Алексей Ивакин - Десантура-1942. В ледяном аду Страница 42

Тарасов улыбнулся:

– А мы кем были для вас? Тоже занозой?

– Да. Но очень крупной. Ее мы уже вытащили, вытащим и эту, еврейскую, – улыбнулся в ответ немец.

Фон Вальдерзее не знал, что Тарасов улыбается совсем другому. Он действительно сказал правду – отряд Полкмана им встретился перед самим боем у дороги. Но партизаны очень быстро ушли из того района. К месту прорыва наверняка должны были подойти крупные силы гитлеровцев – верная смерть небольшому – всего в полсотни бойцов – отряду. У которого лишь два миномета и одна «сорокапятка». И снарядов к орудию два фугасных. И десяток минометок…

Впрочем, и Тарасов не знал, чему улыбается фон Вальдерзее.

Полкман был на две головы выше маленького Тарасова. Даже комиссар Мачихин смотрелся бы рядом с командиром партизанского отряда коротышкой. Действительно, человек-гора. И голосина такой, что любой дьякон позавидует. Эвон, рявкнул на своих бойцов, так некоторые из десантников аж попадали в снег, решив, что мина рванула.

– Ну чем я тебе помогу, подполковник, – гудел Полкман. – Сами с корки на воду перебиваемся. Вот раненых да помороженных могу до вашего лагеря сопроводить. А дальше уж сами.

– Это понятно, Мартын Мартынович, что сами. Мы уже тут месяц – сами. Ну и на том спасибо, а то у меня свободных рук нет. Парни сами бредут группами туда. Железные они у меня. – Тарасов был хмур и, по обыкновению последних дней, зол. На немцев, на штаб фронта и на себя.

– Видел, – пробасил Полкман.

Парни и впрямь были железные. Партизаны – и сами-то не жирующие, – когда проходили через порядки бригады, поражались этим тощим почерневшим суровым лицам. Кто-кто, а партизаны прекрасно знали, что значит воевать в этих нечеловеческих условиях ледяного ада демянской зимы. Однако оружие у десантников было в порядке, а обмороженные, в пузырях обморожений, руки держали это оружие крепко.

– Впрочем, товарищ подполковник, помочь кой-чем могу. Мы тут на гарнизончик налетели маленький. Немцев в капусту положили, конечно. По амбарам – туда-сюда – нет продовольствия у фрицев. А один открыли – там семя льняное. Набили пару мешков себе и амбар сожгли, к чертовой матери.

– Местным бы оставили… – буркнул Тарасов.

– Да каким там местным, – горько махнул рукой Полкман. – Побили там местных. Кого помоложе, угнали в Демянск на работы. Старух же… Эх…

Партизан помолчал, а потом продолжил:

– Оставлю я тебе, товарищ подполковник, эти мешки. Поделите меж собой.

Тарасов хмыкнул:

– Издеваешься? По полгорсти на брата выйдет. Лучше с ранеными отправьте на базу. Врачи рады будут.

– Врачи? – удивился Полкман.

– Врачи, Мартын Мартынович, врачи. Жрать нечего, так раненые придумали кору жрать с деревьев. Как зайцы. А желудок-то не заячий. Человечий. Ну и мучаются запорами. Так что твои семечки в самый раз будут. Вместо касторки. Может, и не помогут, а все одно больше нечем. Гриншпун! – крикнул Тарасов, увидав, что уполномоченный особого отдела приближается к ним. – Гриншпун! Иди сюда, с партизанами познакомлю!

Гриншпун подошел молча и ожег холодным взглядом Полкмана:

– Ваши документы!

Полкман удивился:

– А вот нет документов! Вона два мои документа – сыновья. Один – Мартын, другой – Давид!

– Документов нет? Почему? – прищурился особист.

Тарасов захотел было придержать озлившегося особиста, но придержал сам себя. По-своему Гриншпун был прав. Мало ли кто по лесам шляется…

– Не успел захватить, когда из дома через окно сигал. А пацаны мои – взяли. Успели, – набычился Полкман.

Гриншпун подозвал сыновей партизанского командира. Долго изучал их комсомольские билеты. Сверял фотографии с лицами. Сыновья были в отца. Такие же медведи здоровенные. И суровые.

– Взносы за полгода не уплачены… – задумчиво сказал Гриншпун, вертя в руках комсомольские билеты.

– Кровью платили, – ответил за сыновей Полкман. – И своей, и чужой.

– Кто этот человек? – не обращая внимания на Мартына, спросил парней уполномоченный.

– Отец, – ответил тот, который побольше в размерах. – Полкман Мартын Мартынович. Командир демянского партизанского отряда.

– Давид… – протянул Гриншпун парню его билет. – Больше на Голиафа похож.

Парень не улыбнулся шутке. А документ завернул в тряпочку и сунул за пазуху.

– Значит, подтверждаете? – спросил особист у второго – тоже Мартына.

Тот молча кивнул.

