Иван Падерин - Когда цветут камни Страница 40

Корюков собирался пригласить генерала к себе и за обедом представить ему брата Василия. У него была надежда, что командующий сам предложит Василию должность адъютанта командира полка. Но Бугрин уже направился к машине, и Корюков только спросил:

— Какие будут замечания, товарищ командующий?

— Ишь чего захотел! — Бугрин остановился у машины и платком вытер уголки глаз. — Насмешил до слез. Пустил, что называется, пыль в глаза, а теперь требует: говори, какие погрешности заметил? Не буду делать замечаний, сам думай, тебе штурмовать кварталы Берлина, а не мне. Мое место на КП армии. — И, помедлив, уже серьезно сказал: — Да, вот что, завтра у меня разговор с комсомольскими работниками армии. Политотдел их созывает. Пришли своих комсоргов из штурмовых отрядов, обязательно из каждого. Ясно?

— Ясно, товарищ командующий.

— Ну, счастливо оставаться. Стратегов у тебя много, не зазнавайся, советуйся с ними.

— Слушаюсь. — И Корюков приложив руку к каске.

Чуть похрустывала под ногами прихваченная ночным заморозком грязь луговой дороги. Тоненькие хрупкие льдинки, скользя по застывшим лужицам, звенели, как монетки. Леня Прудников, шагая, прислушивался к их нежному звону. Это напоминало ему о Варе. Прошлой осенью он как-то целый вечер катал с ней такие звонкие льдинки по замерзшему пруду возле рудной дробилки…

— Прудников, не отставать! — крикнул из темноты комсорг полка лейтенант Движенко. Торопясь к лодочной переправе, они шли напрямик, чтобы успеть затемно переправиться на восточный берег Одера.

Вот и дамба. Над головами в ночном небе повисают яркие фонари. Слышится гудение тяжелого немецкого бомбардировщика. Фонари снижаются, и все вокруг как бы приходит в движение. Огненные клыки взрывов кусают дамбу остервенело, с рычанием. Покачиваясь, блестят на свету прибрежные вербы. Распустившиеся на них почки искрятся то бирюзовыми крапинками, то алмазными блестками и тоже будят воспоминания о Варе. Вербы манят Леню к себе: то ли ласки просят, то ли слезно молят о защите.

— Прудников, не отставать! — Это снова голос Движенко, подгоняющего Леню. Движенко словно не слышит и не видит взрывов. Он бежит вдоль берега к кустам, где собрались комсорги всех полков дивизии.

Изорванная взрывами темнота сейчас, кажется, сгустилась еще плотнее. Попробуй разгляди, куда скрылся Движенко! Шагая на ощупь по скользкому берегу, Леня запнулся и упал прямо к ногам притаившихся людей. Раздался хохот. Леня узнал помощника начальника политотдела по комсомолу и доложил о своем прибытии.

— Еще кого нет? — спросил помощник начальника.

— Теперь все в сборе, — послышался голос из темноты:

— Садись, поехали.

На волнах закачалась большая лодка. От воды веяло холодом могилы. Леня вспомнил, как переправлялся в этом месте через Одер, сколько людей погибло тогда.

Эй, баргузин, пошевеливай вал,Молодцу плыть недалечко…

Это Движенко. Сев за весла, он начал песню с конца первого куплета. И тут торопится. Настроение у него сейчас такое: сторонись, разве не видишь, кто идет. Откуда-то он проведал, что совещание комсоргов созывает сам командующий армией. И, конечно, на совещании комсорги узнают от него то, что знают пока немногие. Таким доверием нельзя не гордиться.

Что-то похожее переживали и другие комсорги полков. И достаточно было Движенко запеть, песню подхватили все сидящие в лодке.

На середине песня зазвучала протяжно и громко.

Отсюда до противника — километра четыре. Он не мог услышать песню, но Лене казалось, что противник все слышит, и поэтому Леня не пел. Перед его глазами стояли погибающие вербы, а в ушах звенел стон раненого у переправы.

Лодка ткнулась носом в берег, а комсорги продолжали петь.

На берегу, за дамбой, ждали пять легковых машин, высланных по личному распоряжению командира дивизии.

Движенко сел рядом с Леней в отведенном для комсоргов корюковского полка шестиместном «оппель-адмирале».

Не задерживаясь, колонна из пяти машин тронулась.

Движенко распирало желание тут же высказать свои мысли о значимости предстоящего совещания и тем самым подчеркнуть перед молодым комсоргом роль комсомольских вожаков в боевой жизни армии.

