Януш Пшимановский - Четыре танкиста и собака Страница 42

— Я «Рыжего» попрошу, поднажму на газ, он и проскочит, — сказал Саакашвили и с улыбкой посмотрел на танк.

С минуту продолжалось молчание: видимо, каждый думал о своем.

— Почему немецкие танки так воинственно называются: «пантеры», «тигры»? А наши совсем просто: Т —34, Т —70? — спросил Янек.

— Ясное дело, — начал было Григорий, но тут же умолк, затем растерянным тоном проговорил: — И в самом деле, почему?

Все посмотрели на поручника, а он — на ребят.

— Мне кажется, что у всех фашистов война в крови. Гитлер хочет прикрыть ярким названием смертоносные орудия. Воспитывает у солдат желание убивать.

— Мы ведь тоже дали название нашему танку, — насупил брови Кос.

Семенов посмотрел на Шарика, ласково потрепал его и сказал:

— Это же хорошо. Полюбили мы наш танк, поэтому и имя ему дали. И несет он людям освобождение. Кончится война, наступит мир, будет согласие между людьми... Никто из нас не собирается всю жизнь воевать. Я опять займусь метеорологией, Григорий — тракторами, Густлик — кузнечным делом, а вот Янек...

— Кем бы мне быть? — растерялся юноша.

— Ты был охотником, тигров выслеживал, теперь «тигры» поджигаешь, но ведь еще молодой... Будешь учиться.

— Буду, только сперва отца надо разыскать.

Разговор прервался, минуту-две длилось молчание. Григорий толкнул Янека в бок.

— Гляди-ка... К тебе, наверно?

По тропинке шла Лидка. Кивнув ребятам, уселась рядом, одернув подол юбки на коленях.

— В штабе говорят, бой жаркий идет, за каждый дом бьются...

— Бой в городе всегда трудный, — заметил Семенов.

— Наши, говорят, уже в Грохуве. Завтра с утра пойдете в наступление вместе с пехотой. Поосторожнее...

— Обязательно будем осторожно... — засмеялся Григорий. — Одна мама говорила летчику: «Летай, сынок, низко и не быстро».

— Ладно, хватит насмехаться. Я-то знаю, о чем вы думаете, а вот вам моих мыслей не угадать... Мне известно, где вы будете действовать, поэтому попросить вас хотела: на Виленьской, недалеко от вокзала, третий с края — мой дом, желтый такой, небольшой, до войны я в нем жила...

— Хочешь, чтобы посмотрели, на месте ли? — спросил Елень.

— Вот именно. Там мой брат остался, может, еще и сейчас живет. Мы с мамой уехали на восток, а он остался.

Девушка говорила тихо, ласково, не как обычно. Янеку стало жаль ее, и он даже подумал: зря они с ней так неприветливо обошлись. Он протянул руку и коснулся ее ладони.

— Посмотрим, Лидка, и расскажем. Если стоит твой дом, при докладе по радио добавлю слово «в порядке». Поняла?

— Спасибо, — поблагодарила девушка и протянула Василию термос: — Воды вам принесла. Наверно, пить захотите, как под Студзянками. С водой здесь трудно, а нам все же легче — из колодца берем, мы ведь не на передовой...

Подарок ее застал врасплох даже Василия. Прошло несколько минут, прежде чем он догадался поблагодарить. Остальные молчали, как воды в рот набрали. Лидка погладила растянувшегося Шарика, шепнула ему что-то на ухо, потом встала и громко сказала:

— Кажется, из всего экипажа только он один меня и любит. Всего доброго, ребята, до встречи.

Экипаж смотрел ей вслед, пока она не скрылась за поворотом тропинки. Саакашвили схватился за голову и быстро заговорил:

— По-грузински читаю, по-русски читаю, по-польски почти все читаю. На глазах девушки ничего не могу прочитать!

— Не «на глазах», а «по глазам» говорят, — поправил его Елень. — Я тоже никак не возьму в толк. Рада она тебе, Янек, или нет?

— Отстань, не время сейчас для таких разговоров.

— Погадать бы: любит, не любит... Только не на чем, — улыбнулся Семенов, и внезапно его глаза поголубели, а лицо осветилось радостью. Он повернулся к Янеку: — Говоришь, не время сейчас? Неправда, самое время. Разве мы воюем только из ненависти? Нет, и из любви! Воюем за то, чтобы ребята с девушками гуляли, любовались красивыми облаками... Ну вот, говорил вам, что я в первую очередь метеоролог. Опять об облаках заговорил...

Из глубины леса, где стояли замаскированные танки, раздался прерывистый вой сигнала.

— В машину, ребята. Пора!

