Георгий Артозеев - Партизанская быль Страница 41

Утро было свежее. Наблюдавшие за людьми немецкие солдаты то и дело собирались погреться у костров, на которых жгли ветки и хвою. Солдаты болтали меж собой, курили, кипятили воду и тут же попивали свой кофейный эрзац.

Костры горели плохо. Ветки были сырые, и ветер стлал по земле желтую пелену дыма.

Па самом полотне никаких патрулей не было. Наблюдения за линией не велось. Немцы, видимо, считали, что при таком стечении народа безопасность пути обеспечена. Да мы и сами только вчера держались того же мнения. Весь вопрос состоял, конечно, в том, какой на путях народ.

Четверо из наших вчерашних гостей ожидали партизан в зарослях кустарника, до которого порубщики еще не дошли. В удобный момент, будто справив нужные дела, люди один за другим покинули укрытие. Смешались с толпой и начали работать, как и все. Многие из пригнанных сюда крестьян толклись попусту, явно саботируя. Время от времени солдаты покрикивали на «ленивых», угрожали прикладами; потом снова брались за свои эрзац-кофе и эрзац-сигареты.

Партизаны рубили, бойко таскали голье для костров, вообще трудились не за страх, а за совесть: они видели, что внимание патрулей привлекают только саботажники.

Убедившись, что ударный труд оценен, и даже получив одобрение проходившего мимо офицера, наши подрывники занялись настоящим делом. Подтащили несколько охапок ветвей поближе к полотну, разожгли новый костер.

Поезда проходят все чаще и чаще. Ребята волнуются, боятся, как бы на их несчастье не наступил большой перерыв: если мина долго пролежит, ее могут и обнаружить. Тут надо, чтобы наверняка, чуть ли не под колеса сунуть.

Бойцы Кожуха и наши вчерашние друзья следили за тем, чтобы поблизости к полотну оставались одни свои. Кожух под прикрытием дымовой завесы подкрался к рельсам. Поставил мину. Вернулся к товарищам. Некоторое время все еще продолжали «работать».

Волновались ужасно: мина стоит, а поезда нет! От нетерпения им казалось, что его нет уже очень давно. Не подведет ли случай?

Кожуха извели вопросами: каждый мимоходом пройдет и скажет свистящим шепотом: «Ладно положил?», «Хорошо замаскировал?», «Детонатор надежно поставил?»

Но Кожух в качестве своей работы не сомневался и приказал своим ребятам понемногу ретироваться в кусты, откуда пришли. Те уходить не хотят.

Наконец, издалека раздался шум идущего поезда. Все ближе и ближе. Вот состав показался. Эшелон мчался с большой скоростью. Машинист все время давал гудки, сигнализируя работающим у полотна людям, чтобы отошли с путей.

Удивительно послушными оказались те люди, которые работали поблизости от костра наших партизан. В мгновение ока отбежали и другим, непосвященным, кричали:

— Отойдите! Отойдите!

Близ путей оставались только группы немецких солдат.

Тем временем Кожух присоединился к ожидавшим его в кустарнике товарищам. Молча, напряженно слушали отсюда, как громыхает на стыках тяжело груженый эшелон.

Через несколько минут раздался оглушительный взрыв хорошо сработавшей партизанской мины.

Удача первого опыта открыла перед нами новые широкие возможности действий. То на одном, то на другом участке работ происходили взрывы. Не сразу оккупационные власти разобрались, в чем тут дело. А когда разобрались, то увидели, что их собственное мероприятие в защиту военных эшелонов обернулось против них самих. Даже гестаповцы не могли найти виновных среди сотен крестьян, мобилизованных на расчистку и рубку леса.

Мы же получили очень важный урок того, как надо действовать, не боясь масс, а опираясь на них.

Новые помощники

Во время партизанской жизни нам приходилось иметь дело не только с немцами, но и с мадьярами.

Немало случайных, незначительных эпизодов показывало, что многие мадьяры воюют из-под палки, и когда этой палки поблизости нет, охотно отказываются от активных действий.

Наши старые партизаны еще помнили мадьяра Мишу — рабочего человека, славного товарища, перед лицом смерти оставшегося верным слову, данному партизанам.

Помнили, как мадьярские солдаты оказывали нам иной раз, хотя и слабую, но все же поддержку. Еще летом сорок второго года наш связной на станции Углы железнодорожный мастер Белопухов рассказывал, что мадьяры, охранявшие станцию, заявили ему прямо: «Если придут партизаны — пусть делают, что им надо. Мы мешать им не будем».

Конечно, партизанам приходилось воевать с мадьярами не на Жизнь, а на смерть и немало они погубили наших людей, а мы — ихнего брата. И все же с течением времени и накоплением боевого опыта мы стали разбираться во врагах тоньше, чем раньше. Теперь меня вовсе не удивило, когда связные рассказали, как себя повёл приехавший на следствие об убийстве старосты-предателя венгерский офицер: едва переводчик прочел ему приколотую к одежде старосты партизанскую листовку, офицер махнул рукой, потом сплюнул в сторону трупа и приказал зарыть его. В этом и состояло все его «следствие».

Так, в общем, несмотря на все бои и серьезные столкновения с мадьярами, от случая к случаю какой-нибудь из них, а то и целая группа показывали нам свое подлинное, вовсе не враждебное отношение.

Конечно, это не означало, что мы могли снять со счета силу мадьярских войск. Как раз весной сорок третьего года, когда отряд Чапаева действовал в Семеновских лесах, а Попудренко руководил нами из Елинских, туда была послана мадьярская дивизия генерала Вуковари. Он сначала заставил соединение покинуть лес, прочесал его, а потом двинулся на нас. Это был жестокий и сильный враг.

Но именно перед тем, как встретиться с ним, у нас завязались довольно тесные отношения с другими мадьярами — командой, стоявшей та охране железнодорожного моста через Ревно, близ села Карповичи.

В селе Карповичи проживал наш верный связной — железнодорожный мастер Тищенко. По роду службы он встречался с охранявшей мост командой и кое с кем был даже знаком.

Однажды Тищенко возвращался пешком с Семеновского базара. Оттуда же ехали на подводе два знакомых ему мадьярских унтер-офицера. Пригласили его подсесть. По дороге разговорились. Вспоминали довоенную жизнь, свои семьи, детей, словом, беседа приняла довольно дружескую форму. Близ Карповичей полил сильный дождь. До моста оставалось еще километра три, а хата Тищенко стояла неподалеку. Он и предложил за при, переждать. Мадьяры согласились.

И тут пошел уж совершенно откровенный разговор. Гости признались хозяину, что чувствуют себя проданными Гитлеру, что они проклинают эту войну, что их семьи на родине терпят нужду и голод, а сами они здесь ждут погибели каждый день и не понимают за что. Фашистов они ненавидят. Словом, вели речь не таясь.

— Все люди, что есть в нашей части, — продолжали мадьяры, — настроены враждебно к гитлеровцам. Но что делать? Положение безвыходное. Дезертировать? — Поймают. Организованно выступить? — Мало сил, да и нет руководителей. Так и живем. Днем боимся немцев, а ночью партизан. Но партизанам мы, право, не враги.

Дождь затянулся, а Тищенко имел благодаря нашей базе чем угостить. Время шло, и мадьяры стали осторожно расспрашивать о партизанах.

— Кто они такие и откуда берутся? Отчего их так много?

— Партизаны такие же простые люди, как я сам: колхозники, рабочие, — объяснил Тищенко. — Не хотят жить в гитлеровской кабале, любят свою Родину, — вот и воюют за свободу.

Мадьяры спросили у нашего товарища, почему же он сам не в партизанах.

— Я больной. — уклончиво ответил он.

— А нет ли их где-нибудь здесь поблизости?

— Не знаю. Не слыхал. — снова уклонился Тищенко.

Па следующий день он пришел к нам и передал содержание разговора. Что я мог посоветовать Тищенко?

— Вникай, — говорю, — поглубже в их жизнь и настроения. И дружи. Пожалуйста. Только держи ухо востро, не запутайся. Слушай больше — говори меньше. Понял?..

Дружба продолжалась. Мадьяры отблагодарили нашего связного за угощение и приют. Позвали к себе в барак, познакомили с товарищами и попотчевали, чем могли. И нет-нет, да и возвращались к разговору о партизанах: то они слышали, что партизаны брали на мельнице муку; то будто недавно проходили через железнодорожный путь.

Тищенко отмалчивался, хотя понемногу проникался все большей уверенностью в том, что интерес этот не враждебный.

Наконец, посовещавшись с комиссаром, я решил сделать мадьярам шаг навстречу. Мы написали письмо — обращение с призывом переходить на нашу сторону. Тищенко «уронил» письмо возле самого барака.

Назавтра к нему пришли те двое мадьяр, которые познакомились с ним первыми. Они сразу выпалили:

— Новость-то какая — к нам приходили партизаны!

— Что это они вам повсюду видятся? — усмехнулся Тищенко.

— Да были же! Письмо оставили!