Он начал издалека:

— Когда мы форсировали Северный Донец, немцы применили против нас «тигры». Я тогда комсоргом роты пэтээр был. Помню, вышли эти «тигры» на пригорок: дескать, смотрите, русские, зря стараетесь. В самом деле, броня у этих «тигров» такая, что пуля наших пэтээр для них как слону дробинка. Перед этим мы на комсомольском собрании постановили: крепко верить в силу своего оружия. Но как верить, когда три выстрела сделал, а из «тигра» только три искры высек. Лежу я в окопе и смотрю, как «тигр» орудием водит — цели вынюхивает. И тут моему второму номеру пришла в голову мысль: заклинивай, говорит, башню. Прицелился я тщательно. Выстрел. Пуля пришлась как надо. И можешь себе представить — «тигр» словно костью подавился, орудием ни туда ни сюда повернуть не может. Попятился назад. Заклинивай, кричу, башни заклинивай! Поняли меня товарищи и еще два танка заставили пятиться. А ведь считали эти танки неуязвимыми и дрогнули было. Вот тогда-то Верба и говорит мне: принимай дела комсорга батальона и расширяй движение против «тигров». Принял я дела. Собственно, какие дела у погибшего товарища?.. Нашел его сумку со списком комсомольцев — и за работу. Через два дня на счету бронебойщиков моего батальона значилась дюжина «тигров». Об этом написали во фронтовой газете, в «Комсомольской правде» — и дело пошло. Соображаешь?

— Соображаю, — ответил Леня.

— Нет, ты еще не все соображаешь. Сам генерал Бугрин о нас, комсоргах, спрашивает у командиров дивизий и у командиров полков: как и что мы делаем. Со мной, например, генерал Бугрин беседовал несколько раз, и не по пустякам, а по самым важным вопросам…

— Значит, комсорги у него на особом счету.

— Этого уж я не знаю, на особом или не на особом, но факт остается фактом.

Справа и слева в сосновом лесу виднелись замаскированные хвойными ветками танки и орудия. На дороге много воронок от снарядов и бомб. Объезжая их, шофер сбавил скорость, затем остановился: вдоль обочины вытянулась колонна тягачей с орудиями такой диковинной величины, что нельзя было не остановиться. Под чехлами, огромные, с длинными и толстыми, в два обхвата, хоботами, они напоминали чудищ пещерного века.

— Эта штука, пожалуй, отсюда до Берлина доплюнет, — сказал кто-то из комсоргов.

— Пока нет нужды туда плеваться, — возразил Движенко.

— А союзники по две тысячи самолетов за одну ночь на Берлин бросают, — напомнил Леня.

— Союзники… не внушают они мне доверия… Бомбят, бомбят, а вперед не продвигаются. Как я понимаю, они не очень-то торопятся покончить с войной. Выручили мы их зимой в Арденнах, а теперь, говорят, у них такое настроение: «воюй дольше — наград больше и хозяевам прибыль».

На совещание прибыли без опоздания. Большой полуподвальный зал армейского ДКА был уже переполнен. Слушая начальника политотдела армии, затем лектора, говорившего о международном положении, Леня все время задавал себе вопрос: почему именно его назначили комсоргом первого штурмового отряда? Надо решать, как и с чего начинать комсомольскую работу в отряде, чтоб подполковник Верба, который теперь днюет и ночует в солдатских блиндажах, сказал: «Вот это верно, теперь ты знаешь людей лучше меня».

Внезапно все присутствующие в зале встали как по команде: на сцене появился Бугрин. Окинув быстрым взглядом зал, он махнул рукой:

— Прошу сидеть…

Движенко толкнул Леню в бок:

— Вот теперь слушай…

Бугрин подошел к трибуне.

— Товарищи, я хочу побеседовать с вами о важном деле, — сказал он негромко.

В зале установилась тишина. Кто-то уронил карандаш, и он, тарахтя, покатился по наклонному полу. Бугрин остановил кинувшегося за карандашом комсорга:

— Поговорим без карандашей…

По рядам прошел шелест закрываемых блокнотов, и беседа началась.

Прошло пять, десять минут, и Леня уже верил, что командующий армией беседует только с ним, отвечает только на его вопросы. Бугрин прост, понятен. Приглядеться — самый обыкновенный человек. Если бы не генеральские погоны, то можно было бы и мимо пройти, ничего в нем не отметив. Вот только одно в нем удивительно: не спрашивая, отвечает именно на то, о чем хотелось его спросить.

Острый конец указки остановился в центре карты. С восточной стороны столицу Германии огибают три оборонительные дуги с множеством дотов, дзотов, противотанковых рвов, надолб, минных полей, проволочных заграждений. Железобетон, гранитные стены, бронированные колпаки, закопанные в землю танки… Три оборонительные полосы. Между ними две промежуточные позиции с тремя траншеями в каждой и несколько опорных пунктов. Такими оборонительными средствами насыщено пространство в 57 километров в глубину, от Одерского плацдарма до Берлина…