– Ну, ну… – неопределенно ответил Гриншпун. Потом повернулся к Полкману: – Извините. Работа такая… Николай Ефимович, вы закончили с ними? Поговорить надо.

Тарасов вместо ответа шагнул к Полкману:

– Мартын Мартынович, сейчас вас боец проводит к врио начштаба, там решите технические вопросы, лады?

Полкман кивнул.

– Полыгалов! Проводи партизан!

Рядовой Полыгалов, ставший порученцем Тарасова после того, как в штабном шалаше погиб вместе с Шишкиным и лейтенант Михайлов, махнул Полкману и сыновьям рукой. Проходя мимо особиста, Мартын-старший не удержался и буркнул:

– Шлемазл. Поц гойский.

Буркнул тихо. Но так, чтобы Гриншпун услышал.

Тот не удержался от улыбки, когда партизаны скрылись в лесу:

– Надо же, ну никак не думал, что меня тут еврейским матом обложат…

– Борис, – Тарасов улыбку не поддержал. – Ты что за спектакль устроил? Членские взносы приплел какие-то?

– А они, командир, и впрямь не уплачены. Впрочем, это не мое дело…

– Именно! – перебил его подполковник. – У тебя что, паранойя разыгралась? Мужики у нас раненых заберут и на Гладкий Мох на санях отвезут. Понял?

– А ты уверен, что на Гладкий Мох? – перебил Тарасова Гриншпун.

Тот осекся от неожиданности.

– Ты что…

– Идемте, товарищ подполковник…

И Гриншпун зашагал в ту сторону, откуда появился несколько минут назад.

Тарасов поспешил за ним.

Через полчаса они были на месте. Месте происшествия, которое было оцеплено взводом охраны.

– Смотри, подполковник. – Гриншпун сдернул тряпку с котелка, стоявшего рядом с костровищем.

– Ну, котелок… – пожал плечами Тарасов.

– Ближе смотри, – особист осторожно, как что-то противное, взял круглый котелок за проволочную ручку и поднес к лицу комбрига.

– Жирный изнутри. И мясом вроде пахнет. И что?

– Идем дальше, – отбросил котелок особист. Он зашел за кусты. Под ними лежал десантник, укрытый дерюгой.

– Вчера, видать, помер. Вечером. Или ночью.

Гриншпун сдернул дерюгу. Тарасов, привыкший, кажется, ко всему, резко отвернулся.

Штаны и подштанники бойца были разрезаны и стащены до колен. А с обоих бедер срезано мясо до отливающих голубым костей.

– Часть сожрали, паршивцы. А часть бросили в кустах. Видать, засек кто-то. Они и смылись.

– Кто они-то, не темни, особист!

– Из второго батальона ночью пропали двое. Рядовые Топилин и Белоусов.

– Белоусов, Белоусов… Баянист, что ли?

– Ну да. Синенький скромный платочек.

– Вот же…

Тарасов, казалось, растерялся. Что угодно, но только не это! Предательство казалось ему невозможным. Да еще и…

– Вечером они парой были в охранении, около лежки раненых. Смена их не обнаружила. Стали искать, нашли вот это, – кивнул Гриншпун на котелок. – А потом партизаны являются. Месяц не было, а тут взялись. Может, полицаи?

– Не похоже, уполномоченный. Не похоже. Слишком быстро для полицаев они явились.

– Зато как им удобно. Сотню раненых без боя в плен утащат. Подумай, командир. Нельзя им доверять.

Растерянность Тарасова прошла быстро:

– Решим на заседании штаба. Бойца похоронить. И молчок! Не хватало мне еще людоедства, твою мать…

Командиры и комиссары, вопреки мнению Гриншпуна, раненых решили все же отправить с партизанами на Гладкий Мох.

– Зря, товарищ подполковник, зря… Как бы не пожалеть. Потом.

Особист резко развернулся и зашагал к себе. Подполковник долго смотрел ему в спину, догадываясь, что особист считает его главным виновником всех бед бригады…

Полкман с сыновьями шагал в конце колонны, размышляя над странным поведением этого особиста.

С одной стороны, у него работа такая – всех подозревать.

С другой стороны…

Полкману было немного обидно. Воюешь, воюешь, а тебя вот такие подозревают черт знает в чем.

Молодой еще… Глупый. Совсем шлемазл. За полицаев небось принял? Ага… Так и сунулись бы полицаи в самые зубы десантникам. Да и какой из еврея Полкмана полицай? Смешно…

Да черт с ним, с этим… Как его… Капитаном Гриншпуном. Раненых надо довезти…

Десантников уложили на санях по четыре-пять человек. Самых тяжелых. Остальные – легкораненые шли сами. Шатались, но шли. Сердобольные партизаны делились с ними своими скромными запасами.

Десантники не отказывались.

Полкман поражался этим парням. Молодые же совсем. Большинству и двадцати-то еще нет. Откуда столько сил… Уму непостижимо.

Размышления командира прервал дозорный с левого фланга: