Юрий Гайдук - Штрафбат. Закарпатский гамбит Страница 40

– Что, с новостью какой или опять ляля-тополя будем? – буркнул Андрей, в упор рассматривая милицейского капитана. Он бы шматок жизни не пожалел, чтобы узнать, что же за крендель такой кроется за этим рогометом [106] в погонах, однако когда спросил об этом смершевца Новикова, тот только плечами пожал да сказал еще, будто запрос по Гладкому запущен в центральную картотеку НКВД, однако все станет окончательно ясным, когда его допросом займется Лубянка. Однако пока что он был тем самым связующим звеном Степана Выкриста с Боцманом и это самое звено надо было беречь пуще собственного глаза.

– Что, устал ждать? – в свою очередь хмыкнул Гладкий. – Как говорится, ждать и догонять…

– Лично я еще бы недельку повалялся на этих нарах, – скривился в улыбке Андрей, – пока рана окончательно не затянется. А вот братва… Считал, что нервы уже на пределе. Еще денек-другой – и можешь повесить себе на шею еще один глухарь.

– А вот это хорошо, очень даже хорошо, что у них чешутся руки, – даже не обратив внимания на обещание Боцмана подломить какой-нибудь магазин в городе, отозвался Гладкий. – Могу обещать тебе, что не далее как завтра…

Он остановился на краю полянки и, видимо, по привычке обернувшись по сторонам, произнес негромко:

– Короче, слушай сюда. Надо обговорить кое-какие тонкости, и если ты принимаешь те условия, которые выдвинет Степан…

– Что, у него что-то не склеивается? – насторожился Андрей. – Вроде бы и так побазарили предостаточно.

– У него-то все тип-топ, – успокоил его Гладкий, – но базар базару рознь. И чтобы не случился вдруг неожиданный «пук», из-за которого может накрыться все дело… Короче, нас с тобой ждут. Я на мотоцикле.

Это уже было более чем серьезно, и Андрей вдруг почувствовал столь долгожданный сосущий холодок под ложечкой. Как говорится, пан или пропал. А еще так говорят: «Или грудь в крестах, или голова в кустах». Однако пока что Бог миловал.

– А на машине не мог, – буркнул Андрей. – Сам ведь знаешь, со мной еще Крест да Волк увяжутся.

– Приказано, щоб ты был один! – сказал как отрезал Гладкий. Однако заметив недоуменно-вопросительный взгляд Боцмана, счел за нужное несколько смягчить сказанное: – Короче, у Степана кое-что изменилось в планах, и разговор этот не для лишних ушей.

– Что, настолько все серьезно?

– Серьезней не придумаешь.

До города добрались без приключений, и когда Гладкий постучался в дверь чистенькой хаты на городской окраине, часы показывали всего лишь одиннадцать утра. Дверь открыл один из сопровождающих Вербовщика, мосластый, с огромным кадыком на гусиной шее мужик, и, придирчиво оглядев Боцмана, на что тот только сплюнул под ноги, приоткрыл дверь просторной горницы, в красном углу которой выделялся накрытый широченным рушником иконостас.

– Это к вам, – доложил он с порога, и получив молчаливое «добро», распахнул перед гостями дверь.

– Проходьте.

Пропустив Боцмана первым, Гладкий приказал мосластому «кинуть что-нибудь на стол» и следом за Боцманом почти ввинтился в горницу. В присутствии Вербовщика он вел себя несколько иначе, нежели в тех же схронах, и Андрей уж в который раз подивился этой его способности перевоплощаться в угодливого, преданного по самые яйца служаку, который только и живет с мыслью о том, как бы лишний раз угодить своему хозяину.

По тому напряжению, с которым Степан Выкрист встретил гостей, можно было догадаться, что для него лично и для его дальнейшей карьеры наступает тот самый час Х и именно от Боцмана с его колхозом зависит сейчас многое. И в то же время он казался совершенно спокойным. Среднего роста, поджарый шатен с седыми завитками на висках, он казался воплощением олимпийского спокойствия. Кивнув гостям на широченную лавку перед столом, он сел напротив, оседлав единственный на всю горницу венский стул с гнутыми ножками, и только после этого поинтересовался насчет того, «чтобы закусить».

– Со вчерашнего дня крошки во рту не было, – пожаловался Боцман, который был лет на десять, а то и все пятнадцать моложе его. – Да и стресс снять неплохо было бы.

– Что, неужто так хреновато? – подыграл ему Выкрест, пытаясь в то же время угадать, насколько правдив сейчас этот жучила, сумевший не только пропахать добрую половину Украины, но и оставить за спиной российско-хохляцкое НКВД со всеми ее следаками, операми и маститыми комиссарами, которыми по ночам даже детей пугают начиная с тридцать шестого года.

– Ну, это еще с какой стороны посмотреть, – пожал плечами Выкрист, и по его лицу побежала тень улыбки. – С одной стороны, вроде бы…

Он не успел договорить, как вновь скрипнула дверь и на пороге нарисовался мосластый с резным подносом в руках. Составив на стол горку тарелок с мясом, колбасами, вареной картошкой и солеными огурцами, он, словно фокусник на арене одесского цирка, изъял из кармана широченных штанов литровую бутыль сливянки, амбре от которой зависло, казалось, даже под образами, и удалился, поплотнее прикрыв за собой дверную створку.

«Вот это школа! – с невольным уважением к мосластому подумал Андрей. – Прикажет Вербовщик на амбразуру, так ведь бросится не раздумывая».

И еще он подумал о том, что не хотел бы встретиться с мосластой горилой один на один, если тот вдруг почувствует, что его хозяину грозит смертельная опасность. Загрызет. А потом открутит голову, воткнет ее пониже спины и будет бить себя в грудь, доказывая, что это, мол, так и було – с ушами и хлюпающим носом в заднице.

– Ну что, приступим, господа офицеры? – бархатным, полным гостеприимного радушия баритоном произнес Выкрист и столь же приглашающим взмахом руки предложил налить по чарке.

М-да, невольно отметил Андрей, этот сорокалетний шатен в совершенстве владел искусством обольщения, умел расположить к себе даже в столь напряженный момент, как этот, и в этом ему нельзя было отказать.

Андрей покосился на милицейского капитана, тем самым как бы предлагая ему принять на себя роль разводящего, однако Гладкий уже и сам догадался, что именно ждет от него народ, и, облапив бутыль широченной пятерней, разливал сливянку по узорчатым, еще довоенной работы лафитникам.

– Ну что, господа офицеры, – поднял свой лафитник Выкрист, – за удачу?

– За удачу! – эхом отозвался, видимо, вконец изголодавшийся Гладкий и опростал единым глотком весь лафитник, опрокинув его содержимое в рот.

Тяжело сглотнул, отчего на его шее дернулся выпирающий кадык, и громко зачавкал, перемалывая зубами шматок подкопченной колбасы.

Андрей отвернулся, невольно отметив, что точно так же пили и закусывали халявной колбасой и салом изголодавшиеся по жратве и спирту зэки. Но то было на зоне, а здесь…

То же самое отметил про себя и Выкрист, отчего на его лице появилась и тут же исчезла брезгливая гримаса. Он перевел взгляд на Боцмана и, уже как бы обращаясь лично к нему, чуть приподнял свой лафитник:

– Ну что, за удачу пьем?

– А куда же нам, молодым да фартовым, без нее деваться? – хмыкнул Андрей. – Как говорили когда-то в Одессе, до смерти – три пердинки, если фарт не идет.

Поставив пустой лафитник на стол, Андрей зажевал сливянку ломтиком подкопченной грудинки и, не обращая внимания на то, что Гладкий вновь вцепился лапой в бутыль, прищурился на Вербовщика.

– Слушай, Степан, а с какого бы это хера ты меня в «господа офицеры» произвел? Сам ведь, поди, знаешь, что рядовому штрафбата все одно, что спившемуся шкиперу до капитана дальнего плавания. А ты… господа офицеры да господа офицеры… Среди нас двоих только один офицер – заслуженный мусорило республики капитан Гладкий.

Он думал, что при этих его словах милицейский капитан вскинется от явно обозначенного оскорбления, однако тот только покосился на своего хозяина, ожидая с его стороны каких-то слов.

И Бокша не ошибся.

Выкрист хмыкнул, зажевал свою сливянку заранее очищенным яйцом, после чего поднял глаза на Андрея.

– Так это, Андрюха, в советской армии рядовому штрафбата никогда не видать офицерских погон. А я почему-то уже вижу тебя хоть и в цивильной одежде, но в звании не ниже лейтенанта.

Это уже был более чем прямой намек на вербовку, и на это нельзя было не отреагировать.

Он долго, очень долго смотрел на сидевшего по другую сторону стола Вербовщика, словно видел его впервые, наконец откашлялся, будто у него запершило в горле, и с легкой хрипотцой в голосе произнес:

– Надеюсь, это не треп?

Вербовщик, так же внимательно изучавший все это время глаза и лицо Боцмана, как бы поморщился брезгливо от этих слов.

– Треп, Андрей, это в советской армии, а я только по делу говорю. И не скрою, что хотел бы тебя рекомендовать для дальнейшей работы и учебы, естественно, по линии разведки.

– Немецкой разведки? – чисто интуитивно уточнил Бокша.

– Зачем же немецкой? – вновь поморщился Вербовщик. – С немцами уже давно все кончено, хотя, возможно, и они вскоре попытаются поднять из пепелища свой абвер.