В сумерки лесом и полем, по бездорожью, а потом мимо домишек солдаты 2-го пехотного полка провели танки в предместье Праги. Там долго пришлось стоять. Пришли новые проводники. Теперь их путь пролегал по пологой железнодорожной насыпи, спускался вниз на вымощенные булыжником улицы, похожие на ущелья с высокими стеклами. Гусеницы грохотали по мостовой, рев мотора оглушал, гарь и дым проникали в танк; впереди виднелись отблески пожара. После нескольких поворотов танкисты потеряли направление и оказались во дворе, вымощенном булыжником. Слева и справа тянулись трехэтажные флигели, стоящее впереди здание преграждало дорогу. Танк остановился перед высокими воротами, через которые когда-то въезжали во двор груженные доверху телеги.

Проводник спрыгнул с танка и пошел искать командира. Через минуту со стороны ворот раздался голос:

— Танкисты, на совещание!

Елень и Шарик остались в танке, а остальные вышли во двор, где их приветствовал высокий пехотный офицер. Крепко пожав им руки, он повел их к воротам. Двигаясь почти на ощупь, свернули вправо и оказались в сенях, а оттуда, через деревянную дверь, прошли в комнату. Под сапогами хрустело стекло. От покосившегося окна с висящей на одной петле рамой тянуло холодом.

— Осторожно, — предупредил офицер, — головы пригните.

Они подошли к подоконнику, на котором лежали мешки с песком. Офицер показал Семенову на узкую щель бойницы:

— Смотрите.

Перед ними была площадь, огороженная стенами домов. Крыши были сожжены, и вместо них торчали обгоревшие бревна, четко выделявшиеся на фоне багрового неба.

— Готовы? — спросил офицер. — Теперь смотрите внимательно. В доме напротив, в подвале, бойницы. Сейчас похлопочу, чтобы они ожили.

Офицер свистнул, и по его знаку с верхних этажей раздались пулеметные очереди, вынудившие немцев открыть ответный огонь. По вспышкам танкисты определили будущие цели. Когда все стихло, офицер уселся на полу и пригласил танкистов сесть рядом.

— Нам нужно, чтобы вы на рассвете по сигналу вышибли ворота и огнем из пушки уничтожили эти огневые точки. Тогда мы двинемся, а вы нас поддержите, пойдете за нами.

— Зачем вышибать? Достаточно немного приоткрыть, чтобы просунуть ствол, — сказал Семенов. — Постараемся сделать все, что от нас зависит, а как вы двинетесь, то откроем ворота настежь.

— Вы осторожные, — усмехнулся офицер.

— Мы-то осторожные, но главное — здесь люди будут жить. Зачем же ворота ломать?

— Как хотите, я согласен.

Когда они вернулись во двор, то остановились в изумлении: весь танк был облеплен людьми. Они сидели на броне, стояли вокруг.

— Кто такие? — опросил Семенов.

— Местные жители, — ответил офицер. — Прямо сладу с ними нет. Зачем же вы залезли на танк? — крикнул он, повышая голос. — Просили ведь вас сидеть в подвалах.

— Машину пришли посмотреть, пан поручник. Вот громадина...

— Мое почтение, Панове танкисты. Пшепюрковского случайно не знаете? Он с нашей улицы, невысокий, с короткими усиками, как у Гитлера.

— С усиками?.. Нет, такого не знаем, — ответил с танка Елень.

— Может, он сбрил их. Его фамилия Пшепюрковский. Не слыхали, Панове?

— К сожалению, нет.

Народ окружил их со всех сторон: кто сигареты протягивал, кто предлагал заглянуть в дом на минутку — выпить.

Янек, ободренный сердечной встречей, спросил:

— Может, кто-нибудь о поручнике Станиславе Косе слыхал?

— Не-ет... А кто такой? Земляк? Из Варшавы?

— Нет, из Гданьска. Вестерплятте защищал.

— Вестерплятте! — повторило сразу несколько голосов.

Дородная женщина вздохнула и спросила:

— Вы не торопитесь? Хельця, расскажи панам стихотворение.

Люди отодвинулись, образовался полукруг. На середину вышла невысокая девочка лет восьми.

Лица ее не было видно. Только светлое пятно коротко подстриженных волос да короткое платьице выше колен выделялись в темноте. Ее не надо было просить дважды. Стихи читались, видимо, не первый раз, девочка вышла, с минуту постояла молча, собираясь с мыслями, и начала:

Когда заполыхали дни,

Огнем войны объяты,

Шеренгами на небо шли

Солдаты Вестерплятте.

А лето было то из лет...

И парни эти пели:

«Эх! То не боль... Ее уж нет...»

И раны не болели.

«Легко нам в небеса идти,

На райские поляны...»

А на земле цвели цветы

И пахло мятой пряно.

Где-то близко раздалась автоматная очередь, потом вторая, разорвалась ручная граната. Девочка словно не слышала, продолжала:

Мы встали в Гданьске грудь на грудь,

Шли с пулями проклятья.

Теперь иной пред нами путь,

Солдаты Вестерплятте.