцев частично перебили, а остальные, отбиваясь из автоматов в упор, расстреливая тех, кто подбегал со штыком, отходили с кладбища на луг и били оттуда прицельно, выбирая места, где нет своих.

«Не бой, а драка деревенская, только похлеще и с оружием…» – тяжело дышал лейтенант Свиридов, пучком травы оттирая штык от крови.

Рядом на растоптанной могилке сидел их старшина батареи Иваница, зажимая рукой вытекший глаз.

– Семерых гадов задавив…

Впереди еще стреляли, но кладбище русские и на этот раз отстояли.

Вольхин второй час не слышал команд своего ротного старшего лейтенанта Цабута. «Наверное, убили, – с тупым равнодушием подумал он. За день пришлось повидать столько смертей, что удивляться, казалось, было уже нечему. – Сколько же раз ходили в атаку? Пять или шесть? Времени – семь часов вечера, а день кажется бесконечным… От взвода со мной осталось семеро… Еще одна атака – и все, не подняться даже под пистолетом…»

Валентин вспомнил, что в последней атаке убило его сержанта, Олега Мухина. Он бежал впереди всех, вдруг стал заваливаться на спину и упал. Вольхин, когда стало потише, подполз к нему: пуля попала в сердце. У него в ушах долго еще стоял крик Олега: «В атаку!» «А ведь мог бы хорошим художником стать», – подумал он тогда, вспомнив его рисунки в записной книжке.

А когда Вольхин час назад ползком обошел позиции своего взвода, на которых они лежали часа четыре, а до этого утром окапывались на позициях второго взвода, то в одном из мертвецов по долговязой нескладной фигуре узнал лейтенанта Данилова. Лицо его распухло на солнце и выползло из-под каски, как тесто, в оскаленном рту ползали мухи, от всего трупа исходил тошнотворный сладковатый запах. «Только вчера мы с ним курили и о чем-то еще говорили…» – содрогнулся Вольхин.

Вечером, после седьмой по счету атаки, пропал комиссар 771-го полка Петр Александрович Васильчиков. Шапошников, обзванивая батальоны, нашел его у Горбунова, который сам был к тому времени ранен, и его потом с трудом вытащили с поля.

– Петр Александрович, приходи сюда срочно. Надо посоветоваться. Наумов здесь.

– Хорошо, иду, – устало ответил Васильчиков.

Но через пятнадцать минут его не было. Когда Шапошников через полчаса позвонил в батальон еще раз, связист ответил, что комиссар ушел в штаб.

«Где же он? Неужели снайпер снял?» – забеспокоился Шапошников. Он послал на розыски политрука Иванова из батареи Терещенко, но безрезультатно. Васильчиков то ли был ранен и отполз в камыши за лугом, то ли его просто не нашли, а это было и немудрено, потому что пришлось бы осмотреть не меньше сотни трупов.

Политрук Евгений Иванов, для которого гибель комиссара Васильчикова за весь этот страшный и длинный день стала последней каплей, стоял перед Шапошниковым и плакал.

– Конечно, снайпер, – подумав, сказал Шапошникову Наумов. – Из политбойцов, что утром прислали, уже никого не осталось. Охотятся специально…

Он не стал говорить, что есть и еще одна версия гибели комиссара: убит в спину кем-то из западноукраинцев, чтобы больше не поднимал людей в атаку.

– Полковник Гришин, товарищ капитан, – подал связист трубку Шапошникову.

– Слушаю, товарищ первый.

– Как обстановка? Взял Милославичи?

– Нет, – сдерживая вздох, ответил Шапошников. – Очень большие потери. В батальонах осталось по сто – сто пятьдесят человек, за сутки через медпункт прошло около восьмисот раненых… С полковым врачом даже истерика была – столько раненых, – связать пришлось… За день артиллерия полка израсходовала полторы тысячи снарядов. Ранены два командира батальонов, убит Васильчиков, ранены помощники начштаба полка Пронин, Бакиновский, Василевский, заменявшие ротных и комбатов. Командный состав выбит почти полностью.

– Пойдешь сам и лично поднимешь людей в атаку, – после довольно длинной паузы холодно сказал Гришин. Ему казалось, что Шапошников сильно сгустил краски: в полку он был днем и обстановка была, в общем-то, нормальной.

– А кому прикажете передать командование полком?

– Кто с тобой есть?

– Кроме лейтенанта Тюкаева – никого.

– Хорошо, пошли Тюкаева, пусть он организует атаку.

Шапошников позвал лейтенанта Тюкаева, стоявшего здесь же, посмотрел ему в глаза. Он любил и уважал его – работник был расторопный, аккуратный и вдумчивый, первый помощник в штабных хлопотах, да и внешне вызывал симпатию: открытое русское лицо, прямой взгляд, большой лоб. Как не хотелось посылать его, в общем-то, на бессмысленное и смертельно опасное дело…

– Возьмите с собой человек десять и идите в батальоны. Поднимайте людей в атаку еще раз. «Ничего и эта не даст, – подумал Шапошников. – Надо что-то срочно делать, выводить остатки полка из боя…»

Лейтенант Вениамин Тюкаев взял бойцов из комендантского взвода, которых хорошо знал лично, и пошел в боевые порядки.

Когда прошли рожь и вышли в открытое поле, немцы открыли по ним прицельный огонь. Тюкаев на ходу осматривал поле: непонятно было, кто живой, а кто убитый.

Перебежками от одного бойца к другому Тюкаев обошел позиции батальона Московского. Живые закрывались трупами. Стоило поднять голову – свистели пули. Тюкаеву дали связь со штабом полка, и немцы, заметив движение, хотя сумерки уж сгущались, открыли по нему огонь.

«Не подняться больше, невозможно», – лежа в наспех отрытом окопчике, решил Тюкаев.

Около девяти часов вечера Шапошников послал Наумова с группой бойцов в последний раз обойти батальоны и обдумать: возможно ли наступать в ближайшее время или пора просить полковника Гришина разрешить отвести полк.

Наумов с двумя бойцами ползком из воронки в воронку, по истоптанной ржи, в которой то и дело попадались трупы, зажимая нос от смрада, дошел до окопчиков батальона Осадчего.

– Надо глотнуть, – поморщился он и налил себе и бойцам по наперстку спирта из фляжки.

Впереди вдруг послышалась грустная и протяжная украинская песня.

– Ну вот, я же говорил: как полтавчане заспивают, так все и стихнет, – сказал Наумов. – Невольно же заслушаешься. Пошли, ребята.

От Осадчего Наумов прополз к Тюкаеву, сидевшему в расположении батальона Горбунова. Самого комбата ранило под вечер, и заменял его один из взводных [13]. Все командиры рот были убиты еще раньше.

– Ну, как тут у вас? – Наумов поднял на винтовке каску из окопа. Через несколько секунд пуля со звоном срикошетила в сторону. – Все ясно. Бьют метко.

– Головы не поднять, как бреют, – сказал Тюкаев.

– У Осадчего какой анекдот мне рассказали… Один боец до того был трус, что боялся пошевелиться, так и просидел, как заяц, в своем окопе. И нашлись шутники – кто-то бросил ему камешек в каску. Так представляешь: умер от разрыва сердца. Фельдшер определил, – рассказал Наумов и, закончив, добавил серьезно: – Вот ведь какое напряжение… Связь у тебя есть? Дай-ка Шапошникова… Александр Васильевич? Не поднять больше! Да и поднимать некого…

– Оставайся до темноты, а потом возвращайся на КП, – услышал Наумов. – Будем решать.

Поздно вечером, когда полковник Гришин позвонил еще раз, Шапошников доложил обстановку и сказал: