Александр Листовский - Конармия [Часть первая] Страница 41

Капитан приподнялся на стуле и, прищурив глаза, заглянул в газету.

— Читал, — сказал он.

— Читал… Ты, капитан, новый человек в Осваге, поэтому на первый раз попрошу тебя передать этому прохвосту и дураку — редактору газеты, что если он еще раз осмелится без моего ведома напечатать что-либо подобное «Скорби о белом царе», то я публично выдеру его шомполами, а потом повешу на фонаре. Честное слово!.. Нет, ведь каков мерзавец! Он принес нам страшный вред. Знаешь, как господа либералы используют эту статью для своей агитации?

Полковник помолчал, выражая на своем полном лице крайнее неудовольствие, потом вынул из кармана носовой платок, провел им по большому залысому лбу и продолжал:

— Будем смотреть правде в глаза: большинство — я имею в виду широкие народные массы — относится к нам с тревогой и ненавистью, меньшинство — с признанием и надеждой. Надо сделать так, чтобы все видели в нас своих избавителей. Цель оправдывает средства. Наполеон говорил, что он всегда готов был у нужного ему человека поцеловать любое место. Мне, как русскому офицеру, это, конечно, претит. Но что делать? Обстоятельства заставляют. «На войне все средства хороши», — сказал Клаузевиц. Вот именно: все для победы… Ну а когда мы возьмем и очистим Москву, — при этих словах у полковника нервически задергался живчик над глазом, — тогда мы заговорим во весь голос. Ты, Алексей Николаевич, знаешь меня не первый год. За учредилку умирать я не буду…

В коридоре послышались шаги. Кто-то шел, стуча каблуками.

— Генерал, — сказал полковник, прислушиваясь.

Шаги замерли напротив купе, дверь шумно раскрылась и вошел небольшой рыжеватый человек с щетинистыми усами, стриженный ежиком.

— Что, заняты? — спросил он отрывисто, скользя взглядом круглых и желтых, как у ястреба, глаз по вставшим перед ним офицерам.

— Никак нет, — сказал полковник. — Разрешите представить вам нового начальника Освага.

— Освага? — генерал недоброжелательно посмотрел на капитана. — Откуда прибыли?

— От генерала Сидорина, ваше превосходительство.

— Та-ак-с… Там у вас, в Осваге, капитан, собралась шайка-лейка, — сердито заговорил генерал, шевеля широкими ноздрями короткого носа. — Дамочки какие-сь там, барышни разные. Вот! По-моему, надо поразогнать эту компанию и набрать новых работников. Вы займитесь этим делом, господин капитан, а не то я сам до них доберусь, не будь я Шкуро! Вот… Полковник, вы, как освободитесь, зайдите ко мне, — неожиданно сбавив тон, произнес он общительно и, вильнув привешенным к башлыку пышным волчьим хвостом, скрылся за дверью.

— Видал, Алексей Николаевич? — тихо спросил полковник, смеясь одними глазами.

— Да-а… — протянул капитан. — А мне почему-то казалось, что он академик.

— Кто? Он? — Начштаба расхохотался. — Обыкновенный войсковой старшина. Ты, следовательно, не знаешь, как он попал в генералы.

— Нет. А как?

— Нажал на раду, погрозил кого-то повесить, ну рада и произвела его. В наши времена и не то может случиться, Алексей Николаевич.

— Да что ты говоришь! А я ведь считал… Помнится, в германскую войну был какой-то генерал Шкуро. Я думал, тот самый.

— Федот, да не тот… Но все же надо отдать ему справедливость: умеет себя держать. В Бонапарты, конечно, не годится, но есть такой, знаешь ли, оперативный полет мысли, — полковник, подняв руку, пошевелил пальцами, — и, главное, весьма авторитетен среди казаков, все же свой человек… У нас два таких лихача — он и Покровский. Тот тоже самопроизвёлся.

— Позволь, а Мамонтов?

— Мамонтов? Ну, этот большого масштаба человек… Ну ладно, дорогой. Ты пока покури, а мне нужно к генералу.

Полковник взял со стола папку с бумагами и, блеснув аксельбантами, вышел в коридор.

Шкуро в позе Цезаря стоял за столом и на вопрос полковника: «Разрешите?» — сделал привычный жест, величественно махнув рукой вниз, словно допускал вошедшего к целованию ног.

Внутренне усмехнувшись, полковник подошел к столу.

— Ну, что у вас нового? — спросил Шкуро, взглянув на него снизу вверх.

— Получена директива генерала Сидорина, Андрей Григорьевич, — сказал начальник штаба.

Он неторопливо раскрыл папку и положил перед присевшим к столу генералом несколько скрепленных вместе листов с мелко напечатанным текстом.

— Чего они тут пишут? — спросил Шкуро, сдвинув рыжие брови.

— Это, изволите видеть, приказ нашему конному корпусу войти в подчинение генералу Мамонтову, который, по предположениям штаба армии, находится в движений на Воронеж… Только сначала надо его найти и вручить ему этот приказ.

— Та-акс… Мамонтову, значит, подчиняют, — Шкуро отложил директиву. — Ну, это я потом прочту. Тут что-то много написано…

— Андрей Григорьевич, получен приказ верховного главнокомандующего… — сказал начальник штаба.

Шкуро, насторожившись, быстро взглянул на него.

— Насчет чего?

— О запрещении расстрелов.

— Ну? Дайте сюда.

Начальник штаба вынул из папки и положил перед Шкуро напечатанный на машинке приказ.

— Вот это правильно, — заговорил генерал, читая текст. — Давно пора. Вполне одобряю и понимаю этот приказ так, как нужно. Нужно только вешать. Вот. Веревка — это, знаете… — Шкуро, не находя слов, пощелкал пальцами.

— Лучший аргумент психологического воздействия на массу, — подхватил начальник штаба.

— Вот-вот! Правильно говорите, полковник. На столе резко зазвонил телефон.

Шкуро взял трубку.

— Да… Что, что? Как вы сказали?.. Орел? Очень хорошо… Благодарю вас, сотник.

Он положил трубку, откинулся в кресле и некоторое время молча смотрел в потолок. Потом, взглянув на начальника штаба, сказал весело:

— Всеволод Николаевич, наши войска взяли Орел! Полное лицо начальника штаба расплылось в улыбке.

— Да что вы говорите, Андрей Григорьевич! Вот это удача! — сказал он, весь просияв.

Шкуро отодвинул кресло и, прихватив свечу, подошел к висевшей на стене карте. Взяв трехцветный флажок, — он старательно переставил его на новое место.

— Ну, еще удар — и Москва, — заговорил он, помолчав. — В былое время всего восемь часов езды поездом. Да… Всеволод Николаевич, во исполнение приказа генерала Сидорина мы должны немедленно связаться с Мамонтовым. Хотел бы я знать, где он может находиться в настоящее время.

— Я докладывал вам, Андрей Григорьевич. По сведениям авиации, какие-то конные части сегодня прошли Бобров и движутся сюда, на Воронеж, — сказал начальник штаба.

— Ну да. Это Буденный. И мы как полагается встретим его. А Мамонтов, я думаю, сидит где-нибудь в районе Калача или Бутурлиновки.

— А вы уверены, Андрей Григорьевич, в том, что именно Буденный идет на Воронеж?

— А кто же? Мамонтов не мог так быстро пройти в этот район. Давайте посылайте аэроплан. Скажите пилоту, пусть ищет Мамонтова в треугольнике Калач — Бутурлиновка — Таловая. Дайте ему для вручения Мамонтову копию приказа Сидорина.

— Слушаю. Когда прикажете послать аэроплан?

— Утром и посылайте. — Шкуро прошел к столу и уселся в кресло. — У вас больше ничего ко мне нет? — спросил он начальника штаба.

— Список, ваше превосходительство.

— Какой список?

— Список арестованных рабочих железнодорожных мастерских, заподозренных в симпатии к большевизму. Вы приказали вам доложить. Военно-полевой суд не принял никакого решения за недоказанностью обвинения.

— Та-ак-с! Давайте я посмотрю.

Генерал просмотрел список, обмакнул перо в чернильницу, подумав, подержал его на весу и твердым крупным почерком вывел: «Повесить. Шкуро».

Харламов и Митька Лопатин, высланные в боковой дозор, ехали рядом, стремя о стремя.

Лопатин, промерзший за последние дни до костей, грелся на солнышке, потягивался, весело посматривал по сторонам и улыбался.

— Чего ты все улыбаешься? — спросил Харламов, внимательно посмотрев на приятеля.

— Да все одного товарища вспоминаю.

— В юбке, что ль?

— Угадал… Эх, Степан, какая в поезде дивчина ехала! Умру — не забуду, — мечтательно заговорил Митька. — И до чего хороша! Волос — ну, скажи, золотой, а глаза синие-синие.

— Из каких она? — спросил Харламов.

— Учителева дочка. Ласковая да веселая такая. Вот как зажмурюсь, так и стоит перед глазами, будто живая. А потом…

Митька замолчал, поднял голову и прислушался, вглядываясь в редкие курчавые облака. Там, в легкой синеве неба, раздавались тонкие звенящие звуки.

— Степан, слышишь, жужжит? — спросил он товарища.

— Ероплан! — вскрикнул Харламов.

— Где?

— А вон по-над облаком!

Высоко в небе летел биплан.

Колонна остановилась. В рядах спешно прятали красные значки и знамена.

Звенящие звуки перешли в грозный, воющий гул. Биплан, кружась над колонной, снижался.