Фернандо Мариас - Где кончается небо Страница 40

И тут случилось нечто невероятное, волшебное, удивительное: мы с Констанцей начали говорить молча, настроившись на одну невидимую волну. Звучит, конечно, неправдоподобно, но так было. Мы с ней глядели друг на друга, и каждый видел в глазах собеседника всю историю Дечена целиком, словно на бумаге… Прочитанная книга накрепко связала нас, и теперь мы понимали друг друга без слов, словно у нас были одни на двоих порывы и помыслы.

Мы не спеша выпили кофе. Молчание не вызывало у нас чувства неловкости, наоборот, мы радовались ему. Такое испытываешь в редкие мгновения, когда ты в ладу с собой и временное одиночество тебе не в тягость. С нами была горькая судьба Дечена и долгие блуждания Констанцы по лабиринту вплоть до седьмого ноября — дня, когда замкнулся круг. «Констанца, 7.11.36»… Если бы не эти слова на стене, я бы никогда не встретил свою Констанцу — ту, что сидела сейчас передо мной, и ничего бы не узнал о двух других — тех, что прошли долгий путь, чтобы привести ее сюда, где ей предстоит сделать важный шаг — может, самый важный в ее жизни.

Констанца допила свой кофе и встала. Это был знак. Я допил последний глоток. По пути к двери мы поставили в мойку посуду — мою большую кружку и ее пластмассовый колпачок.

В руках Констанца держала книгу и видеокассету. У меня в кармане лежал пакетик с подарком. Мы спустились по лестнице, вышли на улицу, на Пасео-де-лас-Делисьяс сели в такси.

— Куатро-Вьентос, — сказал я.

Констанца наклонилась вперед и назвала таксисту точный адрес аэродрома. Больше за всю дорогу она не проронила ни слова. Молчал и я. Честно говоря, я и сам толком не знал, почему поехал с ней. Только от поездки этой я бы не отказался ни за что на свете.

Пока мы ехали, Констанца несколько раз открывала зеленую книгу и перечитывала какие-то места, словно школьница, листающая учебник перед экзаменом. Иногда глаза у нее становились совсем несчастные. Но сейчас надо было не грустить, а действовать. У нее еще будет время оплакать Дечена. Да и Дечена не порадовали бы ее слезы.

Мы вышли из машины. Я расплатился с таксистом — честно говоря, на это ушли почти все деньги, которые были у меня при себе.

Констанца открыла дверь «Авиеток Аточа» своим ключом. Мы поднялись по лестнице на второй этаж, разделенный чем-то вроде стойки: по одну сторону — офис, по другую — зал для посетителей, украшенный макетами самолетов и фотографиями летчиков. На самом видном месте в рамочке висела ветхая, пожелтевшая газетная вырезка — та самая фотография «Плюс Ультра», единственная вещь, которую Дечен взял с собой семь десятилетий назад, отправляясь из приюта в новую жизнь.

Одно из окон выходило на ангар. Там стояли авиетки, которые предстояло сдавать напрокат, а дальше, под слоем брезента, угадывались очертания двух самолетов. Наверняка это были они — «фиат» Кортеса и «чато» — такой, как тот, на котором разбился Рамиро.

Констанца вздохнула и сказала решительно:

— Я приведу в порядок эти старые самолеты. И устрою представление, которое задумал Хоакин. Как в той деревне в Альмерии…

Она вытащила из шкафа афишу, в которой сообщалось об открытии «Авиеток Аточа». Цены, расписание работы и все такое. Седьмого ноября — открытие. Вышла на улицу. Я пошел за ней и помог ей повесить афишу рядом с дверью.

Мы отошли на несколько метров — посмотреть на афишу издали. Мне показалось, что самое время отдать ей пакетик с подарком. Она взяла его в руки, глаза ее заблестели. Это был тот самый подарок, который Дечен приготовил для нее собственноручно. Бережно держа в руках пакетик, Констанца осмотрела его со всех сторон. Затем открыла. Внутри оказалась маленькая баночка из прозрачного стекла — к моему изумлению, совершенно пустая.

Констанца улыбнулась моей реакции. Потом посмотрела на небо.

— Воздух. Воздух летчика, — объяснила она. — Он рассказал мне про этот обычай на первом уроке, когда позволил мне взять в руки штурвал. Во времена его юности у летчиков было принято дарить девушкам «воздух летчика» вместо цветов. В большинстве самолетов кабины ведь были открытыми, и набрать в баночку немного небесного воздуха не составляло труда. Мне тогда показалось это забавным и немного старомодным…

Она бережно спрятала баночку в карман. Любопытно, что Дечен постеснялся рассказать в книге, что именно дарит. Я представил, как он собирает вот такой вот небесный воздух для первой Констанцы, для второй Констанцы, но подарить не осмеливается…

Констанца сделала несколько шагов вдоль взлетной полосы и остановилась спиной ко мне. «Воздух летчика», похоже, растрогал ее, хоть она не подала виду. Я смотрел, как она неподвижно стоит там одна, на ветру; теперь она казалась мне совсем маленькой и хрупкой. И еще очень-очень храброй. До чего ж я ею восхищался!

Я направился к ней, по дороге пересчитывая монетки — все, что осталось у меня после разорительной поездки на такси. Подошел поближе, осторожно откашлялся. Она обернулась.

— Скажите, это здесь можно взять напрокат самолет? Я хотел бы совершить небольшую прогулку по воздуху. Дело в том, что я собрался писать книгу о летчиках, о битве за Мадрид… и мне, знаете, хочется понять, что именно человек ощущает в небе, что это такое — летать…

Я помялся, изображая неловкость и растерянность. Она рассмеялась.

— Шестьдесят евро за полчаса.

— Видите ли… у меня осталось только три евро.

Она взяла мои монетки.

— Идет, пусть будет три евро за полчаса. А шефу я ничего не скажу.

Продолжая игру, мы зашагали к самолету. Но когда мы забрались в кабину, лицо Констанцы вновь стало серьезным. Это был ее первый полет на собственном самолете, первый полет в ее новой жизни.

Она повернула ключ зажигания и уже собиралась завести двигатель, когда мы увидели самолет. Констанца следила за ним не отрывая глаз, я тоже. Самолетик летел строго горизонтально; очутившись перед нами, словно все было рассчитано заранее, он вдруг выпустил шлейф белого дыма. Мы вздрогнули. Наверно, оба представили себе одно и то же: вот сейчас самолетик закрутит волчок, вот сейчас начнет выводить на небе, буква за буквой, «Констанца»… Может, Дечену удалось ненадолго отлучиться из своего смертного далека, чтобы подбодрить Констанцу, а может, Рамиро и Кортес, освободившись в бесконечном покое небытия от груза вины и обид, были сейчас рядом с ним в кабине…

Самолетик пролетел мимо нас и исчез из виду. Белый дымный хвост долго тянулся за ним по воздуху и наконец растаял.

— Это сельскохозяйственная авиация, они вредителей с воздуха чем-то опыляют. Пробный полет, наверное, — сказала Констанца.

Я знал: она чувствует то же, что и я.

Она завела мотор.

— А здорово было бы пролететь сейчас над площадью Аточа, — сказал я. — Над мансардой.

— Чтобы летать над Мадридом, нужно специальное разрешение.

— Все равно, свою книгу я закончу именно так. Как тебе такая мысль? Ты и я. Над мансардой на площади Аточа.

Место, где погибла первая Констанца. И Рамиро, и дон Мануэль. Место, где прожил всю жизнь Дечен — жертва своей болезненной верности, ставшей его жизнью и его вечной мукой. Зато благодаря этой самой верности Констанца сейчас взлетит навстречу своей мечте о небе, которая пришла к ней из далекого прошлого. «Авиетки Аточа», мечта первой Констанцы, и второй тоже. Но только третьей Констанце суждено было увидеть, как мечта сбывается.

Я уже твердо решил, что сделаю из истории Дечена книгу, настоящий роман. А начну я его вот этими странными словами, которые давно уже дожидались своего часа в ящике моего стола: «Сны и мечты — они как вода. Плаваешь в них, но ухватиться за них не можешь».

Да, решено, я расскажу историю Хоакина Дечена — вопреки тому, что сны — они как вода… А может, именно поэтому.

Только вот как же ее закончить?

В романе ведь можно позволить себе пренебречь реальными препятствиями? Ну тогда в конце мы с ней отправимся в полет над Мадридом. Увидим с воздуха мансарду Дечена, крышу, на которую он выбирался ночами в тридцать шестом, чтобы отправлять донесения Кортесу, влюбленному Кортесу, а тот ждал от него новостей, кружа в небе над площадью, как и мы сейчас. Представим себе, что души Констанцы, Рамиро, дона Мануэля до сих пор где-то здесь, что слова, нацарапанные на стене, — «Констанца, 7.11.1936» — так и останутся там навсегда.

Пока я обдумывал все эти варианты, Констанца вывела самолет на взлетную полосу. Я увидел ее решимость, ее загадочную улыбку, ее взгляд, устремленный прямо перед собой, руки, сжимающие штурвал крепко и в то же время нежно — точь-в-точь как учил ее Дечен. Увидел — и сразу понял, каким будет конец моей книги.

Констанца, внучка Констанцы и дочь Констанцы, отправляется в полет. Еще немного, и она взлетит высоко-высоко — наконец-то свободная, наконец-то хозяйка своей судьбы; взлетит, чтобы оттуда, сверху, взглянуть на мир, оставшийся далеко внизу. На то, что ниже неба.