Ариадна Делианич - Вольфсберг-373 Страница 40

Однажды ночью мне приснился сон, что в погоне за чем-то невидимым, но необходимо нужным, я поймала кота, мурлыкающего, ласкового серого кота, и он, ласкаясь ко мне, одновременно вонзал свои когти в мою руку.

Проснулась я, лежа на правой руке, по которой бегали мурашки. Однако, свой сон я рассказала, и его подвергли рассмотрению со всех сторон. Погоня за неизвестным, решили «авторитеты» — это погоня за свободой, неизвестно когда возможной. Кот — некий враг, который одновременно способен и на что-то доброе, но его надо остерегаться. Все это должно произойти очень быстро, потому что… сон под пятницу исполняется на следующее утро.

В это утро была моя очередь с двумя другими убирать нашу комнату. Вооружившись грубо сделанными метлами, мы заметали побрызганный пол, вытирали пыль и гонялись за большим черным пауком в углу, которого по утрам, руководясь суеверием, не хотели видеть, встречали терпеливо в полдень и искали глазами по вечерам. Этого паука, единственное, по всей вероятности, живое создание, добровольно живущее в Вольфсберге, у нас иной раз крали соседки. Появились клопы, и нас уверяли, что паук их ест!

Мы ожидали инспекцию, когда кто-то громко трижды стукнул в наши двери, и мужской голос назвал мое имя. Я вышла. В коридоре стояли кипер, наша фрау Йобст и высокий, красивый английский капитан в черном берете.

Фрау Йобст сообщила мне, что капитан желает говорить со мной, и провела нас в свою комнату, оставив наедине.

Оказалось, что он тоже офицер ФСС, но Клагенфуртского отделения. Он вел себя, как джентльмен, разговаривал со мной вежливо, называл меня «гнэдиге фрау», т. е. милостивая государыня. Целью его приезда были разные дела в Вольфсберге, но одновременно он считал своим долгом сообщить мне и майору Г. Г., что следствие по нашим «винам» закончено, и что мы освобождены от всяких обвинений, которые оказались абсурдными и ложными. Он рассказал мне, что, почти одновременно с отправлением нас в Вольфсберг, в Тигринге был арестован доктор К. и его соучастница, брюнетка. Оба они попали под суд и получили наказание, от 6 до 12 месяцев тюремного заключения, за ложный донос, укрывательство продуктов, кражу казенного имущества и другие проделки, подлоги и спекуляции.

Как ни было отрадно все это слышать, но я не удовлетворилась этим, и первым моим логическим вопросом было: — А когда же на свободу?

— Уэлл… — протянул капитан. — Это не зависит от нас. Мы арестовываем и ведем следствие. Отпускать вас будут другие люди.

— Но когда же?

— Своевременно или… несколько позже. Когда вы пройдете через, как бы сказать… все фазы. Фактически еще не создай законный орган, который будет уполномочен распоряжаться вашими судьбами. В общем же, вы здесь находитесь в большей безопасности, чем люди на свободе.

При первой же встрече с майором Г. Г., мы поделились этой новостью. Он был настроен очень скептически. — Ну, что ж! — сказал задумчиво. — Поживем — увидим!

Мы действительно довольно долго пожили, чтобы увидеть конец Вольфсберга.

ГАЙКИ ЗАТЯГИВАЮТСЯ

Легкое послабление дисциплины в течение недели вокруг Рождества было заменено сильным нажимом после нового 1946 года. Творилось что-то странное. Мужчин переводили из блока в блок, как бы сортируя. Прибыл большой транспорт с тяжелыми инвалидами, среди которых был один голландец, совсем слепой, с лицом, засыпанным синими точками от взрыва; безногий, как обрубок, юноша эс-эсовец; безрукие, одноногие, с изуродованными лицами, глухие и от контузий немые. Более тяжелых определили в лазарет, в котором питание было немного лучше, а уход наших врачей и сестер был внимательным и сочувствующим.

Женский блок тоже разрастался. Привезли целую группу из венской тюрьмы, из Граца, из Брука на Муре; Градчанки и женщины из Брука были поголовно крестьянками, по глупости, из тщеславия или по принуждению ставшими в свое время членами партии национал-социалистов. Они ничего не понимали, плакали, жаловались на свою судьбу, болели душой за своих детей, за имение, за землю, которую нужно было обрабатывать, скот, за которым нужно было ухаживать.

Барак стал тесен. В комнаты вносили трёхъярусные «бункера». Наконец, в конце января, когда спанье на голых досках стало буквально невыносимым, и не только женщины, но и мужчины проводили ночи напролет, сидя одетыми, хлопая себя руками, чтобы согреться — сначала женский блок, а затем последовательно и мужские, стали получать соломенные мешки-подстилки.

Кеннеди вернулся с подкреплением: привез с собой еще несколько сержантов с «цветными» именами. Теперь у нас уже были и Гельб, и Блау, и Гольд, на помощь зильберам, вейсам и браунам. Вызовы на допрос участились. В их «оффисе» рук не хватало, и из рядов заключенных отобрали несколько девушек и мужчин, знавших английский язык, и, под страшной присягой не разглашать тайн, определили к себе на работу.

Приблизительно в это время из лазарета внезапно забрали Иоганну Померанскую и еще трех женщин, державшихся всегда в стороне и ни с кем не друживших. Их увезли. Нам сказали, что они выпущены на свободу. Почему, и правда ли это — мы так и не узнали. Никогда больше я ничего не слыхала об Иоганне.

Допрашиваемые возвращались усталыми и молчаливыми. Обычно забирались на свои койки и отказывались рассказывать о допросе.

Пища становилась тоже невыносимой. Гнилая капуста отравляла воздух, как только ее вносили в котлах в коридор. За «апштаубером» никто не приходил, и эту еду мы называли «канализацией», т. к. ее просто сливали в уборные. Англичанам все время подавали прошения о разрешении привоза посылок из дома, хотя бы раз в месяц, хотя бы самых маленьких. Полковник, комендант, передавал эти бумаги Кеннеди, а у него они летели в корзину. Иной раз он заходил в бараки и кричал, что поблажек «кригсфербрехерам» быть не может, что на него смотрит весь мир, требующий отмщения и примерного наказания, что свиньям — свинячья смерть, и что, по сравнению с Бельзеном, Дахау, Ораниенбургом, Маутхаузеном и остальными лагерями смерти — мы, как сыр в масле, катаемся…

КРИГСФЕРБРЕХЕРЫ?

И там, в лагере Вольфсберг — 373, и потом, на протяжении всех лет жизни на свободе, я часто думала о том, какой процент «кригсфербрехеров» сидел за колючей проволокой?

Судя по дальнейшим событиям, становилось ясно, что Вольфсберг был лагерем-предохранителем, рассчитанным на 5000 человек, и, по закону отмщения и удовлетворения какого-то общественного мнения, он должен был быть полон. Кем — не все ли равно? Конечно, в Вольфсберге сидели гестаписты. Там я встретилась с одним, который меня арестовал в Белграде и препроводил на допрос, а затем на Банницу в тюрьму (из которой я вышла чудом и заступничеством покойного Димитрия Льотича через 40 дней). В Вольфсберге сидели чины «С. Д.» (органы общественной безопасности), которые и арестовывали, и били, и убивали, также и эс-эсовцы, участвовавшие в карательных отрядах, надзиратели концентрационных лагерей, командиры полков формации эс-эс. Были в нашей среде и мелкие наушники, доносчики, служившие за «доброе утро» добровольными информаторами Гестапо. Они были и в мужских блоках и в нашем, женском. Но, в общем, в Вольфсберг не попало ни одной крупной рыбы. Они или уже были в Германии, и их подготовляли к процессу, или сидели в тюрьмах. Вольфсберг комплектовали из рядов обычных, бледных и неинтересных партийцев, солдат и офицеров, которые попадались где-нибудь на дорогах или в лесах, пробираясь домой, или из иностранцев, которым не находили другого применения.

Достаточно, как пример, привести хотя бы то, что в Вольфсберге сидело 14 мужчин с фамилией Юберрейтор. Юберрейтор № 1, которого искали по всей Австрии и Германии, был свирепым «гаулейтером», и на его совести лежали тысячи жизней. Его не было. Он исчез. Может быть, как и Глобочнигг, он покончил жизнь самоубийством. Арестовали всех, кто носил эту фамилию, от четырнадцатилетнего мальчика до 79-летнего деда, просто однофамильцев, даже не земляков, не родственников, а тех Юберрейторов, которые сами в свое время дрожали при упоминании о «гаулейтере». В Вольфсберге сидело четыре Павелича, сербы, ничего общего не имевшие с Анте Павеличем, хорватом, моральным убийцей короля Александра и коллаборантом немцев.

В Вольфсберге сидел учитель Адольфа Гитлера, восьмидесятилетний старец с трясущейся головой на тонкой, как у цыпленка, шее, с выцветшими, детскими глазами, который не видел своего незадачливого ученика со скамьи народной школы. За что сидел слепой Ханзи, голландец? За то, что он ослеп, исполняя, как солдат, свой долг, взрывая бункер, в котором засели английские солдаты во время высадки под Дюнкерком. Это должен был сделать каждый солдат, получивший задание от своего командира. За что сидел Карл К., двадцатилетний юноша — обрубок? За то, что он потерял свои ноги, взрывая мост, через который должны были пройти вражеские части. За что сидели многие, многие крестьянки из Мура, Гретл Мак, мобилизованная и служившая машинисткой в немецкой гражданской части в Чехословакии, или Анни Кулике, взявшая первый приз на Олимпиаде, но вдова немецкого эс-эсовского полковника?